2 ноября 2013 года председатель правительства РФ Дмитрий Медведев подписал распоряжение № 2042-р о ликвидации пяти учреждений исполнения наказаний, одним из них числится так называемая ИТК-30, в народе – «тридцатка».
Фото автора, ноябрь 2013 г.
Но мало кому известно, что до зоны в здания женской обители и Иоанно-Предтеченской церкви сначала въехали коммунары.
История коммунарского движения недлинная. Вначале 20-х годов под Полтавой был создан детский дом. Его заведующий, 32-летний учитель Антон Макаренко, прибыв на место, не просто растерялся. Встретить его вышли не дети, а великовозрастные недоросли, сознательно занизившие свой возраст, чтобы не попасть под расстрельную статью за бандитизм. Но Макаренко удалось доверием и любовью покорить беспризорников. И вскоре детский дом для «дефективных» переименовали в трудовую колонию имени Горького.
«Мы, чекисты, и особенно комсомольцы-чекисты должны полностью отдать свои силы этой благородной цели – спасению детей. Иначе мы будем недостойны звания коммунистов и комсомольцев. Ведь это почётное дело поручено нам Владимиром Ильичом»,- сказал на совещании 23 августа 1924 г. Ф. Дзержинский (с подачи Рубена Катаняна) подписал приказ Административно-организационного управления ОГПУ № 185 об организации детской трудовой коммуны. Создание нового учреждения было поручено Матвею Самойловичу Погребинскому. Из Бутырской тюрьмы без охраны будущие воспитанники с новым начальником отправились за 27 км от Москвы к ст. Болшево Северной ж/д. (г. Королёв – С.Л.). Так в историю вошла Болшевская коммуна. Первый советский звуковой фильм «Путёвка в жизнь», ставший победителем I Международного кинофестиваля в Венеции, снимали в коммуне. В 30-е годы публикации о ней не сходили со страниц советской и зарубежной печати.
В 1937 г. коммуна попала «под каток репрессий», и до конца 60-х о ней запрещалось даже вспоминать. Очевидно, этот же запрет распространился и на кунгурскую трудовую коммуну. Только о её существовании не помнят, не знают и не говорят даже в начале XXI века.
В 1935 году московского журналиста Михаила Ефимовича Зуева-Ордынца пригласили «писать историю Кунгурской трудовой коммуны, в те времена такого же известного перевоспитательного учреждения, как знаменитая Болшевская или руководимая Макаренко», а молодого Бориса Рябинина - фотографировать.
Приехавшие зимой в город Кунгур «журналисты» были размещены под куполом «бывшего монастырского собора (Иоанно-Предтеченской церкви – С.Л.), превращённого в общежитие. Внизу коммунарская братия – бывшие воры, карманники, поездушники, специалисты по отмыканию чужих квартир; кверху вела крутая винтовая лестница, а на третьем ярусе, где когда-то висели колокола», квартировали Зуев с Рябининым.
Фото автора, ноябрь 2013 г.
Порядки в Кунгурской коммуне были строгие. Ни у кого из свердловских гостей ничего не пропало. Может быть, ещё потому, что с Рябининым был дог Джерри. Михаил Ефимович «искренне желал добра всем этим воришкам, взломщикам, испорченным девчонкам, потерявшим себя и теперь под руководством своих опытных наставников-чекистов стремившимся вернуться на честную дорогу». Наслушавшись, наобщавшись со всей этой разношерстной публикой днём, Зуев ночью писал и с восторгом пересказывал услышанное Борису Рябинину.
«Спустя годы, - вспоминал Рябинин, - продолжали появляться в журналах его рассказы на темы, почерпнутые в период пребывания в Кунгуре. Все они были следопытскими: проникновением в область человеческой души, в область перестройки чувств, стремлений тех людей, перековкой которых занималась коммуна. Читатели журнала «Вокруг света», вероятно, помнят головокружительные похождения «дяди Кости», знаменитого «медвежатника», взломщика сейфов, ставшего под конец жизни замечательным воспитателем молодёжи. Он руководил кружком художественной самодеятельности, воздействуя на юных правонарушителей не только личным авторитетом, но и средствами эстетики».
На самом же деле в кунгурской коммуне был свой «дядя Костя» - Погодин Константин Николаевич, зав. учебно-воспитательной частью. В 1928 г. он организовывал Томскую трудовую коммуну. Через несколько лет – Кунгурскую. По воспоминаниям коммунара Н. Берзина, «Дядя Костя нас хорошо знал и, как мы выражались, не стыдясь, заглядывал в душу». Видимо, всё это привлекало Зуева-Ордынца. Михаил Ефимович позднее обращался письмом к Ф.В. Бачурину – заместителю начальника по учебно-воспитательной работе Кунгурской трудкоммуны, подчёркивая, что тема перевоспитания человека влечёт его и что он хотел бы приехать в Кунгур ещё раз. Не сложилось. Через два года М.Е. Зуев-Ордынец был арестован. Написал ли он историю Кунгурской трудовой коммуны? Куда пропали рукописи?
Какой тогда была коммуна в старинном купеческом городе?
Женский монастырь и Иоанно-Предтеченский (был пятикупольный! – С.Л.) храм в Кунгуре закрыли в феврале 1930 г. А до революции при монастыре «обучали детей простого люда» ремёслам: ткачеству, вышиванию, вязанию, шитью. Существовали на территории мастерские: живописные, башмачная, переплётная, столярно-токарная. То есть хорошая материальная база существовала. Обширное монастырское хозяйство велось с умом.
Сюда, в Кунгур, были назначены начальником – чекист П.А. Кузьмин, зав учебно-воспитательной частью К.Н. Погодин. В бывший женский монастырь и привезли первую партию воров и беспризорников – 42 человека и «2 девушек с воли». «Ребят взяли не из уральских мест заключения, а из Москвы… Из Болшевской коммуны, по просьбе К.Н. Погодина, для организации воспитательной работы в Кунгуре выделили двух членов – первых воспитателей Кунгурской трудовой коммуны – Гусева Николая Николаевича и Гарнова Алексея Алексеевича. Уралоблисполкомом и ПП ОГПУ по Уралу на первоначальные нужды коммуны было отпущено 90 тыс. руб. В апреле 1931 г. ряды коммунаров пополнились «двумя партиями по 25» правонарушителей из Пермских и Свердловских мест заключения.
Сотрудник коммуны Г.И. Мятелев вспоминал: «Население Кунгура к коммунарам отнеслось недоверчиво. Установилось убеждение, что теперь начнутся по городу грабежи. Некоторые из обывателей пытались завязать связь с членами коммуны, использовать таковых в преступных целях. Видя в городе весёлых и счастливых коммунаров, пытались сжечь коммуну - «притон воров и разбойников». Большие трудности на первых порах создавало наличие в городе пивных и винных магазинов, а также большого базара, которые в выходные дни соблазнительно действовали на ещё не окрепших ребят… На улицах обыватели показывали на коммунаров пальцем и шептали друг другу: «Воры идут». Тогда мы установили принцип круговой поруки – «Один за всех и все за одного». «Учебно-воспитательная часть хорошо знала, что перелом привычек придёт не скоро. Нельзя было ждать чудес от людей, привыкших годами пить, воровать, употреблять наркоз. Вставало опасение, что коммунары, отпущенные в город, наделают «скачков», нахулиганят, «нырнут в карман», «намайданичают», «поохотятся за богатым», или, получив зарплату, обыграют жителей Кунгура».
Но бывшие беспризорники, захотевшие изменить свою жизнь, вывели основные принципы своей «новой свободы»:
1) Хошь – живи, не хошь – уходи!
2) Решил жить в коммуне – трудись и учись!
Все отвечают за каждого.
Для самых недисциплинированных существовала коллективная форма общественного позора: «Рогожное знамя», «черепахи», «верблюд». Главным же методом воздействия было объявление «инвалидами труда» тех, кто не хотел работать. Филонивших ставили не в худшие, а в лучшие условия. Для хулиганов, прогульщиков и лодырей был организован «11 список». В один их дней, когда прогульщики не вышли на работу, в обед на глазах у всех стол, где они сидят, накрывается чёрной скатертью. На неё ставится всё лучшее, что только можно изготовить в столовой. Вокруг рассаживается подготовленный заранее духовой оркестр. Читается постановление общего собрания, что таких-то держать на списке №11 - 5 дней. Церемония продолжается до 5 минут. Оркестр играет «чижика». Смех общего собрания, и ничем не смущённые раньше хулиганы становятся в тупик, теряются: слёзы, мольба перед собранием – и коренная ломка своих отношений к производству».
С помощью труда, профессионального и общего обучения члены коммуны должны были стать полноправными и социализированными членами советского общества. Коммунары работали «на общую книжку». Каждому выдавали от 5 до 50 руб. в месяц. А чего стоил опыт «Ларька без продавца и кассира»! В комнате на витринах-стеллажах раскладывались вещи, консервы, конфеты - товаров на 8 000 руб. Вверху плакат: «Ларёк без продавца – зеркало твоей совести». Покупатель-коммунар заходил, брал нужный товар, сам записывал сумму в лежавшую на прилавке книгу, ставил свою подпись и тут же клал деньги в кассовый ящик. Для коммунаров были оборудованы различные мастерские. Баульная вначале размещалась в бывших кельях монахинь, с мая 1931 г. её перевели в помещение клуба (в здание Иоанно-Предтеченской церкви – С.Л.). Через месяц, с приездом мастера Спектора было налажено чемоданное производство (с чемоданов перешли на спортинвентарь). Деревообрабатывающая фабрика в феврале 1932 г. перешла в новое помещение – Никольскую церковь.
Бригадирами были бывшие коммунары: Эртман – по чемоданному цеху, Пономарёв – по баульному, Моторин – по ящичному, Воробьёв – по станочному. В июле 1934 г. установили на берегу реки Ирени шпалорезку. На разъезде № 59 заготовляли липу, березу, гнули ильмовые полозки. Не имея твёрдых заказов, рынка сбыта, вынуждены были переключиться «на белодеревную работу». Делали парниковые рамы и кроличьи клетки на свои фермы, изготовили дверные полотна и оконные переплёты для городка милиции в Свердловске. Выпускали двухтумбовые столы, стулья, тумбочки, шифоньеры. Санки «Давос» были не хуже шведских, их увозили для продажи в Москву, в Сибирь, на Кубань. Производили утиные чучела для охоты. Отдельная история - баяны! Именно в коммуне, впервые на Урале, было освоено производство знаменитых кунгурских баянов.
В другой части Никольской церкви оборудовали «из сельского типа кузни да ручной мастерской жестянщиков» слесарно-механическое производство. «В этом здании ещё сохранился церковный запах. Теперь на высоких сводах вздрагивают зарницы электросварки. Синие дымки поднимаются кверху. В стены врезались, кронштейны, трансмиссии. Работают в церкви слесаря, токаря, сверловщики, шлёпают ремённые передачи, стены и пол забрызганы маслом – а вот запах ничем не избавить. Он остался во всех уголках. Его излучают сами стены, в которых курился ладан десятилетиями»,- писал в газете коммунар В. Степанов.
В полутора километрах от коммуны весной 1931 г. открыли свой кожзавод. Он был приобретён у артели «Вперёд» за небольшие деньги. «Сгнивший чан, поломанные барабаны для дубления кожи». Мастер хромового отделения, он же директор завода, он же техрук – Ефим Абрамович Зисман, коммунары и пять вольнонаёмных рабочих реанимировали производство. На государственном заводе купили строгальную машину, лощилку. Сначала коммунары вырабатывал хром и сыромять. В апреле выдали первую партию хрома «шеврет» - 400 шт. кож., несмотря на то что «паршивенький двигатель допотопного образца срывал работу, становясь на ремонт по пять раз в сутки». Кожевники долго получали позорное знамя «Черепахи». Коммунар В.Пермяков, вспоминая свой первый день на этом заводике, писал: «Тяжёлыми железными кольцами вытаскивали мы громадные коровьи кожи из глубоких ям. Силы было мало. Кожи срывались и летели обратно в яму. Раздавались новые для меня команды: «Переберём зольник», «разводи натр». Позже выпускали шавро, опойковый хром, расшевро, свинину хромового и краснодубного дубления, товар верхний и нижний.
Осенью 1932 г. заложили фундамент новой обувной фабрики, а через год работали у же в новом двухэтажном помещении. В своём стихотворении «В обувной» коммунар М. Арбузов делился впечатлениями:
Стараемся ровней прошить
Подошвы прочные, чтоб картинкой
В витринах ярких и больших
Блестели новые ботинки.
Чтоб их носили на снегу,
И сильный дождь их не расквасил,
Чтоб ими славился Кунгур
И на Урале, и в Донбассе.
В 1933 г. коммунары построили свою электростанцию. «9 февраля в 9 часов 30 минут вечера общежития и производства коммуны озарились светом электростанции Трудкоммуны ПП ОГПУ по Уралу… Можно твёрдо надеяться, что Кунгур получит подкрепление в 300 сил к своей гидростанции».
Позднее, к 1935 г., у коммуны появилась свой трикотажный цех – «трикотажка». «Ручная мотка пряжи и примитивный станочек уступили место совершенным машинам. Воспитанницы изготовляли добротные свитера, майки, футболки, женские платья».
Через год воспитанников было уже 800, из них 210 девочек. К кожзаводу и обувной фабрике добавились две фермы за городом, крольчатник, пасека. Весной 1933 г. у трудовой коммуны было 100 коров (удой по 5,5 литра), 77 свиноматок йоркширской породы, 900 племенных чистопородных кроликов, 93 улья (1,5 тонн мёда). Пять тракторов «Фордзон» помогали обрабатывать поля коммуны: под огородами и парниками 130 га (огурцы, помидоры, капуста, турнепс, картошка) под полевыми культурами 450 га, для заготовки сена и соломы – 1240 га. На территории кролиководческой фермы курить строго воспрещалось, об этом напоминал категорический плакат-запрет. В статье-отчёте того времени читаем: «На ферме в парниках зреют огурцы, по склону бугра к мутному водоёму – капуста, за дорогой поле помидоров. Упругие стебли привязаны к многочисленным колышкам. Отцвели, кое-где желтеют. Скоро меню столовой пополнится своими помидорами» (ферма находилась за городом, от коммуны «в часе с лишком ходьбы»).
В год коммунары выпускали продукции на 12,5 млн. руб.
В марте 1932 г. 30 коммунаров первый раз ездили в отпуск в Москву, к заместителю председателя коллегии ОГПУ Ягоде и «его ближайшему помощнику по организации коммун к тов. М.С. Погребинскому». Матвей Самойлович просидел с ребятами всю ночь, живо интересуясь жизнью в Кунгуре, формой работ, настроением воспитанников, перспективами. Утром, расставаясь, пригласил в Болшевскую коммуну. Там кунгурские коммунары встретились с «председателем коллегии ОГПУ тов. Генрихом Григорьевичем Ягодой», который в дружеской беседе с коммунарами сказал: «Вы на верном пути…» Вернувшись в Кунгур, ребята так назвали свою газету – «На верном пути».
Переписывались коммунары с А.М. Горьким. Уже через год после организации коммуны бывшие беспризорники обращались к писателю:
«Дорогой Алексей Максимович. С 20 по 23 декабря с/г Уральская трудовая коммуна будет праздновать первую годовщину своего существования. Мы очень бы желали видеть Вас в числе своих дорогих гостей в дни празднования. Поводя итоги своих достижений, о которых ВЫ знаете по материалам, пересланным Вам с Кавказа Погодиным и переданным Вам лично в беседе, о которых очень просим Вас сказать в печати, чтобы сделать достижения нашей коммуны достоянием трудящихся масс Союза и Урала.
Ваше слово будет иметь громадное значение при дальнейшем росте и развитии нашей коммуны, ибо маленький провинциальный город, где мы живём, с его 30-тысячным населением, в большинстве своём закостенелых мещан, готовых в любую минуту стереть нас с лица земли, считая нас до сих пор отбросами общества».
Писатель же присылал в ответ короткие поздравления-телеграммы.
Стадион в Черёмушках построили в 1934 г. во время массовых субботников воспитанники Кунгурской трудовой коммуны. На пустыре в районе берёзовой рощи вырос первоклассный спортивный комплекс с трибунами для зрителей. За восемь месяцев (с мая по декабрь) коммунары «для проведения физкультурных и культурно-массовых мероприятий» на 52 320 кв.м. земли в границах улиц Голованова, Гребнева, Пролетарской, Беркутовской (Микушева – С.Л.), перданных Горкомхозом в бесплатную аренду, поставили забор, оборудовали футбольное поле, беговую дорожку (400 м), 3 волейбольных и баскетбольных площадки, 2 теннисных корта. Построив стадион, коммунары принимали иногородние футбольные и хоккейные команды, даже из Франции!
Спланировали аллею и дорожки сада. Возвели раковину для оркестра и эстраду. На стадионе после спортсменов демонстрировали свои достижения участники художественной самодеятельности. «Далеко над городом разносились трубные звуки духового оркестра коммунаров». В свободное от производства время занимались коммунары не только спортом.
К 1935 г. в коммуне было 1300 воспитанников. Кружков организовано - на выбор - много: драматический (23 чел.), балетный (130 чел.), хоровой (40 чел.), художественного слова, акробатический (60 чел.), радио (21 чел.), кино, авиамодельный (40 чел.), оркестр духовых (20 чел.) и народных инструментов (89 чел.), баянный, джазовый, вокальный (8 чел.), гавайской гитары (12 чел.) и др.
С концертами выезжали даже в Свердловск. В начале представления на сцену выбегала девчушка и спрашивала зал: «Как? Наши кунгурцы ещё не приехали?»
Была в коммуне и своя школа. С 1934 г. преподавали лучшие учителя: Дресвин Аркадий Васильевич, Шуркина Наталья Ивановна, Посохина Таисья Петровна, Болотова Лидия Ивановна, Спирина Валентина Фёдоровна, Кириллов Александр Николаевич, Дресвин Аркадий Васильевич. В отчёте отмечалось, что «учебно-школьной работой охвачено 516 коммунаров. Одна группа ликбеза выросла до 21 класса школьного комбината». В 1935 г., «выполняя постановление ЦК и Совнаркома», Кунгурская трудовая коммуна приняла в свои ряды «400 человек малолеток».
В 1935 г., в свой приезд в Кунгур, Борис Рябинин сфотографировал дедовский дом на бывшей Успенской улице. На правом нижнем углу первого этажа наклеена афиша. К сожалению, даже при максимальном увеличении не удалось её прочитать. Хочется видеть в ней сообщение о ЧУДЕСНОМ СПЛАВЕ.
В то время для читателей, обывателей, советских граждан был опубликован очерк «Уральские были. Путешествие по четырём рекам». В нём рассказывалось о восьми воспитанниках «Кунгурской трудовой коммуны НКВД, о коммунарах П. Иванове, Проничкине, Родзевиче, А. Чистове, Бурухине, Богомолове, Хайданове, Березине».
18 июля от берега реки Сылвы около бывшего женского Тихвинского монастыря провожали коммунаров в далёкое путешествие. «Щедро снабжённые деньгами и провизией», они легко могли бежать, но все верили, что «отпускники» вернутся. Задание было очень ответственное: популяризировать в массах постановление партии и правительства «о детской беспризорности и безнадзорности».
Главное - передать в г. Горьком рапорт о работе и достижениях Кунгурской трудкоммуны М.С. Погребинскому, верному соратнику и помощнику товарища Ягоды в деле организации «ремонтных мастерских человека» - трудовых коммун НКВД.
Под марш оркестра участники похода под предводительством своего капитана, коммуниста - руководителя 9-го корпуса Павла Ивановича разместились на четырёх вёсельных килевых лодках прогулочного типа. На них коммунары должны пройти около полутора тысяч километров по четырём рекам: Сылве, Чусовой, Каме, и Волге.
Первая встреча произошла в селе Троицком «с живущим здесь поэтом» Василием Каменским. Путешественники «с любопытством осмотрели дом поэта, подаренный ему правительством. Побывали всюду, от рабочего кабинета поэта до курятника. В оранжерее полюбовались выращенными поэтом апельсинами, лимонами, арбузами, дынями». В походном дневнике коммунаров В. Каменский написал: «20 июля в 1 час дня ко мне в дом явилась бодрая, весёлая, солнечная команда из восьми товарищей Кунгурской трудовой коммуны… Я приветствую вас, крепких братьев и борцов за прекрасную нашу родину, приветствую заранее как победителей, как чемпионов юности труда»
По Чусовой, Каме, Белой, Волге добрались до Казани. В Горьком «коммунары были исключительно тепло приняты тов. Погребинским… В первых числах августа все участники похода вернулись в коммуну, целиком оправдав оказанное им доверие».
В 1935 г. согласно новому Исправительно-трудовому кодексу коммуна была переименована в «Кунгурскую исправительную колонию для несовершеннолетних» НКВД. До июля 1936 г. в ней был смешанный состав коммунаров: мальчики и девочки. Девочек вывезли в другие колонии для трудоустройства. Так «исчезла» Кунгурская трудовая коммуна. (А в 1941 г. и исправительная колония прекратила своё существование в связи с передачей её производственной базы одному из эвакуированных машиностроительных заводов. Детская колония была расформирована).
В 1937 году Болшевская коммуна была репрессирована. Начались аресты её руководителей, активистов. Узнав об аресте Ягоды, ушел из жизни Погребинский (4 апреля 1937 года застрелился из табельного оружия), оставив протестующее письмо Сталину. Рядовых членов коммуны, у которых еще не истекли сроки по приговорам, возвращали в места заключения. 9 декабря 1939 года появился приказ о ликвидации всех трудовых коммун…
Таков был финал знаменитой Болшевской трудовой коммуны.
Арестовали в 1937 г. и Зуева-Ордынца. Как «врага народа» его реабилитировали в 1956 г. «за отсутствием в действиях состава преступления». Михаил Ефимович остался жить в Караганде, на тихом, уютном бульваре Мира. Скончался там, куда был сослан, через 11 лет после оправдания.
Что касается руководителей Кунгурской трудовой коммуны, просуществовавшей 5 лет (1930-1935), и коммунаров тех «звёздных» пяти лет, то пока ничего неясно… Полная неизвестность…
Б. Рябинин фотографировал коммунаров, когда они прибывали в Свердловск с концертами. Позднее приезжал в Кунгур как писатель на встречи с воспитанниками уже колонии, а не коммуны.
Когда бывший (последний) начальник исправительной колонии для несовершеннолетних Ф.В. Бачурин решил написать книгу о коммуне, Борис Степанович, конечно же, откликнулся:
«Дорогой Фёдор Владимирович! …Безусловно, очень и очень поддерживаю Вашу мысль и Вашу мечту выпустить книгу о Кунгурской коммуне. Это была яркая страница Урала – я помню всё, как будто было вчера. …Помню все посещения коммуны. Как жили вместе с писателем Зуевым-Ордынцем на колокольне и т.д. Такое не забывается… И конечно, не должны кануть в вечность бесследно такие дела».
(В статье использованы материалы КГА, Музея-заповедника, воспоминания Б.С. Рябинина).
© Светлана Лапшина,
краевед, г. Кунгур
UraloVed.ru
