В 1924 году учёного и краеведа, профессора Модеста Онисимовича Клера (1879-1966) обвинили в шпионаже. Он был сыном Онисима Егоровича Клера – основателя Уральского общества любителей естествознания (УОЛЕ), одного из выдающихся людей Урала. Судебный процесс получился громким. На суде в защиту учёного выступил знаменитый инженер, металлург, профессор Владимир Ефимович Грум-Гржимайло. После этого он сам чуть было не стал подсудимым, подвергся травле и был вынужден покинуть Урал.
Данная работа написана его сыном – Сергеем Владимировичем Грум-Гржимайло. За предоставленный документ спасибо Светлане Федотовой.
Кончились войны. Наступили мирные годы, и большевики начали проводить в жизнь свои идеи, устраивать новую жизнь. Несоразмерные, неосуществимые планы, попытки их выполнения, мобилизации, трудовые армии и т.д. Но послевоенная разруха не уменьшалась. Голод, нищета, безудержная спекуляция. Жили в основном «мешочничеством» – продкарточки мало помогали.
Кто виноват в том, что дело не идёт? Идеи? Нет – они верны, в этом большевики не сомневались. Власти? Власти не бывают виноватыми. Искали виновников и нашли: это «Спецы», как говорили в те годы – люди различных специальностей, работавшие в учреждениях, в различных предприятиях, на заводах, на заготовках и т.д. Это они нарочно портят дело! Начались суды спецов. Обвиняли честных работников, как правило, неграмотные люди. Обвинения были просто вздорными, но оправдаться было невозможно – приговор всегда неизбежен.
Арестовали профессора геолога Модеста Онисимовича Клера и обвинили его в «промышленном шпионаже».
Несколько слов о семье Клер. Отец Модеста Онисимовича выходец из Швейцарии, был организатором УОЛЕ – Уральского Общества Любителей Естествознания. В Екатеринбурге он основал Краеведческий музей, который был самым богатым на Урале. Его сын Модест Онисимович был продолжателем дела отца: Президентом УОЛЕ и заведующим кафедрой геологии и палеонтологии Уральского государственного университета.

По моей просьбе Модест Онисимович написал свои воспоминания, это было в 1960-х годах. Привожу выдержки из этих воспоминаний.
«…Наследием революции и гражданской войны были очень большие трудности на Урале, как в отношении питания, так и одежды. Франция являлась дружеским союзником России во время войны 1914-1918 годов. В то же время французская общественность симпатизировала русской революции и на Урал была послана специальная комиссия в лице инженера-администратора и ещё двух сотрудников для оказания помощи нуждающимся. Эта миссия доставляла значительное количество пищевых продуктов в форме американских пищевых пакетов, которые шли на снабжение американской армии и её союзников. Это были крепкие жестяные запаянные ящики; они содержали бекон, масло, крупу, консервы и пр.
Мне удалось получить от французов снабжение для рабочих мастерской минералогических учебных пособий УОЛЕ, а также усилить пищевую помощь многочисленным тогда на Урале детдомам. Французская общественность прислала 2 вагона поношенных, но подремонтированных и в совершенно свежем состоянии мужских и женских костюмов, платьев и детской одежды… Я консультировал французов, указывая, кто, по моим сведениям, наиболее нуждался в таких одеждах. Это было первое недоразумение с администрацией, так как широкая благотворительность, оказываемая французами, вносила известную ноту в общественное мнение на фоне идеологии того времени, поэтому пресса стремилась преуменьшить роль этой помощи.
Одновременно стали возникать слухи, что начальник этой миссии Дюлонг, бывший сотрудник французской платиновой компании на Урале, приезжал, главным образом, для зондировки положения в платиновой промышленности, тем более, что одновременно в Москве велись переговоры французских представителей платиновой промышленности с Советским правительством об условиях возобновления концессии на Урале…
Директором Уралплатины в то время был крупный специалист Доменов. При большом коллективе инженеров уже был разработан план развития платинового дела на несколько лет. Дело крепло от месяца к месяцу…
Обвиняя Дюлонга в шпионаже, ГПУ не могло его арестовать и возбудить против него дело, так как он имел личный охранный документ (о его неприкосновенности), подписанный В.И. Лениным…
Козлом отпущения был выбран я… Мне было предъявлено обвинение в экономическом шпионаже в пользу французских капиталистов, в частности в том, что я якобы выдал секреты платиновой советской промышленности французским капиталистам. Интересно сейчас отметить, что директор Уралплатины Доменов на суде заявил, что Клер не мог выдать никаких секретов о платине, так как их не было. Ничего засекреченного в Уралплатине не имелось…
Я был арестован и в течение 5 месяцев следствие ГПУ не могло даже предъявить мне конкретного обвинения…»
Прошло ещё 9 месяцев и был назначен суд (февраль 1924 года). Суд не простой – «показательный», политический. Суд, который должен был показать силу властей, заставить «неверных и нерадивых спецов» работать по указанию властей, выправить хозяйство, наладить жизнь, несмотря на запреты деятельности и творчества – основу программы коммунистической партии.
Суд состоялся в небольшом зале, вмещавшем не более 500 человек. Входные билеты распространялись, главным образом, между партийными и комсомольцами, но… почему-то оказалось много беспартийных. Билеты достать было очень трудно. Была моя мать, я на суд не попал, пишу следующее со слов. Владимир Ефимович [Грум-Гржимайло] был на суде свидетелем со стороны обвиняемого – защищал Клера.
Перехожу вновь к воспоминаниям Модеста Онисимовича.
«…Значительное количество свидетелей представляли профессора – доктора наук Горного института и ряд крупных общественных деятелей, которые говорили обо мне, как о чрезвычайно ценном и полезном для Урала специалисте, всегда с энтузиазмом проводившем исследования родного Урала, в помощь нарождавшейся тогда новой уральской промышленности… Были и сильные свидетели. Так старик Данила Зверев, с длинными волосами и бородой, по-старообрядчески в русской жёлтой рубахе навыпуск и в жилете, на вопрос суда знает ли он меня и что он обо мне думает, старообрядческим говором громко ответил:
– Модеста Онисимовича давно знаю, вместе работали. Хороший, больно хороший человек.
Наконец, очередь дошла до профессора Владимира Ефимовича Грум-Гржимайло.
– Что Вы думаете о подсудимом Клере? – спросили его.
Владимир Ефимович несколько слов сказал о моих разнообразных работах на пользу родного Урала и прибавил:
– Древний Иегова щадил великие города грешников из-за одного или двух праведников. Вот одного из таких праведников Вы имеете перед собой.
– А скажите, профессор Грум-Гржимайло, как Вы можете защищать такого шпиона, как Клер?
Владимир Ефимович громко, на всё огромное зало воскликнул своим великолепным бархатным баритоном:
– Я душу его знаю!
Зал не выдержал».
Произошло очень редкое психологическое явление: весь зал одновременно, как один, зааплодировал… Как? В такт три хлопка…
«Суд и сидевшие в первом ряду начальствующие лица сначала опешили, а потом был объявлен перерыв судебного заседания и суд удалился на совещание. Минут через пять судьи вышли и председатель объявил:
– Ввиду нарушения порядка ведения судебного процесса все присутствующие в зале, за исключением депутатов Верховного Совета и Горсовета и высших служащих ГПУ – арестовываются на полчаса.
В зале раздался приглушённый смех».
Допрос Владимира Ефимовича продолжался и в конце концов перешёл в словесный поединок между Владимиром Ефимовичем и прокурором. Прокурор вскочил и, опёршись на стол, как говорил Владимир Ефимович, «вылезал из своего пиджака».
– Клер шпион…
– Нет, не шпион… – Владимир Ефимович отказывается верить обвинениям прокурора. – Это нужно доказать. Посадите меня судьёй, я буду разбираться…
Спор достигает предела. Вдруг поднимается фигура защитника Клера адвоката Смелкова и он спокойным голосом говорит:
– Во время допроса свидетеля прокурор разрешил себе называть подсудимого шпионом. Согласно статьи … Процессуального кодекса никто не имеет права называть подсудимого преступником до вынесения приговора. Прошу допрос свидетеля Грум-Гржимайло прекратить.
Суду пришлось согласиться.
– Свидетель Грум-Гржимайло, пройдите в свидетельскую комнату.
Свидетельская комната находилась в дальнем конце зала. Нужно было пройти через весь зал. Владимир Ефимович пошёл. Неожиданно в средине зала поднимается фигура и на весь зал громко говорит (это был корреспондент местной газеты):
– Профессор Грум-Гржимайло контрреволюционер.
Владимир Ефимович остановился и, смотря в упор, спросил:
– Что Вы сказали? Повторите.
Корреспондент старается сказать, но язык от волнения прилипает к горлу, он беспомощно двигает губами.
– Милиционер, – позвал Владимир Ефимович.
Милиционер подошёл.
– Успокойте этого гражданина.
Милиционер стал «успокаивать», а Владимир Ефимович прошёл в свидетельскую комнату.
Суд совещается, и судья объявляет:
– Профессор Грум-Гржимайло во время допроса говорил, что он сам посылал различные сведения за границу. Суд решил допросить его по этому вопросу.
То есть посадить его рядом с Клером на скамью подсудимых…
– Попросите профессора Грум-Гржимайло.
Владимир Ефимович вышел из свидетельской комнаты и встал перед судом.
– Вы говорили, что посылали различные сведения за границу.
– Да, говорил.
– Как Вы это делали?
– Очень просто. Брал лист бумаги и писал то, что считал необходимым, брал конверт и писал адрес; вкладывал письмо в конверт и передавал Георгию Ипполитовичу Ломову (Ломов был Председателем Уралоблсовнархоза). Если он считал необходимым, он отправлял…
– Товарищ прокурор, вопросы есть? Товарищ общественный обвинитель… защитник… Вопросов нет.
– Скажите, каково Ваше отношение к Советской власти?
– Самое прекрасное! Великолепное!
– Какого Вы мнения о Георгии Ипполитовиче Ломове?
– Самого хорошего.
Свидетель отпускается.
Здесь необходимо сделать отступление и остановиться на высказываниях Владимира Ефимовича после суда.
– Я бесконечно благодарен адвокату Смелкову. Он меня выручил. Если бы не он, Модесту Онисимовичу пришлось бы выслушать от меня неприятные упрёки.
Владимир Ефимович Грум-Гржимайло
В чём дело? В последующие годы Владимир Ефимович хлопотал за томившегося в тюрьме Клера перед Ф.Э. Дзержинским. Вот, что он писал в своём письме:
«Процесс Клера – процесс политический, на что указывал и прокурор в своей речи. Я не буду утверждать, что Клер не виноват; он несомненно виноват в служебной некорректности. Нельзя было сообщать проходимцу Дюлонгу сведения о состоянии нашей платиновой промышленности, хотя эти сведения в то время не считались секретными и до суда были напечатаны. Прежде чем говорить что-либо Дюлонгу, он должен был спросить разрешение у Г.И. Ломова, председателя Уралплатины, с которым постоянно виделся, как это делали все мы в подобных случаях. Но от легкомыслия Клера, от незнания им служебной дисциплины, ибо он никогда ранее нигде не служил, до шпионажа, конечно, целая пропасть. М.О. Клер хотел просто сделать приятное Делонгу, который, приехав в Екатеринбург с французской миссией Красного креста, оказал во время голода сильную поддержку служащим Уральского Общества Любителей Естествознания».
В этих словах в сущности сказано всё, что можно было сказать о деле профессора М.О. Клера.
После отступления возвращаюсь к процессу.
Процесс кончился и М.О. Клер, конечно, был осуждён. Приведу выписку из его письма ко мне, написанного много позже.
«…Диспут между Владимиром Ефимовичем и прокурором я (в своих воспоминаниях) упустил. У Вас от точно передан. Мне намечалось (через второго защитника я всё время был в курсе многих закулисных дел) дать 2,5 года и всё. Но после срыва «показательности» для реабилитации суда и какой-то мести общественному мнению мне был вынесен смертный приговор (Дидковский, бывший ректор университета, пожирал меня глазами, судьи тоже пристально смотрели на меня, но я ни на йоту не изменил своего лица)… и тут же после длинной паузы… «но принимая во «внимание», читали дальше, «окрепшее международное положение СССР, нет необходимости применять такую строгую меру наказания, заменить смертную казнь заключением со строгой изоляцией на 10 лет и т.д.»
Процесс окончился – зал арестован на полчаса.
Модест Онисимович вспоминал:
«За эти полчаса ко мне подошли немало различных граждан и гражданок, которые пожимали мне руку и выражали сочувствие. Случайно среди присутствующих оказался геоботаник Городков, возвращавшийся с Полярного Урала из большой геоботанической экспедиции. Он пожимал мне руку и успел рассказать о важнейших крупных достижениях его экспедиции.
Владимир Ефимович сидел, глубоко задумавшись, в зале. Жена моя, выразив чувства признательности за его благородное выступление, спросила его, как он себя чувствует. Он сказал:
– Сижу и жду, что меня арестуют.
Но этого не произошло».
Этот процесс всколыхнул весь город, но не в желательном для властей направлении. Сочувствие было явно на стороне М.О. Клера. Но он был за решёткой, а Владимир Ефимович – виновник срыва «показательности» процесса, был среди горожан. Он оказался героем дня – на улицах его приветствовали, жали руку, восхищались его поступком…
Власти неистовствовали. Местная газета старалась во всю. Собирали митинги, выносили резолюции – ругательные, оскорбительные… Но это не меняло дела, может даже действовало в обратном направлении.
Начали действовать.
«Инженер-консультант технического отдела Грум-Гржимайло В.Е., вследствие сокращения его должности, исключается из списка сотрудников Облсовнархоза с I/III с.г., с выдачей соответствующего выходного пособия».
Это был, конечно, тяжёлый удар в материальном и продовольственном отношении. Но у нас была дойная корова, положение семьи было не безнадёжным. И не на одном Облсовнархозе сошёлся мир.
Владимир Ефимович получил телеграмму из Москвы с просьбой срочно приехать. Дело было в следующем: правительство отпустило, в первый раз, деньги на геолого-разведочные работы; в Москве образовалось две партии, одна считала, что надо составить карту почв для развивающегося сельского хозяйства, другая, возглавляемая профессором Н.М. Федоровским, считала, что нужно искать полезные ископаемые. Федоровский для поддержки своих идей вызвал Владимира Ефимовича.
Владимир Ефимович немедленно выехал в Москву, прихватив меня с собой. В Вятке-Кирове поезд стоял долго. Мы вышли из вагона, прогулялись по платформе.
– Надо, очень надо восстановить моё «Металлургическое бюро». Промышленность восстанавливается (Это были первые годы НЭПа), проекты печей нужны многим. На Урале это не удаётся. Попробую поговорить в Москве, – сказал отец.
В Москве он переговорил и получил согласие организовать Бюро при научно-техническом отделе ВСНХ.
Уезжая, он сказал мне:
– Оставайся в Москве и организуй Бюро.
Нужно было обеспечить помещением чертёжные и устроить квартиру Владимиру Ефимовичу и его семье. Москва была перенаселена – жилищный кризис. Остановились на пустовавшей стеклянной мансарде под крышей кирпичного дома. Часть мансарды под чертёжную, часть под квартиру.
Не буду описывать трудностей, удач и неудач моей деятельности. Важно было то, что мои письма-отчёты давали Владимиру Ефимовичу твёрдую почву для принятия решений. Слухи о его намерении переехать в Москву распространились по Екатеринбургу. Реагировал вновь назначенный ректор университета В.В. Алфёров. Владимир Ефимович получил от него записку.
«Уважаемый Владимир Ефимович.
Я узнал через Дидковского о том, что будто бы Вы собираетесь летом уехать с Урала. Вы, конечно, понимаете, что несмотря на все принципиальные тяжбы между Вами и уральцами, очевидно для всех, что Ваш уход с Урала будет тяжёлой потерей. Сегодня я говорил с Сулимовым, он ничего не знает о Вашем уходе. Поэтому я очень прошу, от имени правления УГУ, Вас своевременно известить меня о Ваших предположениях. Сегодня же я узнал от Сулимова, что Вы уже не работаете в Промбюро. Зная, что это наверно сильно подорвало Ваше материальное положение, я бы хотел Вас заверить, что если дело Вашего ухода зависит только от невозможности Вам содержать свою семью, то правление университета сделает всё возможное, чтобы обеспечить вас с материальной стороны. Если Вам не трудно будет зайти ко мне, то я буду Вас ждать в четверг и пятницу от 9 ½ до 10 ½ часов утра в Ураласбесте, или по крайней мере черкните записочку. Уважающий Вас В. Алфёров».
Приведу с некоторым сокращениями записку-ответ Владимира Ефимовича.
«Уважаемый Владимир Васильевич!
Вы хорошо знаете, что у меня никогда в мыслях не было уехать с Урала. Я сознавал себя необходимым здесь и отвергал все предложения переехать в центр. Но «меня ушли». Меня заставили решиться на переезд в Москву, ибо поставили меня в положение, при котором оставаться на Урале есть явное безрассудство.
Было время, когда власти, с П.А. Богдановым во главе, мне оказывали полное доверие. В настоящее время только Д.Г. Сулимов говорит, что продолжает мне доверять. Вы заявили мне прямо, что мне не доверяете…
А прокуратура, студенты, газетчики… Прости их Господи, не ведают, что говорят, что делают…
…Все голосовали за резолюции, явно не справедливые, бессмысленные и Вы в том числе. Вы – ректор!..
Но довольно об этом. Агитация «Уральского рабочего», проведённая с соизволения властей, сделала из меня главу контрреволюции на Урале. Результаты для меня очевидны: люди, любящие показывать кукиш в кармане, по уголкам поют мне дифирамбы, трясут руки, а от одного пьяного сослуживца я не знал куда бежать на вокзале.
Положение явно опасное и для меня в высшей степени противное. Я никогда в жизни не был агитатором и презираю всякую политическую роль от всей души. Власти Екатеринбурга из меня сделали агитатора, против моей воли, желания, против всякой правды.
Среди своих друзей и знакомых я всегда проводил мысль об исторической необходимости современного правительственного режима. Я всегда боялся, боюсь и сейчас, что иностранное вмешательство помешает русскому народу исцелиться от той болезни, которой заболел русский народ под глупым правлением последних Романовых.
Как ни горько нам приходится, русский народ медленно и неуклонно идёт к выздоровлению и я вполне уверен в том, что переживаемые нами бедствия сделают нас великим и сильным, культурным народом-тружеником.
В ваши социалистические идеалы я, конечно, не верю и убеждён, что они и в вас самих сидят очень некрепко и закон необходимости заставляет вас, большевиков, делать то, что требует жизнь, а не то, о чём мечтали поэты и философы.
Итак, местные екатеринбургские власти сделали из меня лояльнейшего работника и помощника правительства в его деятельности по оздоровлению русского народа, по превращению народа-раба – в культурного труженика, сделали главу контрправительственной агитации, сделали неблагонадёжным человеком.
Что же мне остаётся делать? Бежать, конечно, от этих властей, не умеющих отличить своих помощников от своих врагов.
Но это не всё. Вся эта история кончилась для меня довольно печально. У меня повторилась водянка сердечной оболочки…
В Москве мне обещают восстановить мой Металлургическое Бюро. Буду дальше разрабатывать новые типы печей, буду консультировать заводы военной промышленности, организовывать исследовательские работы. Замешаюсь в толпу, довольно надо мной потешались, надо беречь своё здоровье.
Вот мотивы моего хода. Я не ушёл, меня ушли, ушли против всякой логики, ибо сделали из меня врага правительства в тот самый критический момент жизни России, когда не сегодня-завтра в Россию ворвутся наши «друзья» и начнётся делёж всего, что плохо лежит. [В те дни Правительством велись переговоры о передаче заграничным капиталистам концессий на отдельные предприятия и целые отрасли промышленности. Капиталист Уркарт хотел взять на концессию все заводы и предприятия цветной металлургии Урала и Алтая. Владимир Ефимович категорически протестовал против заключения сделки с Уркартом.]
Да, было время, когда я спокойно ждал возвращения капитала в Россию. Я пользовался довением, знал, что к моим словам отнесутся благожелательно и мне удастся помочь русскому правительству и местным властям защитить интересы русского народа. Обстоятельства круто изменились. Мне не верят и мне на Урале делать нечего. Управляйтесь, как знаете. Я буду проектировать печи будущего для пользы человечества.
От личного свидания я уклоняюсь. Мне надо спокойно лежать, чтобы иметь возможность с будущей недели возобновить лекции. Вода всасывается плохо, когда приходится писать такие письма, а говорить ещё хуже.
Денежно я хорошо буду обеспечен в Москве. Мне дали сейчас работу в 1200 рублей, а потому в помощи правления не нуждаюсь. Спасибо.
Ваш В. Грум-Гржимайло».
Забеспокоился преподавательский состав и правление университета – выписка из протокола № 200 заседания правления Уральского государственного университета от 13 июня 1924 года.
«Слушали: § III. Об обеспечении кафедры металлургии стали (доклад профессора Горина Н.П.).
Постановили: § III. В виду упорных слухов об уходе профессора Грум-Гржимайло В.Е. и существующего вследствие этого у правления опасения за судьбу кафедры металлургии стали, обратиться к профессору Грум-Гржимайло за разъяснением.
Отметить, что работа профессора Грум-Гржимайло является весьма ценной для университета и что уход его из университета крайне нежелателен.
***
В правление УГУ
от проф. В.Е. Грум-Гржимайло
27 июня 1924 года.
Вследствие постановления от 13 июня 1924 г. за № 200 об обеспечении кафедры «Металлургия стали» имею сообщить следующее:
Я действительно прилагаю все усилия переменить род деятельности и уехать в Москву и вероятно давно получил бы назначение, если бы не противодействие местных партийных кругов, замедляющих такое назначение. Мотивы, заставляющие меня покинуть Урал, совершенно ясны. В июне исполнится 39 лет моей службы в качестве заводского инженера и профессора. Мне шестьдесят лет. Последние годы голодовок и сильных нравственных потрясений настолько подорвали деятельность моего сердца, что я не выдерживаю двухчасовой лекции. Я могу очень много работать и действительно много работаю только при соблюдении нижеследующих условий:
1) Полного душевного покоя,
2) В обстановке моей семьи, где я могу прилечь отдохнуть при первых припадках утомления сердца. Чередуя работу и отдых, достигаю весьма большой трудоспособности.
2) Лекции, сильно утомляя меня, понижают мою трудоспособность. Совершенно очевидно, что моя роль профессора и лектора кончается.
Мне нужно ограничивать мою деятельность чисто научной работой, для меня посильной. Поэтому я весьма был обрадован предложением НТО-ВСНХ восстановить моё Металлургическое бюро под главенством НТО на основах хозяйственного расчёта. Польза для русской промышленности будет несомненна и громадна. Ещё большая польза будет для техники употребления топлива во всём мире. Все мои работы будут печататься в Известиях НТО и будут продолжать революционировать эту область мировой техники.
Лично я уйду в тишину кабинета от всех треволнений современной жизни высших учебных заведений, которым я сочувствовать не могу. Совмещение храма науки и политического орудия, с моей точки зрения, было и будет одиозно. Наука была и будет чистым источником Божественного знания, чуждого всякой политики и борьбы. С таким убеждения я умру, а потому лучше мне уйти из школы, руководители которой держатся других взглядов.
Так как мои работы нужны не только Уралу, не только России, но к ним прислушивается весь технический мир, и так как мои слабые силы не выдерживают сложившейся вокруг меня жизненной обстановки, то я просил бы правление Уральского университета не ставить препятствий моему уходу в Москву, где мне гарантирована тихая кабинетная работа. Я думаю, что тридцатилетним трудом я заслуживаю к себе такое внимание.
В. Грум-Гржимайло.
***
Выписка из протокола № 202
заседания правления Уральского государственного университета
от 27 июня 1924 года
Слушали: 5) Мотивированное заявление профессора В.Е. Грум-Гржимайло о невозможности вести курс по «Металлургии стали» в университете (сообщение проф. Н.П. Горина – заявление прилагается).
Постановили: 5) Считаясь с мотивами, изложенными профессором В.Е. Грум-Гржимайло в его заявлении, просьбу об его освобождении от ведения курса стали и ухода из университета удовлетворить. Правление, выражая своё согласие, отмечает, что уход Владимира Ефимовича из состава основных научных работников университета является большой потерей для металлургического отделения и в целом для университета, и только выраженное Владимиром Ефимовичем желание отдаться кабинетной научной работе заставляет правление согласиться с изложенными мотивами».
Итак, всё формально согласованно, Владимир Ефимович заканчивает дела и в июле покидает Екатеринбург.
Я встречал всю семью в Москве на Ярославском вокзале. Вышел Владимир Ефимович из вагона, поздоровались, расцеловались.
– Серёжа, деньги у тебя есть?
– Да, есть.
– Дай матери. Мы в дороге последний рубль проели.
Сергей Грум-Гржимайло
Читайте также: