Недавно получил от писательницы Светланы Федотовой фотокопии интереснейших документов, связанных с семьёй знаменитого инженера-металлурга В.Е. Грум-Гржимайло. Работая над книгой о геологе П.И. Преображенском, Светлана общалась с его внуками в Москве. Дочь Преображенского собрала большой архив. Среди документов были и мемуары Маргариты Владимировны Дурденевской – дочери Владимира Ефимовича Грум-Гржимайло. Она написала их в 1964 году. Мемуары содержат любопытные сведения об Урале начала XX века.
Перед вами заключительные четвертая и пятая главы этих мемуаров. Если не читали предыдущие главы, ссылки будут в конце.
Глава IV. Маргарита Михайловна Грум-Гржимайло
Владимир Ефимович Грум-Гржимайло родился в Санкт-Петербурге 12 февраля 1864 года. Отец его был нотариусом – Ефим Григорьевич Грум-Гржимайло. Брат деда Григория Ивановича – Кондратий Иванович Грум был в середине XIX столетия видным врачом, основателем и издателем первой в России медицинской газеты «Друг Здравия».
Мать Владимира Ефимовича – Маргарита Михайловна Без-Корнилович. О ней следует рассказать подробнее, так как она оказала большое влияние на характер сына: от неё он получил трудолюбие и правдивость, от неё же ту несдержанность и резкость, с которыми всю жизнь боролся.
Маргарита Михайловна – племянница декабриста Александра Осиповича Корниловича – дочь его старшего брата Михаила Осиповича Без-Корнилович, была в детстве смелой, порой и дерзкой девочкой. Мать не любила её и держала «в чёрном теле». Девочка, вероятно, выросла бы среди прислуги, если бы отец не настоял на том, чтобы ей дали образование. Ей отдали в институт, как дочь георгиевского кавалера, но образования она не получила. Едва успела она выучиться грамотно писать по-русски, немного болтать по-французски, немного бренчать на рояле, а, главное, едва успела она пройти по арифметике дроби и «именованные числа», т.е. сложную систему мер и весов, которая тогда употреблялась в России, как её, тринадцатилетнюю девочку, взяли домой.
– Будет с неё! – решила мать. – Пусть помогает по хозяйству.
И сделала Маргариту горничной при младшей любимой дочери Настеньке.
Положение несчастной девочки мало отличалось от положения крепостных слуг в других домах (в доме её отца крепостных не было, потому что её отец считал позором быть рабовладельцем; согласно семейному преданию, он дал волю всем своим крепостным). Так же как крепостные слуги, она не имела возможности уйти: по законам того времени женщина, даже совершеннолетняя, могла получить паспорт и быть «прописанной на жительство» только с разрешения отца, опекуна или мужа. Беглянку, которая пыталась обойтись без этого разрешения, полиция возвращала домой. Обычай позволял «наказывать на теле» не только 13-летнюю девочку, но и 18-летнюю девушку.
Выхода не было – Маргарита покорилась.
Она одевала и причёсывала сестру, заботилась о её туалетах, молча сносила её капризы… Кроме того, Маргарите поручили ключи от кладовых и бельевых шкафов, а также запись приходов и расходов. В то время, когда Настенька резвилась с подружками, Маргарита выдавала провизию на кухню, считала и отдавала в починку бельё в девичью, проверяла счета портнихи, кучера…, а если её иногда и звали в гостиную, то только для того, чтобы разливать чай или играть танцы на рояли.
Такая жизнь не сломила её смелого и властного характера и не смягчила его: Маргарита Михайловна всю жизнь славилась своей неумолимо резкой, порой даже бестактно-резкой правдивостью.
Л.Н. Толстой прекрасно изобразил подобный характер в лице Марии Дмитриевны Ахросимовой («Война и мир»).
Юрист Грум-Гржимайло часто бывал по делам в доме Без-Корниловичей. Он полюбил энергичную и красивую девушку и однажды, подробно объяснив, что живёт только на свой заработок, спросил её:
– Не согласитесь ли Вы выйти за меня замуж, Маргарита Михайловна?
– Замуж! – ответила она. – Да хоть за чёрта, только вон из этого дома.
Ефим Григорьевич был не робкого десятка, ответ этот не испугал его. Он женился и не пожалел: Маргарита Михайловна, несмотря на свою резкость, была человек добрейшей души. Умная, смелая, самоотверженная, работящая – она так повела хозяйство, что не только большая семья жила в полном довольстве, но появилась возможность откладывать «на чёрный день». Супруги Грум-Гржимайло были счастливы. Ефим Григорьевич открыл частную нотариальную контору. Прошёл организационный период, дела пошли хорошо, денег было достаточно. Владимир Ефимович вспоминал своё раннее детство, как светлый праздник.
Но счастье оборвалось внезапно: в 1870 году Ефим Григорьевич умер от разрыва сердца – теперь эту болезнь называют инфаркт миокарда. Маргарита Михайловна осталась вдовой с шестью малолетними детьми на руках. Владимир Ефимович, тогда шестилетний ребёнок, видя её отчаяние и слёзы, дал себе слово, когда вырастет помогать матери – это слово он сдержал.
Кончилась привольная жизнь: Маргарита Михайловна продала всё лишнее, перебралась из дома с двором и садом в тесную квартирку на 4 этаже – но как она не экономила, её небольшие сбережения таяли с катастрофической быстротой. Рассчитывать на помощь богатых родственников не приходилось: все родные жили «трудом рук своих», имели семьи и денег у них было мало. Да Маргарита Михайловна не согласилась бы жить из милости. Нужно было думать о заработке. Образования она не имела и единственно, что хорошо знала и любила – это рукоделие. Во время этих забот о хлебе насущном, внимание к детям ослабло. Трое старших учились в гимназии и продолжали учиться, а младшие ничему не учились. Спохватились уже тогда, когда Дмитрию было 9 лет, а Владимиру семь с половиной.
Анастасья Михайловна, та самая Настенька, за которой Маргарита Михайловна ухаживала в детстве, кончила институт. Она взялась учить племянников и подготовить их для поступления в гимназию.
– Представьте себе учителя, который методом устрашения заставлял бы ученика решать задачи. Едва ли такого учителя считали хорошим педагогом, – говорил Владимир Ефимович.
А Настенька пользовалась именно методом устрашения. Обучение начали с французской грамматики – правила произношения спряжений глаголов. Память у детей была неважная, долбёжка давалась с трудом. «Море слёз» – характеризовал Владимир Ефимович этот период своей жизни. Затем дали русский букварь – мальчики облегчённо вздохнули. Выучили азбуку, научились читать, писать.
Затем перешли на немецкий язык, грамматика, переводы… Снова слёзы, слёзы, слёзы. Наконец их наспех подготовили к экзамену и сдали в первый класс военной гимназии.
Глава V. Герман Августович Тиме
Мой дед (отец моей матери) был сыном врача немца из Саксонии и шведки по национальности, но сильно обрусевшей. Александра Адольфовна Атге кончила Санкт-Петербургский Екатерининский институт.
Образование Герман Августович получил в кадетском корпусе – тогда это практически было единственное техническое учебное заведение для мальчиков. Мой прадед, Август Иванович сам подготовил детей и отдал их в корпус. Порядки в корпусе были военные. Дети жили в корпусе и только по воскресеньям отпускались домой. Принимали в корпус детей в основные классы в возрасте 7-8 лет. Этих классов было 5, назывались они подготовительными и были одинаковы для всех специальностей. Было ещё два класса для детей сирот, отцы которых – офицеры – погибли на войне. Туда принимали мальчиков с 5 лет. Их два года воспитывали женщины – няни и воспитательницы, носившие военную форму.
Окончившие специальные классы переводились в зависимости от способностей в специальные классы. В корпусе, который назывался горным, таких классов было три, подготовлявших инженеров и геологов.
Итак, три брата Тиме – Георгий, Иван и Герман, поступили в Горный корпус. Герман способностью к наукам не отличался, зато был красив и физически силён, любил музыку и прекрасно играл на скрипке. Строевые занятия ему давались легко, и он в старости с удовольствием вспоминал о них.
Жизнь в корпусе протекала так: в 6 часов утра барабан бил «утреннюю зарю», воспитанники вставали, одевались, мылись и по отделениям становились на общую молитву. После неё, в 7 часов, опять по сигналу барабана, дети шли в столовую, где получали сбитень (мёд с водой) и булку. Затем, опять под барабан, уходили на занятия в классы. Уроков было 4 – каждый по полтора часа: два утром и два вечером. Два утренних урока оканчивались в 11 часов, бил барабан, и дети шли в столовую и получали там второй завтрак: кусок чёрного хлеба с солью. Затем шли строевые занятия, стрельба, фехтование и раз в неделю танцы. В час был обед, в 3 начинались вечерние уроки, в 8 ужин и в 9 «вечерняя заря» – общая молитва, после которой дети ложились спать. В хорошую погоду в свободные от уроков и занятий время, дети играли в саду, как играют все дети: городки, пятнашки, бабки и пр.
Герман Августович Тиме
День шёл за днём, началась зима. Выпал снег. Место, где во время уроков сидел дедушка, было под самым окном, под форточкой. Однажды он, чтобы не заснуть на уроке, незаметно открыл форточку, достал с помощью линейки снега и положил себе на лоб. Повторил несколько раз. Результат: жар, бред, сильнейшая головная боль – воспаление пазухи лобной кости. Чтобы гной из воспалённых пазух не прорвался бы в череп (тогда смерть!), нужно было проломить лобную оксть у пазухи и выпустить гной.
Приехал Пирогов. Ребёнка положили на стол. Знаменитый хирург сделал разрез и выдолбил с помощью долота кость на лбу. Мальчик не пикнул, а ведь никаких обезболивающих средств тогда не было! Даже видавший виды знаменитый хирург Пирогов удивился и, окончив перевязку, крепко пожал мальчику руку:
– Молодец!
На другой день после перевязки Пирогов подарил редкое в то время лакомство – апельсин. Дедушка всегда с восторгом вспоминал этот подарок.Шли годы… И вот однажды 14- или 15-летний Герман на спор снёс не спине трёх своих товарищей на второй этаж. Ещё плохо сформировавшаяся стенка живота не выдержала, образовалась грыжа – прощай все мечты об офицерских погонах! Грыжа тогда считалась неизлечимой болезнью, препятствовавшей военной службе. Мальчику было бы очень тяжело, если бы рядом с ним не оказался его отец, который, хорошо обдумав «способности и неспособности» своего неудачливого сына, посоветовал спокойно кончать курс, а потом перейти в Институт корпуса лесничих.
Работа лесничего была по душе Герману Августовичу. Защита населения от зверей, тушение лесных пожаров, целая армия рядовых помощников – лесообъездчиков, живших в лесу на своих участках… При пожарах в его распоряжении были все рабочие ближайших заводов и все трудоспособные жители ближайших селений.
Итак, дедушка стал лесничим, оделся в форменный мундир – я его в другом костюме никогда не видела. И в старости он был красив, не забывая свою военную выправку.
Во время жизни в Горном корпусе Герман не раз видел императора Николая I, который нередко бывал в Корпусе, и который прекрасно понимал психику ребёнка, оторванного от родного дома. Ребёнок, который годами не видит своего отца, и тем более ребёнок-сирота, конечно, тоскует.
– Я ваш отец, – говорил он и действительно вёл себя, как отец, когда бывал в корпусе: внимательно следил за здоровьем, поведением и занятиями мальчиков. Когда ему случалось приезжать в корпус, часовой – кадет старшего курса – давал «тревогу», кадеты выбегали, становились во фронт.
– Здравствуйте, дети, – говорил царь.
– Здравия желаем, Ваше Величество! – по уставу отвечали кадеты. Не мудрёные слова, но как ценили истосковавшиеся по дому, по простой человеческой ласке мальчики это «Здравствуйте, дети». Так дома говорили их родные отцы.
Если время было обеденное, царь садился за один из столов и обедал вместе с детьми. Беда была, если обед не нравился царю – попадало всем, начиная от повара и кончая директором – старым почтенным генералом. Ему попадало сильнее всего. Что он смотрит? Распустил подчинённых. Похоже на то, что «разборка» не кончалась в стенах корпуса – основательно «влетало» и великому князю попечителю Корпуса (имя не помню).
Однажды, после особенно сильного «влёта» великий князь вошёл в Корпус с чёрного хода и видит, как два повара несут по коридору большую кастрюлю-бак.
– Ложку! – приказал князь.
– Выше императорское высочество…
– Ложку! – крикнул разгневанный князь.
Один из поваров вытащил ложку из-за голенища сапога и подал князю. Князь попробовал то, что было в кастрюле.
– Это же помои! – загремел гневный голос.
– Так точно, ваше высочество, свиньям несём.
Дедушка часто рассказывал нам этот случай и прибавлял:
– Никогда не следует кричать на подчинённого. Всегда следует выслушать подчинённого, а то, пожалуй, попробуешь помоев!
Если в классе происходили занятия, царь садился на заднюю парту и слушал. Если ему казалось, что учитель нарочно вызывает хороших учеников, он брал журнал и сам спрашивал учеников, которые казались ему «подозрительными».
Однажды на уроке русского языка скука была невыносимая – проходили русскую грамматику.
– Разрешите мне, – сказал царь.
– Пожалуйста, ваше величество.
Николай I подошёл к доске и написал: «Простить нельзя казнить».
– Что я написал? Помилование или смертный приговор?
Кадеты загудели – действительно, что это? «Простить, нельзя казнить» – помилование, а если так «Простить нельзя, казнить» – смертный приговор.
– Видите, дети, как много значит грамматика, и как важно правильно писать.
Этот случай произвёл на дедушку огромное впечатление.
Если были в лазарете больные, Николай I заходил туда и беседовал с доктором, а потом присылал из дворца лакомства.
Часто ли бывал Николай I в корпусе? Не думаю, но так как приветствие на улице кадеты считали посещением, у дедушки осталось впечатление, что очень часто.
В Горный корпус дедушка поступил около 1850 года. О войне, о Крымской кампании, о Севастополе он никогда не говорил. Зато о смерти Николая I рассказывал часто. Тяжёлое было время – войска, любимое детище Николая I, оказались нелепо снабжёнными устарелым оружием – обворованные, голодные, оборванные… Не досмотрел царь! Не смог! Прав был его старший сын и наследник Александр (второй) – дальше так нельзя! Нужны реформы.
Осенью, в ноябре, Николай I простудился и, чтобы ночью не тревожить жену своим кашлем, ушёл из спальни в свой кабинет, куда велел поставить походную кровать. Болезнь была не сильной – днём царь одевался, как обычно, в форменный сюртук, и занимался делами, но каждый день к нему приходил лейбмедик Арндт.
Однажды вечером дежурный слуга слышал, как царь, провожая доктора, сказал ему:
– Иди теперь, – царь всем говорил «ты» – таков обычай. – Если надо будет, позову.
Затем ушёл в свой кабинет и закрыл дверь.
Утром дворцовая прислуга была взволнована – царь не выходил из комнаты и никого не завал. Наконец, уже в 10 или 11 часов утра решились войти без зова.
Николай I давно был мёртв. Он лежал на постели, тело было прибрано – «как кладут в гроб».
Дедушка был уверен, что Николай I отравился, чтобы дать возможность Александру II провести реформы, на проведение которых у Николая I не хватало сил. Кто прибрал тело, так и осталось неизвестным: кровать была покрыта поверх одеяла чистой простынёй, тело одето в чистое бельё и парадный сюртук, руки скрещены на груди и на них лежала небольшая простая деревянная иконка без металлического оклада. Таким видел дедушка царя Николая в последний раз, когда вместе с остальными воспитанниками Горного корпуса пришёл проститься с покойным.
Итак, Николай I умер, царствовать начал Александр II. Началась эпоха великих реформ: освобождение крестьян от крепостной зависимости, судебная реформа…
Мы расспрашивали дедушку об этом времени, но он нам ничего толкового не рассказывал – может быть потому, что он действительно никогда не видал «крепостного права». В детстве, в родном доме он крепостных не видел – у его родителей, врача немца и дочери инженера-шведа их не было: слуги были вольнонаёмные.
В корпусе крепостных не было. Там были отбывавшие воинскую службу солдаты, а когда дедушка стал лесничим его лесообъездчики были из «черносошных крестьян». Это были лично свободные «государственные» крестьяне, которые обрабатывали государственные «чёрные» земли и за это платили подать. Поступали они в лесообъездчики просто потому, что хотели подзаработать. Да к тому же на Урале крепостных вообще было мало. Всё, что я знала о крепостном праве, я узнала не от деда.
Маргарита Дурденевская
Послесловие
У прочитавшего воспоминания моей сестры естественно может встать вопрос: насколько они верны? Не является ли масса подробностей и мелочей просто вымыслом?
Это не так – многому можно доверять. У Маргариты была поразительная память. В детстве она без труда повторяла прочитанную страницу. Мать – свидетельница и участница многих событий – подтверждала правильность рассказов Маргариты.
Но не ко всему следует относиться строго и нельзя не учитывать литературной обработки, которой Маргарита до некоторой степени увлекалась.
Вот что пишет, например, она о встрече дикой дивизии:
«Я, конечно, не знала, чем именно угощала мама офицеров – мне это было совсем не интересно. Я описала здесь обычный торжественный обед, какие часто бывали у нас, когда приезжали важные гости».
А такие обеды бывали у нас нередко и всегда, когда приезжали владельцы. В управительском доме было две хорошо обставленных комнаты для приезжих, как пишет Маргарита.
Приезд гостей, кто бы они не были – нередко просто инженеры по делам, всегда обеспечивался удобствами и комфортом. Во дворе располагалась оранжерея, где выращивались диковинные для севера плоды: кукуруза, спаржа, дыни, артишоки… были и ананасы. Так что указание Маргариты на ананас – не выдумка.
Сергей Грум-Гржимайло
Читайте также:
- Страницы из жизни на Урале (начало XX века). Воспоминания Маргариты Дурденевской. Глава I. Верхняя Салда
- Страницы из жизни на Урале (начало XX века). Мемуары Маргариты Дурденевской. Глава II. Воспоминания о крепостном праве
- Страницы из жизни на Урале (начало XX века). Воспоминания Маргариты Дурденевской. Глава III. Алапаевские пожары
- Владимир Грум-Гржимайло. Полная хронология жизни
- Суд над Модестом Клером. Воспоминания С.В. Грум-Гржимайло