Приключения Робинзона Крузо на Урале

Даниэль Дефо

«Дальнейшие приключения Робинзона Крузо, составляющие вторую и последнюю часть его жизни, и захватывающее изложение его путешествий по трем частям света, написанные им самим»

Наверное, почти все читали книгу Даниэля Дефо о приключениях Робинзона Крузо на острове, но немногие знают, что у этой книги есть продолжение, вышедшее в 1719 году, в котором путь главного героя проходит в том числе через Урал.

Приведу отрывок из этой книги, касающийся Урала. Большая часть фрагмента связана с Тобольском. Также здесь упоминаются Тюмень, Соликамск, река Кама. В книге встречаются весьма грубые ошибки. Например, Соликамск Даниэль Дефо перенес на правый берег Камы. Действие происходит в начале XVIII века.

Дальнейшие приключения Робинзона Крузо

…Миновав Енисейск на реке  Енисей, отделяющей,  по  словам  московитов, Европу от Азии, я прошел обширную, плодородную, но слабо населенную  область до реки Оби. Жители все язычники, за исключением ссыльных  из  России; сюда ссылают преступников из Московии, которым дарована жизнь, ибо бежать  отсюда невозможно.

Со мной не случилось ничего замечательного до самого Тобольска, столицы Сибири, где я прожил довольно долго вот по какому поводу.

Мы пробыли в пути уже семь месяцев. Зима приближалась быстрыми  шагами. Из Тобольска я собирался или в Данциг, через Ярославль и Нарву, или в Архангельск, по Двине, чтобы сесть там на корабль, отправлявшийся в Англию, Голландию или Гамбург. Так как в это время года и Балтийское и Белое моря замерзают, то я решил перезимовать в Тобольске, рассчитывая найти в этом городе, расположенном под 60° сев. широты, обильную  провизию,  теплое помещение и хорошее общество.

Здешный климат был совсем не похож на климат моего милого осолистрова,  где я чувствовал холод только во время простуды.  Там  мне  было  трудно  носить самую легкую одежду, и я разводил огонь только для приготовления пищи. Здесь же, чтобы выйти на улицу, нужно было закутываться с головы до ног в  тяжелую шубу.

Печь в моем доме была совсем не похожа на английские открытые камины, которые дают тепло, только пока топятся. Моя печь была посреди комнат и нагревала их все равномерно; огня в ней не было видно, как в тех печах, которые устраиваются в английских банях.

Всего замечательнее было то,  что  я  нашел  хорошее  общество  в  этом городе, расположенном в варварской стране, невдалеке от  Ледовитого  океана, лишь на несколько градусов южнее Новой Земли. Неудивительно: Тобольск служит местом ссылки государственных преступников; он  весь  полон  знати,  князей, дворян, военных и придворных. Тут находился знаменитый князь Голицын, старый воевода Робостиский и другие видные  лица,  а  также  несколько  дам.  Через своего  спутника,  шотландского  купца,  с  которым  я  здесь  расстался,  я познакомился с несколькими аристократами и не без приятности проводил с ними долгие зимние вечера.

Даниэль Дефо

Писатель Даниэль Дефо

Я разговорился однажды с князем ***, ссыльным царским министром, о своих необыкновенных приключениях. Он долго распространялся о величии русского императора,  его  неограниченной  власти,  великолепии  его  двора, обширности  его  владений.  Я  перебил  его,  сказав,  что  был  еще   более могущественным государем, чем московский царь, хотя мои владения были не так обширны, а подданные не так многочисленны. Русский вельможа был, по-видимому, изумлен и пристально посмотрел на меня, не понимая, что я хочу сказать.

«Ваше изумление, - отвечал я ему, - прекратится, как только я  объяснюсь. Во-первых,  я  неограниченно  располагал  жизнью  и  имуществом  всех  моих подданных, и несмотря на эту неограниченную власть ни один из них не выражал недовольства ни мной, ни моим правлением».

Тут он покачал головой и  сказал, что в этом отношении я выше царя московского.

«Все  земли  моего  царства, - продолжал я, - были моей собственностью, и мои подданные держали их у меня  в аренде, совершенно добровольно; все они сражались бы за  меня  до  последней капли крови, и никогда тиран - ибо таковым считал я себя -  не  был  окружен такой всеобщей любовью и в  то  же  время  не  внушал  больше  страха  своим подданным».

Помучив  некоторое  время  своих собеседников этими политическими загадками, я в заключение открылся им  и  подробно  изложил  историю  своего пребывания на острове и все сделанное мной для себя и  для  своих  подданных так, как это потом было мной записано. Собеседники мои были очень  захвачены моим рассказом, особенно князь; со  вздохом  сказал  он  мне,  что  истинное величие состоит в уменьи владеть собой, и он не поменял бы  моего  положения на положение царя московского, так  как  считает  себя  более  счастливым  в уединении, на которое обрекло его изгнание, чем был когда либо,  находясь  у власти при дворе его повелителя царя. Верх человеческой  мудрости  -  уменье приспособляться к обстоятельствам и сохранять внутреннее спокойствие,  какая бы буря ни свирепствовала кругом нас. В первое время  по  прибытии  сюда  он рвал на себе волосы - одежду, как делали это перед ним другие  ссыльные.  Но через некоторое время, пристальнее заглянув  в  глубь  себя  и  внимательнее осмотревшись кругом, он пришел к убеждению, что, если взглянуть на  жизнь  с некоторой высоты и понять, как мало подлинного счастья  в  этом  мире,  то можно быть вполне счастливым и удовлетворять свои лучшие желания  при  самой ничтожной помощи от себе подобных. Дышать чистым воздухом, иметь одежду  для защиты от холода, пищу для утоления голода, совершать физические  упражнения для поддержания здоровья - вот,  по  его  мнению,  все,  что  нужно  нам  от внешнего мира. И, хотя высокое положение, власть, богатство и  удовольствия, которые выпадают на долю иных, не лишены известной приятности, но они служат обыкновенно самым низменным  нашим  страстям,  вроде  честолюбия,  гордости, корыстолюбия, тщеславия и чувственности, - страстям,  являющимся  источником всяческих преступлений. Эти низменные  страсти  не  имеют  ничего  общего  с добродетелями, образующими истинного мудреца.

Лишенный в настоящее время мнимых радостей порочной  жизни,  он  хорошо рассмотрел на досуге темные стороны этих радостей и пришел к убеждению,  что одна только добродетель дает человеку истинную мудрость, богатство и величие и обеспечивает ему блаженство в будущей жизни.  В  этом  отношении  все  они здесь в ссылке гораздо счастливее своих  недругов,  наслаждающихся  полнотой власти и благами богатства.

«Поверьте, сударь, говорю я не по тактическим соображениям, понуждаемый бедственными обстоятельствами; я совершенно искренно  не  чувствую  никакого желания возвратиться ко двору, хотя бы царь, мой, повелитель, снова  призвал меня и восстановил во всем моем прежнем величии».

Он сказал это  так  серьезно  и  с  таким  глубоким  убеждением,  что невозможно было усомниться в его искренности. Я ответил ему,  что  на  своем острове я чувствовал себя как  бы  монархом,  но  его  я  считаю  не  только монархом, но и великим завоевателем, ибо  тот,  кто  одерживает  победу  над своими безрассудными желаниями и обладает неограниченной властью над  собой, у  кого  разум  властвует  над  волей,  -  более  велик,   чем   завоеватель государства.

«Но, ваша светлость, разрешите мне  задать  вам  один  вопрос».

«Пожалуйста, очень прошу вас».

«Если вам будет дарована свобода, согласитесь вы уйти из этой ссылки?».

«Вопрос ваш весьма щекотлив и  требует  тщательных разграничений для того, чтобы искренно ответить на него.  Ничто  в  мире  не могло бы, мне кажется, побудить меня освободиться из этой ссылки, кроме двух вещей: желания повидаться со своими и жить в  более  теплом  климате.  Но  я заявляю вам,  что  придворный  блеск,  слава,  власть,  положение  министра, богатство, веселье, удовольствия  -  вернее  безумства  -  придворного  меня ничуть не прельщают; - если сию минуту я получу письмо от моего  повелителя, что он возвращает мне  все  отнятые  у  меня  почести,  то,  заявляю  вам  - поскольку я знаю себя - я не променяю  этой  дикой  пустыни,  этих  покрытых льдом озер на дворец в Москве».

«Но, ваша светлость, вы можете  быть  лишены не только прелестей придворной жизни, власти, почестей и богатства, которыми вы наслаждались когда-то, но и самых элементарных  жизненных  удобств,  ваше состояние может быть  конфисковано,  ваша  движимость  расхищена,  средства, оставленные вами здесь, могут оказаться  недостаточными  для  удовлетворения самых насущных ваших потребностей».

«Все это так, если вы принимаете меня за вельможу, князя и т. д. Я действительно князь; но смотрите  на  меня  только как на человека, нисколько  не  отличающегося  от  других  людей;  при  этих условиях мне нечего бояться  никаких  лишений,  разве  только  я  заболею  и окажусь инвалидом. Ответом вам пусть послужит наш  образ  жизни.  Здесь  нас пятеро высокопоставленных лиц; мы живем  очень  уединенно,  как  и  подобает ссыльным, и остатки наших состояний, которые нам удалось  спасти,  избавляют нас от необходимости добывать пропитание охотой. Однако, бедные солдаты,  не имеющие здесь этой подмоги, живут ничуть не хуже нас,  охотясь  в  лесах  на соболей и лисиц. Поработав месяц, они могут существовать  в  течение  целого года. Так как жизнь здесь недорога, то для  этого  нужно  немного.  Вот  вам ответ на ваше замечание».

Я лишен возможности изложить здесь подробно все мои интересные беседы с этим замечательным человеком. Речи его были  продиктованы  глубоким  знанием людей, основанным на долгом опыте и размышлениях.

Я прожил в Тобольске восемь месяцев, в течение мрачной и суровой  зимы. Морозы были так сильны, что на улицу нельзя было показаться, не  закутавшись в шубу и не покрыв лица меховой маской или вернее башлыком  с  тремя  только отверстиями: для глаз и для дыхания. В  течение  трех  месяцев  тусклые  дни продолжались всего пять или шесть часов, но погода  стояла  ясная,  и  снег, устилавший всю землю, был так бел, что ночи никогда не были  очень  темными. Наши лошади стояли в подземельях, чуть не  околевая  от  голода;  слуги  же, которых мы наняли здесь  для  ухода  за  нами  и  за  лошадьми,  то  и  дело отмораживали себе руки и ноги, так что нам приходилось отогревать их.

Правда,  в  комнатах  было  тепло,  так  как  двери  в  тамошних  домах закрываются плотно, стены толстые, окна маленькие с  двойными  рамами.  Пища наша состояла, главным образом, из вяленого оленьего мяса, довольно хорошего хлеба, разной вяленой рыбы  и  изредка  свежей  баранины  и  мяса  буйволов, довольно приятного на вкус. Вся провизия для зимы заготовляется летом.  Пили мы воду, смешанную с водкой, а в торжественных случаях  мед  вместо  вина  - напиток, который там готовят прекрасно. Охотники, выходившие на промысел  во всякую погоду, часто приносили нам прекрасную свежую оленину и  медвежатину, но последняя нам не очень нравилась; у нас был большой запас чаю, которым мы угощали наших русских друзей. В общем, жили мы очень весело и хорошо.

Наступил март,  дни  заметно  прибавились,  и  погода  стала,  наконец, сносной. Мои спутники стали готовиться к отъезду на санях, но  сам  я  решил ехать прямо в Архангельск, а не к Балтийскому морю через Москву, и потому не торопился, зная, что европейские корабли приходят в  Архангельск  не  раньше мая или июня и что, если я буду там в начале августа,  корабли  эти  еще  не успеют уйти. Таким  образом  все,  кто  собирался  предпринять  путешествие, выехали раньше меня. Много тобольских купцов ежегодно отправляются в  Москву или Архангельск, чтобы распродать меха и накупить необходимые  для  здешнего края товары; так как им предстоит совершить свыше  800  миль  пути,  то  они выезжают ранней весной.

В  конце  мая  и  я  стал  снаряжаться  в  дорогу,  и  во  время   этих приготовлений много размышлял над положением ссылаемых  московским  царем  в Сибирь; там им предоставлялась свобода передвижения; я недоумевал, почему же они не уезжают в те страны,  где  им  жилось  бы  удобнее.  Мое  недоумение, однако, рассеялось, когда я расспросил вышеупомянутого вельможу о  причинах, мешающих им делать такие попытки.

«Примите во внимание, сударь, - сказал он мне, - особенности страны,  в которой мы находимся, и наше положение ссыльных. Мы окружены здесь барьерами более крепкими, чем решетки и замки;  с  севера  Ледовитый  океан,  куда  не заходил ни один корабль, ни одна лодка, да если бы они и были у нас,  мы  не знали бы, куда уплыть на них. С остальных трех сторон на тысячи миль тянутся владения царя, где единственные проходимые дороги  усеяны  гарнизонами,  так что мы не можем ни проехать по ним незаметно, ни миновать их».

Я не нашелся ответить ему и понял, что тюрьма, в которой они находятся, так же крепка, как московская цитадель; однако, мне пришло на ум, не могу ли я стать  орудием  освобождения  этого  превосходного  человека,  и  я  решил устроить ему бегство, чего бы это мне ни стоило. Воспользовавшись случаем, я как-то вечером познакомил его со своим планом. Я сказал ему, что  мне  легко будет увезти его с собой, ибо охраны над  ним  нет  никакой;  и  так  как  я направляюсь не в Москву, но в Архангельск, при чем иду в караване,  так  что могу и не останавливаться в городах, а располагаться лагерем, где мне  будет угодно, то мы, вероятно, беспрепятственно доберемся до Архангельска,  где  я тотчас же посажу его на английское или голландское судно  и  в  безопасности увезу его с собой. Все путевые издержки я возьму на себя, пока он не получит возможности содержать себя сам.

Он выслушал меня очень внимательно, не сводя с меня глаз в течение всей моей речи; и я видел по его лицу, что слова мои сильно взволновали  его;  он то краснел, то бледнел, глаза его блестели, дыхание спиралось; он даже не  в состоянии был ответить мне сразу. Когда я кончил, он некоторое время молчал, затем обнял меня и сказал:

«Как жалок человек, если самые  возвышенные  порывы  дружбы  становятся ловушками для наших ближних, и  мы  вовлекаем  друг  друга  в  соблазн!  Мой дорогой  друг,  ваше  предложение  столь  искренно,  столь  любезно,   столь бескорыстно и столь для меня выгодно, что нужно слишком  мало  знать  людей, чтобы не быть повергнутым в крайнее изумление и не почувствовать глубочайшей признательности. Но неужели вы приняли за  чистую  монету  мои  заявления  о презрении к  миру?  Подумали,  что  я  действительно  достиг  такой  степени бесстрастия, что стою выше всех соблазнов мира? Поверили, что я  не  пожелаю вернуться, если меня призовут занять прежнее положение  при  дворе,  если  я вновь буду в милости у моего повелителя царя? Скажите откровенно, за кого вы меня приняли: за честного человека или хвастуна и  лицемера?» - Тут князь замолчал. Сперва я подумал, что он ожидает моего ответа, но  скоро  заметил, что речь его была  прервана  охватившим  его  волнением.  Признаюсь,  я  был удивлен и чувствами, охватившими этого человека, и его характером. Я  привел ему еще несколько доводов, чтобы побудить его вернуть себе  свободу;  сказал ему, что он должен смотреть на мое предложение, как  на  дверь,  открываемую ему небом для его освобождения, как на зов провидения,  желающего  дать  ему возможность снова приносить пользу людям.

Тем временем он пришел в себя и с горячностью ответил мне: «Уверены  ли вы, сударь, что это зов с неба, а не  уловка  иной  силы,  изображающей  мое освобождение в радужных красках, между тем как на самом  деле  оно  является прямым путем к гибели? Здесь  ничто  не  искушает  меня  вернуться  к  моему прежнему жалкому величию; И я боюсь, что если  попаду  в  другое  местом  то семена гордости, честолюбия,  корыстолюбия  и  сластолюбия,  которые  всегда прозябают в наших душах, оживут во мне, пустят корни и  снова  дадут  пышный цвет;  тогда   счастливый   узник,   которого   вы   видите   перед   собой, распоряжающийся всеми движениями своей души,  окажется  жалким  рабом  своих страстей,  несмотря  на  всю  предоставленную  ему  свободу.  Дорогой  друг, позвольте мне остаться в этой благословенной  ссылке,  ограждающей  меня  от соблазнов, и не побуждайте меня купить призрак свободы ценой  свободы  моего разума. Ибо человек я заурядный, Так же подверженный страстям  и  слабостям, как и всякий  другой...  Не  будьте  же  одновременно  моим  другом  и  моим соблазнителем!»

Если сначала я был изумлен, то теперь пришел в полное  смущение  и,  ни слова не говоря, смотрел во все глаза на своего собеседника. От  напряженной душевной борьбы он даже потом покрылся, несмотря на большой мороз. Я  видел, что он чувствует потребность собраться с мыслями; поэтому  я  попросил  его. Подумать над моим предложением и затем удалился в свою комнату.

Часа через два я услышал, как кто то ходит подле моей двери. Я поспешил открыть ее, это был мой вельможа. «Дорогой друг, - сказал  он,  -  вы  почти убедили меня, но я нашел в себе силы побороть искушение. Не сердитесь,  если я отклоню ваше предложение, я очень растроган, вашим великодушием  и  пришел выразить вам свою искреннюю признательность. - Но я надеюсь, что мне удалось одержать победу над самим собой».

«Друг мой, - спросил я его, - неужели вы станете противиться  велению неба?»

«Сударь, - ответил он, - если бы небу было угодно,  чтобы  я  уехал отсюда, оно внушило бы мне желание уехать; напротив, я твердо  убежден,  что небо внушает мне отказ от вашего предложения, и я  бесконечно  удовлетворен, что, разлучаясь со мной, вы оставляете здесь по-прежнему честного, хотя и  ее свободного человека».

Мне оставалось только покориться и заявить, что мной  руководили  самые лучшие намерения. Князь сердечно обнял меня и заверил,  что  он  в  этом  не сомневался; потом он преподнес мне соболий мех - подарок  слишком  роскошный для человека в его положении, и я хотел  было  отказаться  от  него,  но  он уговорил меня принять.

На другой день я послал князю через своего слугу  небольшой  ящик  чаю, два куска китайского шелку, четыре слитка японского золота весом около шести унций, что далеко не окупало его соболей, так как в Англии они стоили  около 200 фунтов. Он принял чай, кусок шелку и один из слитков,  на  котором  была любопытная японская чеканка, но от остальных подарков  отказался  и  передал через слугу, что желает поговорить со мной.

Когда я пришел к нему, он выразил надежду, что после нашего  вчерашнего разговора я не буду больше побуждать его к отъезду; но раз уж я  сделал  ему столь великодушное предложение, он просит меня оказать такую  же  любезность другому лицу, в судьбе  которого  он  принимает  самое  горячее  участие.  Я ответил ему, что не могу обещать помочь другому с такой же готовностью,  как помог бы ему, но если ему угодно будет назвать  имя  лица,  за  которого  он просит, я дам ему определенный ответ, Он сказал мне, что имеет в виду своего сына, который находится в таком же положении, как и он; я не видел его,  так как сын этот находится за двести миль отсюда, по другую сторону Оби; но если я дам свое согласие, он пошлет за ним.

Я не стал долго колебаться и согласился, но дал понять, что  делаю  эту любезность исключительно из уважения к нему. На следующий же день он  послал за своем сыном, и дней через двадцать тот  приехал  с  пятью  или  с  шестью лошадьми, нагруженными богатыми мехами, представлявшими собой очень  большую ценность. Слуги привели  лошадей  в  город,  оставив  молодого  вельможу  на некотором расстоянии; он пришел к нам incognito, ночью, отец познакомил  его со мной, и мы вместе обсудили подробности нашего путешествия.

Я накопил много соболей, чернобурых лисиц, горностаев и других  дорогих мехов в обмен на привезенные мною из Китая товары, особенно  на  гвоздику  и мускатные орехи, которые я продал частью здесь,  частью  в  Архангельске  по более высоким ценам, чем я мог бы  продать  их  в  Лондоне.  Мой  компаньон, больше, чем я, заинтересованный в коммерческих прибылях, остался так доволен этой сделкой, что не жалел о нашей долгой стоянке в Тобольске.

Наконец, в начале июня мы покинули этот далекий  город,  о  котором,  я думаю, мало кто слышал о Европе: настолько лежит он в  стороне  от  торговых путей. Наш караван был невелик, он состоял всего из тридцати двух лошадей  и верблюдов, которые все считались моими, хотя на самом  деле  одиннадцать  из них принадлежали моему новому спутнику. Было также вполне естественно, что я беру с собой некоторое количество слуг, и молодого  вельможу  я  выдавал  за своего управляющего. За какого барина принимали меня  русские,  -  не  знаю, потому что не спрашивая об этом. Нам предстояло  одолеть  самую  обширную  и трудно проходимую пустыню из всех, что были на моем пути из Китая. Я  говорю трудно проходимую, потому что почва местами была очень низкая и  болотистая, а местами очень неровная; зато нас  утешали,  что  на  этом  берегу  Оби  не показываются отряды татар и грабителей; однако, мы убедились в противном.

У моего спутника был верный слуга-сибиряк, который в совершенстве  знал местность и вел нас окольными дорогами в обход главнейших городов и  селений на большом тракте, таких как Тюмень, Соликамск и др., так как московитские гарнизоны, расположенные там, весьма тщательно обыскивают  путешественников, опасаясь, как бы этим путем не убегали ссыльные. Таким образом, путь наш все время проходил  пустыней,  и  мы  вынуждены  были  располагаться  лагерем  в палатках вместо того, чтобы ночевать с удобством в городах. Но скоро молодой вельможа, не желая причинять нам беспокойство, настоял, чтобы мы заходили  в города, сам же останавливался со слугой в лесу и затем вновь присоединялся к нам в условленных местах.

Наконец,  переправившись  через  Каму,  которая  в  тех  местах  служит границей между Европой и Азией,  мы  вступили  в  Европу;  первый  город  на европейском берегу Камы называется  Соликамском.  Мы  думали  увидеть  здесь другой народ, другие обычаи, другую одежду, другую религию, другие  занятия, но ошиблись; нам предстояло пройти еще  одну  обширную  пустыню,  тянувшуюся двести, а в иных  местах  семьсот  миль.  Эта  мрачная  местность  мало  чем отличалась  от  монголо-татарских  областей;   население,   большей   частью языческое, стояло немногим выше американских дикарей:  их  дома,  их  города полны идолов, образ жизни самый  варварский;  исключение  составляют  только города и  близлежащие  селения,  жители  которых  являются  христианами  или мнимыми христианами греческой церкви, но религия их перемешана со  столькими суевериями, что в некоторых местах едва отличается от простого шаманства.

Проезжая по лесам этой пустыни, мы думали, что все  опасности  остались уже позади; однако, мы едва не были ограблены и перебиты шайкой разбойников; кто они были - остяки ли или же охотники на соболей из Сибири - не знаю; все верхом, вооруженные луками и стрелами. Показались они в числе  сорока-сорока пяти человек, подъехали на расстояние двух ружейных выстрелов и,  не  говоря ни слова, окружили нас. Когда они перерезали наш  путь,  все  мы,  в  числе, шестнадцати человек, выстроились в линию перед нашими верблюдами  и  послали слугу-сибиряка посмотреть,  что  это  за  люди.  Больше  всех  интересовался результатами его разведки молодой вельможа, опасавшийся, уж не погоня ли это за ним. Наш посланный подъехал к всадникам с белым  флагом  и  окликнул  их; несмотря на то, что сибиряк говорил на нескольких туземных языках, он не мог понять ни слова из того, что говорили ему люди. Поняв по их знакам, что  они будут стрелять в него, если он подъедет  ближе,  малый  вернулся  назад  без всякого результата. Судя по костюму, он считал их  за  татар,  калмыков  или черкесов, но он никогда не слыхал, чтобы они заходили так далеко на север.

Перспектива была не радостная, однако делать было нечего. По левую руку от нас на  расстоянии  четверти  мили  виднелась  небольшая  роща  или  купа деревьев у самой дороги. Я решил немедленно направиться к этой  роще  и  как можно лучше укрепиться в ней. Я рассудил,  что,  во-первых,  деревья  будут служить нам некоторой защитой от стрел, а во-вторых,  неприятель  не  сможет атаковать нас в этой позиции в конном строю. Этот совет дан был мне стариком лоцманом, который обладал превосходной способностью подбодрять и выручать  в минуту серьезной опасности. Мы быстро помчались к этой роще  и  достигли  ее без всякой помехи со стороны татар или разбойников, мы так и не  знали,  как назвать их. Когда мы прибыли туда, то,  к  великому  нашему  удовлетворению, обнаружили с одной стороны леска болото, а с другой -  ручеек,  втекавший  в речку, составлявшую приток крупной реки Вятки (Wirtska). Деревьев на берегу этого ручья было не более двухсот, но все они были толстые  и  росли  густо, так что являлись прекрасной защитой от неприятеля, по крайней мере, пока  он был верхом. А чтобы затруднить пешую атаку, наш  изобретательный  португалец надрубил ветки у этих деревьев  и  переплел  их  между  собою,  так  что  мы оказались окруженными почти сплошной изгородью.

Мы простояли в ожидании несколько часов, но неприятель все не двигался; только часа за два до  наступления  темноты  он  устремился  прямо  на  нас, получив незаметно для нас подкрепление, так  что  теперь  разбойничий  отряд состоял из восьмидесяти всадников, в числе которых  было  несколько  женщин. Когда они приблизились на расстояние половины ружейного  выстрела,  мы  дали холостой залп и крикнули им по-русски: «Что вам  нужно?  Убирайтесь  прочь!» Они не  поняли  ни  слова  и  с  удвоенной  яростью  бросились  к  роще,  не подозревая, что мы отлично забаррикадированы  и  позиция  наша  неприступна. Старик лоцман, исполнявший одновременно обязанность полковника  и  инженера, приказал нам не стрелять, пока они не приблизятся на расстояние пистолетного выстрела, чтобы бить наверняка. Мы просили его поскорей скомандовать «пли», но он все медлил  и  приказал  стрелять  только,  когда  неприятель  был  на расстоянии двух пик. Залп наш был так  удачен,  что  мы  убили  четырнадцать всадников, не считая раненых людей и лошадей; ибо ружья наши  были  заряжены несколькими пулями.

Огонь наш страшно изумил неприятеля, и он отхлынул от  нас  саженей  на двести;  тем  временем  мы  снова  зарядили  наши  ружья,  сделали  вылазку, захватили штук пять лошадей, всадники которых были, должно быть,  убиты,  И, подойдя к мертвым, ясно увидели, что это татары; мы только не могли  понять, откуда они и каким образом им удалось забраться так далеко на север.

Спустя час они снова сделали попытку атаковать нас, зайдя для этой цели с другой стороны рощи. Но увидев, что мы защищены со всех  сторон  и  готовы дать им отпор, татары отступили, и мы решили провести в этой роще всю  ночь. Конечно, спали мы мало и большую часть ночи потратили  на  укрепление  нашей позиции, забаррикадирование входов в рощу  и  на  бдительное  наблюдение  за неприятелем. На рассвете нас ожидало неприятное открытие. Наш  противник  не только не был напуган оказанным ему вчера приемом, но значительно  усилился: число его возросло до трехсот человек, и он раскинул с  дюжину  палаток  или шатров, словно решившись осадить нас; этот лагерь был расположен на открытой равнине, на расстоянии трех четвертей мили от нас. Мы были страшно  поражены этим открытием, и, сознаюсь, я считал себя погибшим со всем моим имуществом. Потеря имущества (хотя оно было весьма значительно) мало беспокоила меня, но перспектива попасть в руки этих  варваров,  когда  я  почти  оканчивал  свое путешествие и находился в виду порта, где мы были уже в безопасности,  после счастливого преодоления стольких затруднений, стольких  опасностей,  ужасала меня. Что касается моего  компаньона,  то  он  был  положительно  взбешен  и объявил, что потеря его добра разорит  его,  что  он  скорее  погибнет,  чем попадет в плен, и будет драться до последней капли крови.

Молодой русский вельможа, отличавшийся большой храбростью, был того  же мнения. Старик лоцман считал,  что  наша  позиция  неприступна  и  мы  можем выдержать натиск всей этой орды. Весь день мы обсуждали, какие  нам  принять меры; но к вечеру мы увидели, что число наших врагов  еще  больше  возросло. Возможно, что они разделились на несколько отрядов в  поисках  добычи  и  те всадники, с которыми мы встретились, послали гонцов  другим  отрядам,  чтобы они шли на помощь; и мм боялись, что к утру их понаедет еще больше. Тогда  я спросил у людей, которых мы взяла из Тобольска, нет ли каких-нибудь окольных путей или тропинок, по которым мы могли бы незаметно уйти ночью и  добраться до города, где можно получить вооруженную охрану.

Сибиряк, слуга молодого вельможи, сказал, что если мы хотим  уклониться от сражения, то он берется провести нас ночью по одной тропе, которая  ведет на север, к городу Петрову, и уверен, что татары не заметят нашего  бегства; но  он  заявил,  что  господин  его  не  собирается  бежать  и  предпочитает сражаться. Я ответил ему, что он плохо понял намерения своего господина;  он настолько рассудителен, что не  станет  драться  из  любви  к  драке.  Я  не сомневаюсь в его храбрости, которую он столько раз показал на деле.  Однако, он должен отлично сознавать всю бессмысленность борьбы семнадцати человек  с пятьюстами, если только к ней  не  вынуждает  крайняя  необходимость.  Таким образом, если нам представляется возможность бежать в эту ночь, то мы должны сделать эту попытку. Сибиряк ответил, что господин его дал ему такой строгий приказ, что он рискует  жизнью,  если  ослушается  его.  Однако,  мы  вскоре убедили его господина согласиться с нами и немедленно начали приготовления к бегству.

С наступлением сумерек мы развели у себя большой огонь  так,  чтобы  он горел до утра, с целью внушить татарам мысль, будто мы все еще  находимся  в роще. Но когда совсем стемнело, т. е. когда показались  звезды  (раньше  наш проводник не хотел пускаться в путь), мы навьючили  лошадей  и  верблюдов  и пошли за нашим новым проводником, который, как я заметил, ориентировался  по полярной звезде.

После утомительного двухчасового перехода взошла луна и стало  светлее, чем нам было нужно; однако, к шести часам утра мы сделали около сорока миль, правда, совсем загнав своих лошадей. Тут мы  добрались  до  русской  деревни Кермазинское, где отдохнули, и ничего не  слышали  о  татарах-калмыках  весь этот день. Часа за два до наступления темноты мы снова отправились в путь  и ехали до восьми часов утра, не так быстро, как в прошлую ночь. В семь  часов мы переправились через небольшую речку  Киршу  и  затем  прибыли  в  большой русский город Озомы (?). Там мы услышали, что по  окрестным  степям  шныряет несколько отрядов калмыков, но что теперь мы в  полной  безопасности;  легко себе представить, как мы были рады этому. Мы переменили лошадей и отдыхали в течение пяти дней. Чтобы вознаградить сибиряка за  то,  что  он  так  удачно провел нас сюда, я и компаньон мой дали ему десять пистолей.

Через пять дней мы прибыли в Вестиму (?) на реке Вычегде,  впадающей в Двину, и таким образом счастливо приблизились  к  концу  нашего  сухопутного путешествия, ибо река Вычегда судоходна и нас отделяло только семь дней пути от Архангельска. Из Вестимы мы прибыли третьего июля к Яренску,  где  наняли две больших баржи для наших товаров и одну для себя, 7-го  июля  отчалили  и 18-го благополучно прибыли в Архангельск, проведя  в  пути  один  год,  пять месяцев и три дня, включая восьмимесячную остановку в Тобольске.

В ожидании корабля нам пришлось прожить в Архангельске шесть недель,  и мы прождали бы и  больше,  если  бы  нас  не  выручил  гамбургский  корабль, пришедший месяцем раньше, чем сюда приходят обыкновенно английские  корабли…

…Мы отплыли из Архангельска 20-го августа того же года… В заключение скажу, что, пробыв около четырех  месяцев  в  Гамбурге,  я сухим путем отправился в Гаагу, где сел на корабль и прибыл в  Лондон  10-го января 1705 года, после отсутствия из Англии; продолжавшегося десять  лет  и девять месяцев.

И здесь, порешив не утомлять себя больше странствованиями, я  готовлюсь в более далекий путь, чем описанные в этой книге, имея за  плечами  72  года жизни, полной разнообразия, и научившись ценить уединение и счастье  кончать дни свои в покое.

Даниэль ДЕФО
UraloVed.ru

Смотрите также: 

Пермский Робинзон Крузо (Василий Лапин)

Поддержать «Ураловед»
Поделиться
Класснуть
Отправить
Вотсапнуть
Переслать

Рекомендации