Статья бывшего преподавателя пермской гимназии Е.П. Мухачева о пожарах в Перми в 1859 году и о сопровождавшей их панике среди населения. В пожарах винили поджигателей, а незадолго до этих событий находили таинственные записки.
14 сентября 1842 года страшный пожар истребил до 300 домов в городе Перми. В июне 1859 года такое же бедствие снова обрушилось на город, успевший было оправиться после катастрофы 1842 года.
Ещё в мае два значительные пожара, один на канатной фабрике Солодовникова, другой на Круглом поле, встревожили горожан; но они вскоре успокоились, тем более, что первый случай был за городом, а другой приписывали молнии. С половины мая начались пожары и совершенное бездождие. Вместе с тем пошли слухи о каких-то письмах, находимых в разных частях города, с угрозами выжечь всё дотла. Листки газет сообщали о пожарах внутри России, проезжающие сочиняли рассказы о целой шайке поджигателей и т.п. – всё напоминало о 1842 годе пермским старожилам. Были ли находимы действительно письма – неизвестно, но содержание этих писем, выслушанное от двух-трёх городских вестовщиков, так не походило одно на другое, что, видимо, искажалось, преувеличивалось, присочинялось.
Тогда припомнили такое странное явление: за неделю или более до пожара 1842 года было замечено, что на Слудке, рано утром, встречались массы жёлтых тараканов, переселявшихся из города на Слудку. Их было так много, что доски тротуаров казались как бы окрашенными жёлтой краской. В то время не понимали причины такого переселения, но инстинкт прусаков не обманул их: пожар 1842 года Слудки не коснулся.
С первых чисел июня начали служить в улицах, перед домами, молебны, окроплять дома святой водой, выставлять образа на воротах, на крышах и т.п. Ожидание пожара было томительно – тяжёлое и почти общее всему городскому населению. Люди с тактом, хотя и не выказывали явно своего страха, но дома старались, по возможности, сосредоточивать свою движимую собственность.
Вскоре после полудня 9 июня, при удушающей жаре, вспыхнули, в первом квартале Пермской улицы, за Широким переулком, службы при доме одного мещанина. При доме были большие запасы сена; все деревянные здания до того были высушены предшествовавшими жарами, что к дереву нельзя было прикоснуться рукою, если оно обращено было к солнечной стороне. Поэтому понятно, что не прошло и нескольких минут, как пламя охватило несколько ближайших зданий, деревянных и тесно построенных одно подле другого. Пожар направился по Пермской улице до Осинского переулка (до Пихтовки), перешёл на Екатерининскую, потом на Вознесенскую улицы и остановился на Ямской площади, перед садом Александровской больницы: с лишком три квартала сделались жертвой пожара и не было тут ни одного дома каменного. Трудно передать, какова была сила огня, пожиравшего сотни деревянных зданий, при удушающей жаре от солнца; как быстро огонь переходил с одного здания на другое и с каким чудовищным дымом соединялся здесь процесс горения.
С первым ударом набатного колокола, все бросились складывать и выносить из домов имущество, не обращая внимания ни на расстояние своих жилищ от места пожара, ни на направление ветра. Дым, видимый за несколько вёрст, привлёк в город множество крестьян с лошадьми и добрые соседи брали с испуганных горожан по рублю и более серебром с воза. Страшная суматоха на улицах – крик, стоны… всего было вдоволь. Иметь дело с огнём предоставлено было, исключительно, одной полиции. И жалко было смотреть не только на полицейских солдат, но и на пожарных лошадей, работавших в этой адской жаре. Лошади, опустив вниз головы, едва-едва, рысью могли таскать бочки с водой в улицах, наполненных дымом и мелкой пылью: бедные животные задыхались в сухой и душной атмосфере. Наконец, пожар не пошёл далее и команда могла отдохнуть. Но увы! часа два, не более, потому что новый пожар, на набережной Слудки, заставил их снова скакать и снова работать. Несмотря на утомление, пожарная команда, поощряемая словами и примером военного губернатора К.И. Огарева, а равно присутствием на месте пожара архиепископа Неофита, действовала на славу и, при помощи слудских мещан, вскоре прекратила пожар, отдавши на жертву огню менее четверти квартала.
Два пожара в один день и описанное выше настроение духа горожан делают понятным бегство последних из домов своих на бивуаки, за бульвар, к рекам Каме, Егошихе и Стиксу, на городские площади и площадки. Пустые дома оставлены были на волю Божию. Город должен был сгореть, весь дотла – таково было всеобщее убеждение, подкрепляемое не прекращающимися слухами о письмах и пожарами 10, 13 и 15 июня, из которых в каждый сгорело только по одному дому, благодаря тому, особенно, обстоятельству, что сгоревшие здания были окружены садами, разросшихся лиственных деревьев.
От городской думы нанято было до 40 пар крестьянских лошадей с бочками. Сами крестьяне состояли при полиции и, для показания своего полицейского назначения, имели на шляпах красные перевязи. Из гарнизонных солдат образованы были беспрерывные ночные и денные обходы. Караулы из домохозяев усилены и для надзора за исправностью этих караулов учреждены особые пожарные смотрители из тех же домохозяев. Ходить по городским улицам, не только вечером, но и днём, было делом весьма затруднительным. Несмотря на жар, пыль и движение экипажей, пешеход обязывался идти по середине улицы. При малейшем сомнительном движении идущего, особенно если он был одет несколько странно для простого русского глаза, поднимались крики: «поджигатель! Ловите его, братцы, ловите!» – и в минуту вся улица наполнялась людьми всех возрастов и обоего пола. Мнимый поджигатель, испуганный нечаянностью положения, пустится бывало в бегство, и тогда горе ему! – он схвачен, допрошен, обыскан. Положим, что у него отыскана фосфорная спичка, неразлучная спутница папироски и сигары: брань и побои сыплются на его голову; арест при полиции, в тюремного замке, в подвалах городового дома ожидали несчастливца. Нищие, даже мотовиленки с молоком и овощами, боялись ходить по улицам, а главное приближаться к домам, заборам и т.д., субботние базары прекратились, ремесленный класс, не имея работы, полуумирал с голоду.
Жители города с имуществом продолжали жить под открытым небом. Поджигателей нахватали и насадили в острог не один десяток. От резкого перехода к бивуачной цыганской жизни развились болезни и смертность, особенно между малолетними.
Разумеется, военный губернатор г. Перми употреблял, со своей стороны, всё, чтобы успокоить умы горожан, – ездил по бивуакам, объяснял возможность бывших пожаров без поджигателей, но всё напрасно! Преосвященный архиепископ Неофит для подобных же убеждений, приезжал на площадь, где собраны были городские обыватели. Наконец, назначил 21 июня, в воскресенье, соборное молебствие в кафедральном соборе и крестный ход. С этого дня, успокоенные молитвой жители города стали собираться в дома и вскоре Пермь снова поправилась. Что стало с поджигателями – неизвестно. Вероятно их выпустили. Что ни говорили, мы уверены со своей стороны, что пожары в июне 1859 года были делом случайным, а письма, если и действительно были находимы, сочинялись негодяями, которым всякая суматоха нравится.
Источник:
Мухачев Е.П. Пожар в Перми в 1859 году // Памятная книжка и адрес-календарь Пермской губернии на 1894 год – Пермь, 1893.
Читайте также:
