Сказ краеведа и писателя Владимира Николаевича Суренкова из города Полевского (Свердловская область).
Будучи подростком, спросил отца, почему наш город называется Полевским, а старые называют поселение и речку - Полева?
Хаживая до самого верховья речонки с глубокими и холодными омутами, с говорливыми перекатами, продираясь через черёмуховые урёмы средь непролазные осиновые чащобы, в синеющих в дымке горизонта горах, увы, бескрайних полей не видывал.
Неудовлетворённый ответом, стал искать истину и насобирал в народно-родимой сторонушке много всевозможных сказочных преданий и баек, о которых не рассказать - грех будет, ибо каждая горка, каждый ручеёчек в нашем благословенном уголке Батюшки Урала имеют свою собственную душу, свои неповторимые истории хранящиеся в преданиях народа, населяющий этот чудный и загадочный край...
Вот поэтому и расскажу, как и откуда появилось у меня желание писать сказы о родной сторонушке. Начну повествование с вершины крутолобой, скалистой Думной горы, когда по утренней заре из-за неё выплывает огромное малиновое солнце, в рассеивающемся тумане открывается, прям-таки завораживающий, незабываемый, народно-родной вид на город Полевской, некогда старинную заводскую деревеньку Полевую, полную загадок, тайн и легенд с самого её зарождения. Поэтому желательно каждому юному полевчанину обязательно взглянуть со Старой Барабушки на тополиный городишко, откуда увидите меченную стрелой «чуди белоглазой» дорогу через Палёную и Острую горы на Азов-гору.
Прошли годы, зачах медеплавильный заводишко.
Раскурочены возле пруда Еланские улицы - первоначально называвшиеся Пеньковками. Исчез бревенчато-барачный Ленинский посёлок. Зато виден перед Палёной горой Дворец Культуры Криолитового завода, который по воле злого рока построен на могилах старых, заслуженных полевиков, отчего невольно возникает вопрос, и что это за культура такая, которая не чтит памяти своих предков?
Уничтожены все старинные могильники в Полевой. Разбузганы невероятного изящества наикрасивейшие памятники из уникального мелкозернистого мрамора, который при закате светила изнутри мерцал необъяснимо загадочным, лазурным светом. Угроблены старинные плиты с надписями, с выпуклыми буквами - завитушками, именитых граждан и простолюдинов - брошены в фундаменты домов строившегося Нового посёлка. Поэтому пимные старцы и седовласые старушки, ворча, в один голос предсказывали:
- Всевышний не простит этого кощунства и накажет будущие поколения полевчан, за то, что их отцы кувалдами-тёщами рушили память о своих предках!
Но жизнь есть жизнь! Во все-то времена на Руси некогда было простому люду думать, что будет завтра, лишь бы сегодня как-нибудь выжить.
С первыми лучами животворящего светила уже копошились трудяги, мураши-мужики. По завсей округе слышится сопение, кряхтение грабарей, их глухие удары каёлок и ломов, весёлые врубы плотницких топоров и звонкие взвизги пил.
Расколдолбленная тележными колёсами лесная дорога-путик, вихляя меж замшелых камней-плитняков и шипижного кустарника, поднимается всё выше и выше, разветвляясь, путаясь и теряясь среди свежее вырытых ям под погреба, фундаменты, ворота, заборы, и повсюду запах глины и смолистой сосновой щепы.
Телега наша, гремя, скрипя и скуля всеми своими пересохшими, несмазанными суставами и осями, высекая обручами о крепкие камни искры, с ленцой тянется за лошадкой. А нам, кишкалде, хорошо и весело, беззаботно валяться среди строительного скарба и глазеть в бездонное, ласковое небо, не имеющее ни начала, ни дна-глубины. Привычно, народно-родно пахнет потной лошадью, дёгтем, прелой кожей и ещё Бог знает чем, но родным и приятным…
Господи, конечно же, и кострами!!!
По завсей-то горушечке, горят они и дымят, спасая кормилицу скотинёшку от гнуса, комарья, овода и слепня…
А еже ли серьезно приглядишься, да прислушаешься к ядрёно пахнущим дымовикам, почувствуешь, что каждый из них и пахнет по-своему и шепчет или говорит что-то своё особенное, необыкновенное, понятное лишь избранным. Только прислушайся!
Но, вот и последнее, дядино:
- Т…пру…у…у, милая! - нашей доброй коняшке и мы на вершине Палёной горы, где строится дом моему сроднику.
По свежесрубленным, скатанным срубам, смело бегает такая же шаловливая ребятня, как и мы. Золотисто-бронзовые хлысты только что сваленных сосен тут же обгладываются стадами вездесущих коз. Эти окаянные чертовки, неприхотливые помощницы-молочницы провожают нас пытливыми, и чуть даже нахальными взглядами.
Дескать, все работают, а вы тут… чего шатаетесь? И того гляди врежут своими бугристыми рогами по мягкому месту, как будто у нас и дел, что дразнить их, всеядных сатанят…
А в туманной, ещё сиренево-лазурной дымке горизонта, уже проявляется длинный-предлинный хребёт красавицы Азов-горы. Горы, полной тайн и легенд, пугающих и притягивающих к себе детское сознание.
Но, об этом - в сказах.
И сколько б не любовался, всегда будешь удивляться её сходству со звёздной медведицей. В самом деле, будто подталкивая не расторопного медвежонка, бредут они, шествуют безостановочно, чинно и важно по земле, в тёплую, солнечную сторону.
Пока родители распрягают безропотную Пчёлку-безотказницу, да сваливают инструменты всякие; топоры там, пилы, лопаты и прочее, мы уже ползаем на карачках, на четвереньках значит, по изумрудно-зелёной травке, с взблескивающими бриллиантиками из капелек-росинок в косых лучах солнца и забиваем рты красноглазой, душистой, вкуснейшей ягодой-земляничкой, которой на верхушке горы - уй…ми…ще…е!
На не вырубленных ещё худородных сосёночках, кривеньких да корявеньких берёзках-подлетках, на колючем кустарнике шипижника накинута непролазная вуалевая шаль из пышных, свисающих гирлянд хмеля с зелёными шишечками и вьющегося княжника с белыми, нежными колокольцами-цветками. Обросевшие за ночь сети паутинки переливаются, то тут, то там взискривающимися радужными всполохами. Хотя б нечаянно затронешь это чудо, как тут же опадут бисериночки и исчезнет волшебное видение, а в след им, по серебряным нитям уже бежит страшилище, паук-крестовик. Налетит на запутавшуюся жертву, и не успеешь моргнуть, как несчастная букашка, запелёнута страшным саваном. Замер паук, замерла сеть, замер и я. Стою, раззявив рот, не понимая, как это может совмещаться красота и жестокость? Поневоле становится страшно, и холодно от утренней прохлады и сырости с болота…
Но и это еще не самое интересное. Среди пообщипанной и потоптанной травы, среди тропочек в зарослях клоповной папоры, на посеревших от лишайников змеевиковых плитняках, зализанных временем, бегают юркие ящерки. Любо на них смотреть! Облепят понравившийся голяк, подставят изумрудные, расписные спинки ласковым лучикам и замрут. Только лукаво - хитренькие бисериночки глаз поблескивают выжидающе. Убегать или нет? Ловить эко чудо нельзя да и боязно! Вдруг её родимую прижмёшь за хвостик он у неё и отвалится. Стыдно становится за свой любопытствующий грех. А у греха этого примета была недобрая. Коли отбросит хвостик красавица - быть в семье у неосторожного, беде. Старшие за таким делом заметят, такого тумака отвесят - век помнить будешь!
Бабушка, Варвара Амплеевна, говаривала:
- Без надобности ничего не трогайте. Не вами создано - Богом! Беречь всё надо, хозяином быть!
Одним словом боялись греха…
Сквозь стройные, корабельные, но уже редеющие, вырубаемые сосны, виднеется речка Полевая. Смешно зовётся, правда ведь?! Поле… вой! Мы её родимую Полевушкой навеличивали!
И вот, сдругованившись, стали шумными ватагами ползать на крутой склон Палёнки и далее, в страховитое Бекетово болото.
Чёрт те что, про него только не сказывали, хотя мы и сами видели и слышали, как от ужаса дико орала увязшая в зыбкой няше скотина.
Но, не смотря на сковывавший душу страх, всё-таки уманила и меня туда лихоманка, утянула на другую сторону болота. Упрев скакать по няшам, хряпнулся в изнеможении на старую, шелестящую траву, возле высохшего кочкарника, уставился любопытствующими глазами в бездонную высь, залюбовавшись замысловатыми образами из кудрявых облаков их постоянным волшебством перевоплощения, и вдруг - очнувшись, перерохался. У самого носа гроздья красной, прошлогодней клюквы - словно кровь, чья то, и от этого стало жутко и одиноко.
И вот почему...
Вкалывали наши родители от утренницы до вечерницы, и некому было кроме баушек да стариков, которые не у всех-то и были, следить за нами. Потому сеседовласые пугали отпрысков-воробьятушек, так в иные разы они нас называли, чтобы не лезли туда, куда комар носа не суёт. А что бы нечисть не затащила безголовых в трясину, стращали не только вожжами, но и байками о душах загубленных разбойных казаков либо татар, кои по ночам в болотной зыби с факелами бродили, и не просто шатались от безумия, а сыскивали да высобирывали растерянное в убойных стычках золотые монеты и разные дорогие украшения…
Хотите, верьте, хотите, нет, но бурной вёсной, в снеготаяние с разливами, тёмными а, то и при блуднице ночами, среди бездонных гиблых гляделец; кочек и мочажин огонёчки блуждали, филин-пугач над болотом ухал да нахохатывал до самого рассвета, смутно виделись бледные привидения, блуждавшие по жутким гатям. Да только поджилки не выдёрживали, без ума - без памяти, задрав шары, света белого не видючи, убегали оттудова, еже ли в какие разы раздавалось хлюпанье или стенания нежити окаянной. Не приведи Господи такое слыхивать! Еже ли вспомнишь, дак хребёт тут же изморозью обносит.
Но разве пацанов удержишь? Девки, и те, заедино с нами лазили за утиными яйцами, за клюквой, да за брусникой на другом берегу, да и за тем же страхом, от которого получали восторг, переполнявший наши бесенятовы души.
А может вправду это грехопадшие покойники стенали?
И так, с ясно сиреневой ранней весны до шуршащей опавшими листьями осени, как только солнышко яичным желтком закатывалось за хребёт Азов-горы, в тот же миг лесные долины с еле виднеющимися скатами близь лежащих гор покрывались тёмнеющим зелёным сумраком, и словно муравьи, со всех сторон швандили уставшие от дневного труда, а то и жары с комарьём да оводом, мужики да бабы, дедушки со старушками к тёплому взлобку Палёнки, к обустроеному костровищу, с весело потрескивающим костром, от смолёвого дыма которого першило в горле. Свежей щепы кругом нарублено уймище, девать некуда. Долгонько приспосабливались, кто, на что мог присесть либо лечь. На комлевые чурбаки, баклуши, плахи на брошенную наземь лопотину. Баушки, те помудрее, приходили с табуреточками для дойки коров, принося чадушкам неразумным старые дерюжки, латанные-перелатанные ободранные шабуры и овчинники, приговаривая при этом;
- На голой земле не валяйтеся, вешняк-от протянет, озябните, заболеите да сгините.
Ну, а мужики, те степенно, не спеша, со смаком закручивали самокрутки - козьи ножки, начиняли их самосадом собственного изготовления, пахнущего неповторимыми запахами и начинались долгие-предолгие, в которые разы до самого восхода солнышка воспоминания о своих пережитых годах, а то и о старо-древних, неведомых нам, робетне событиях происходивших в веках.
В которые разы заполночь, потеряв наследников, подходили новые слушатели, любители поёрничать, дак рассказчик предлагал:
- Присаживайтесь-ко люди добрые да отдохните опосля трудового дня, может, что забытое да мудрое аль забавное припомнится. А мы тем временем сказку-присказку поведаем о том, что было, аль не было, но как стары люди сказывали; не любо - не слушай, а врать не мешай!
Пролетели годы, давным-давнёшенько нет того места с костровищем, застроено оно улицей Луначарского, остались только воспоминания!
Таить не буду, бывалочь такого понавспоминают баюны, такого понасобирают, что вот вам крест святой и честное благородное слово, до гайна-малухи либо избы пару шагов шагнуть и то силушки нету, озноб от темноты и неизвестности прошибает. Так пупырыши, прижавшись друг к дружке, от страха и ужаса по разявив рты, дыгали до светлого солнышка боясь шелохнуться. Зато с той поры знаю, что именно ночью, именно при луне, да при мерцающем свете костерка, тянет человека на откровенность, тогда хочется рассказать что-то тайное, заповедное, одному ему известное или тяготившее душу и сознание. Поэтому были и небылицы, смешное и грустное, страшное и загадочное, всё это нами воспринималось и впитывалось, словно сухим мхом живительная влага.
Вот в одну из таких благостных ночей услыхали от пакостных - мудрых и непререкаемых старцев, что древние люди, жившие тут до карлов, от Думной горы на Азов дорогу имели, стрелой меченую, да, заросла она вся, не надобна почто-то стала.
А самое главное ошеломили они нас, рассказав легенду об огромадной пещере, находящейся глубоко в земле, выложенной из разноцветных каменных глыб, коей конца и края в горах нет. И каких только сокровищ в ней нет… и в добавок ляпнули, дескать, недалеко от Палёнки у Острой, про меж двух вершин есть выход из той пещеры, ну к отыщите там кованную дверь, отворите и… неугомонные шныри табунами ринулась искать её.
Благодаря нестерпимому любопытству и желанию найти пещеру отправился и я на поиски, и прямо на крутом скате Палёнки наткнулся на дикие заросли шипижника в которых всё так перевито да перезакручено, что шагу ступить немыслимо, топором и то не прорубишься. Хотел было возвернуться, да узрел подозрительную тропочку, вихляющую в этих непролазных дебрях. Присел на корточки, заглянул в диковинно-странный коридор, в коем было сумрачно и сыро. Словно нечистая сила туда арканом потащила. Заполз на брюхе в пугающую неизвестностью дыру, в которой по всему лазу на острых колючках висели клочки шерсти, куриные перья, разгрызанные черепушки, чьи-то косточки, консервные банки, полусгнившее тряпьё, да отполированные до мраморной белизны кости-масалыги. Догадался - лисья нора. И ведь надо же, сама красавица, а какая неряха?! А уж как воняла заелозенная земля, так этого и не передать. Одним словом поганейшее место, аж не в жись стало, начал, было задом выползать оттуда, да взор уткнулся в наворот камней, средь которых зияла чёрная, жутковатая дыра. Одновременно и страх и глупая радость взбудоражили сознание - а вдруг это и есть лаз в пещерь, в подземное царство. Решил друганам показать, но, увы, вдругорядь найти, ту, первую для меня пещерь так и не удалось.
Тихо, опадающими осенними листьями пролетели года, жизнь незаметно перевалила на другую сторону горы, давным-давнёшенько нет того места, где ночи напролёт просиживали мы возле жарких костров - застроено оно улицей Луначарского. Нет и коровьего загона, возле коего робетня с оборотками либо краюхами круто посоленного чёрного хлеба, вечерами встречала табун, с родной животинкой, на ночной отдыхом и дойку. И там, возле самого окаёма болота, и тоже возле костра, собиралась малышня послушать стариковские бывальщины.
Как это ни странно, но некогда непролазное Бекетово болото ноне застраивается.
Да Бог с ним, с болотом и вырубленным лесом, другое беспокоит. Многое с той поры в памяти поразмылось, а то и вовсе затерялось, хотя наиболее яркие, образные рассказы сохранились, запутавшись репьём в шерсти, накрепко. Запомнил от непререкаемых ведунов главное наставление, кое пригодится и вам; глуп и бездарен тот человек, который не чтит сказаний старых людей и не внемлет их разумным советам. Чтобы не прерывалась невидимая цепь, связь поколений, вкратце ведаю, чё баяли словоохичие ведуны; пастухи на коровьих выгонах, хвастливые удильщики во время рыбалок, от врунов охотников либо геологов - во время работы в геологоразведочной партии, от лесников и сборщиков живицы и разных людей, как грибников и ягодников с покосниками.
Много было слышано всевозможных баек, и много интересных находок будоражило детское сознание, чему был несказанно рад, и в последствии, набравшись ума-разума, понял, что в каждом бесхитростном, незамысловатом рассказе человека, не имеющего никакого специального образования есть своя, простенькая, неповторимая правдинка. Эта полуправдинка-полувымысел сравнимы с взблеснувшим в нескончаемом, бурном речном потоке сколышем неведомого кристаллика, огранив который, получишь прекрасный бриллиант. Благодаря воспоминаниям из шароварного детства зародилось невыносимое желание написать о рассказах людей старшего поколения, но уже воплощённые в сказы.
Много дум передумал и решил из всех сказов создать книгу с названием - «Предания Старой Барабы», потому что в раннем, дошкольном детстве любовь к сказочности невольно прививала мне моя нянюшка. Тогда, несмышлёнышем думал, что старая Бараба, это и есть моя бабушка, а оказалось, что это Думная гора.
© Владимир СУРЕНКОВ
