Посвящено доброй памяти
учителя русского языка и литературы
Изабелле Михайловне Огоновской
Как-то попросили мамки с бабушками сводить их с детьми да внуками на Азов-гору, то одна попросила на особицу: дескать, умирать пора, а священную среди татар гору вблизи так и не видывала.
Уговаривать не надо, кусок в карман и айда, и, как водится, лесной пýтик под интересные байки об удивительных событиях, происходящих круг горы, сам под ноги стелился, знай только ступки переставляй.
А благодатная, тёплая осень, обрывая лёгким ветерком со стыдливо-оголившихся берёз, горящие яркой желтизной листья, с радостью сыпала под ноги робетёшкам шуршащее, неоценимое золото, от чего те визжали, пищали и беззаботно нахохатывая охапками кидались друг в друга.
Вот так, беззаботно и весело топая стариной конной тропочкой, рассказывая о родной сторонушке слыханное от старых людей, даже не заметили, как на Церковку-ручеёк, некогда полноводную золотоносную речонку, выскочили.
Женщины дивились, себе не веря, потому коя-то молвила:
- Ничё се! Как-то с Зюзельки добирались до вершины Большого Азова, дак вокурат два часа ушло, и где нас нечистая таскала?
Тут вот о чём помянуть надобно: гора Азов разделена длинной седловиной: южная скалистая вершина - это Малый Азов, а холодная, более высокая вершина - это Большой Азов и подходы у них как от Церковки, так и от Зюзельки - разные.
Поминая разные дивные места, начались совершенно новые разговоры, о загадочности нашего края, о неведомых его лесных душах, коих немногим удавалось видеть, но их присутствие ощущали, пожалуй, все, кому довелось поблудить, затерявшись в лесу...
И вот, поднимаясь по-вдоль речки Полевушки, через Церковное урочище, одна моя погодка помянула девицу Огнéвицу, через владения которой мы проходили. Удивившись, спросил, откуда она знает про это. Та, лучезарно улыбаясь и смеясь, переспросила:
- А вы меня не помните?! Мы ж с вами на Палёной вместе у костров ночи напролёт сиживали!
О…! и, как бывает в таких случаях, начались обоюдные воспоминания о давно уже забытом подростковом детстве, юным походникам до которых и дела не было, хотя нянюшки упрашивали непослушных угомониться, вразумиться и запоминать, о чём речь ведётся, но, увы, для этого у них ещё время не подоспело.
Вот так, незаметно, разговор сам собой коснулся змей, встреч с которыми не желал иметь никто. Одна любительница цветов, уверяя, что поступила правильно, побаяла, как лопатой угробила ужасно страшную, коричневую, похожую на старую медь, змею на участке в саду. Ей знающие люди, видите-ли сказывали, что трогать её нельзя, мол, ежели осердится Медянка, то насквозь пронзит, да и другие походницы, не лучше, тоже, ужас, сколь страстей понасказывали.
Выслушав экие мудрые наставления нянюшек своим внукам, сильно расстроился, но всё ж разъяснил стареньким, что угоила «мудрая» цветочница, лишила жизни не ядовитую змею, а безобидную ручную Веретенницу.
И, Слава Богу! - не Миденку!
А вот почему - поведаю в былице.
Люди добрые, вероятно, справедливо поправите, ибо во всех письменных источника пишется - Медянка, но старые полевички называли этих славных полуящериц - полузмеюшек Миденками, потому и я их также навеличивая, рассказал походницам произошедшую со мной историю, про кою предлагаю узнать и Вам!
***
В те поры, когда строился Новый посёлок на Палёной горе, у робетни забот было полон рот - успевай, пережёвывай, и в прямом и в переносном смысле. Баловаться или, хуже того, пакостить некогда было. Проснулся - не телись, валяясь в постели, а соскакивай с лёжбища, умывайся, подсоленные краюхи с обороткой в руки и веди коровёнку с подтёлком, а то и в придачу с овечками, к поскотине - в загон, дорогой жуя вместе с ними твёрдые, запеченные, вкусные корочки от буханок хлеба.
Прости Господи, не к месту вспомнилось...
Однажды попросили в школе рассказать мальчишкам с девчоночками о том, как стать писателем. Я им, по простоте своей душевной, сказал, что ежели вы подпаском скотину не пасли, да песню первого майского соловья в Вознесеньеву ночь не караулили, возле говорливого речного переката не дрёмывали, гунливых да настырных комариков своей кровушкой не поили, дак писатели из вас просто-напросто не получатся.
Робетня после этого так весело нахотатывала, что учительница их долгонько угомонить не могла. Понял, даже если с десяток компьютерных записей песен соловья прослушает робетня, толку от этого не будет никакого…
Ну-к вот, опять, за старо, да по-новой, коль про животинку помянул, дак и про это расскажу поподробнее. Заведено тогда было, спасибо тем, кто это придумал, поочерёдно, с каждого двора в помощь пастухам посылать пацанов, табун на волю провожать. Издревле заведено в Руси было в апрельское Вербное воскресенье, веточкой вербы выгонять домашний скот первый раз за зиму на выгул в поле. Так с этого времени, да ещё в начале лета, ещё ничё было, но после, когда комариное царство, паут да овод со слепнем запели-загудели, да всем гамузом на кровавый пир ринулись, начиналась сплошная морока и ужас, как для скотины, так и для пасущих животину.
Баушка наставляла меня, пустоголового, почаще корову осматривать, да, когда возможность есть, веником от неё паутов отгонять. Кровососы летучие кожу протыкают своими жалами да туда яйца свои откладывают. Позже личинки вызревают, а вытаскивать их, ой-ёй-ёй как тяжело. Коровы той порой сильно страдают, а у иных молоко начисто пропадает. Одним словом, беда страшнющая.
Да простит меня нянюшка, покойна головушка, в иные разы забывал я про её наставленьица, и всё по вине пастухов. Пригнав стадо к Полевой, поили животину проточной водицей, затем выпроваживали на сочные травы Церковного урочища, где находилось коровье стойбище. Как некая благодать свыше подпаскам доверялось распалить дымокур, тут же вешали котлы, варили похлёбку, ну а самое главное, заваривать чай с душистым лабазником да листьями камнеломки-дикой смородины, брался только сам пастух. И только после такой китайской церемонии присаживались слушать рассказы ведунов о встречах со всякой лесной живностью, которой в наших лесах, хоть бредёшком имай, при этом поминали добрыми, а то и худыми словами. Ну, а как заслушаешься, да рот-от поразявишь, тут про корову и бабкино то заручение и забудешь…
Вот там, у дымных костров, и услыхал невероятно красивые и одновременно загадочные, а то бывало и страшные байки о змейке Медянке, которую полевички по-разному величают: то Миденкой, а то Меденкой, или Медяницей, и даже Медуницей. Со временем, став уже взрослым и понабравшись ума-разума, решил, во что бы то ни стало побаю; и о Медунке - травной лечебнице, и о Золотой змеюшке - Миденке, и о татарской ханше - Медине.
И, как должно было быть, стал искать этих самых змеюшек в наших горах да узнавать от полевичков и прочих учёных людей, во всех доступных зоопарках выспрашивая, что они знают об этих Чудных змейках. Оказалось, одних только имён, названий и прозвищ у загадочных змеюшек более пяти десятков с гаком.
Во как!
А загадочность этих полузмеек - полуящериц в том, что слепые змеюшки незрячи от рождения, но, несмотря на это, не так просты, как кажутся. Суть даже не в том, что не видят, а в том, что обладают они неведомыми для нас чувствами. Эти неведомые людям свойства помогают Слепыням на Исакия, в июне месяце, выбравшись из укромных нор; каменных развалов, россыпей и оползней ползти гусенками, скромным вéревом на свадебный праздник. Собираются Миденки в одно и то же священное для них время и место, где, скопляясь, они род свой продолжат. Про скромное верево помянул, дак добавлю, полюбовный майдан у многих этих змеек ох как далече находится от мест обитания, и потому многие из-за своей беззащитности по пути погибают, потому-то их очень и очень мало. Многие летучие стервятники не прочь Слепиц обидеть, хотя сказывали знающие ведуны, что ужалит в этот день змея человека, не заговорить никакому ни колдуну, ни знахарю. Умрёт обидевший до заката солнышка. Правда это ли нет - не знаю, но, коль обижают их ястребы, знать всё это выдумки.
А вот самое главное, самое заветное, во что свято верилось с детства, вот что: ежели встретишь да подержишь в руках змейку Золотоцветку Премудрую с короной на голове, рожками вместо глаз, то будешь понимать разговор огня с водой, земли с небом, трав с деревьями, животных с птицами…
И вот надо же, случилась со мной эдакая притча!
Нежась в чуткой предутренней дрёме, привиделся вещий сон, навеянный балясинами о Царице Медяне, который нет-нет, да и всплывал в моей памяти на протяжении многих десятков лет.
А зачем, почему, для чего - толком того не ведал…
Над нескладным, осыпающимся скалистым взъёмом покрытого серым лишайником стояла древняя старуха лиственница распластавшая во все стороны искуроченные холодными ветрами ветви-лапы, прикрывавшие что-то, чего я не видел, но жаждал увидеть. Подымаясь к ней через полянешку, издалека узрел в изморщенной каменной стене трещину, в которую отовсюду и прямо из-под ног моих шагали гýсенками Золотые змейки. Аж в глазах замурашило от них - словно солнечных взблёсков на воде.
Ну и, прости мя господи, с необузданной детской радостью кинулся туда, чтобы, пока не спрятались, посмотреть, зачем и почему они торопятся убежать и спрятаться в махоньку пещерочку. Пав на карачки, почти засунув не в меру любопытствующую башку в расщеп, не веря своим глазам и ушам, услышал невыносимый скрип да жуткий скрежет в гулкой пéщери и от ужаса было рванулся назад, да не тут-то было! Застряла окаянная моя головушка в каменной ловушке, а уж как внутри оказался, того и сам не ведаю. Окаменел от ужаса, отутовел, и душа моя горемычная в пятке спряталась. В какую, уж не помню…
Гляжу, передо мной полость каменная, печура огромаднейшая, что и представить-то невозможно, и всё каменное царство давит страхом, того гляди у...ух…нет и раздавит, как вошь под ногтем.
Чуть не плачу, думая, за каким лешаком сунулся, спрашивается?
И не успел обыгаться, прийти, значит, в себя от пережитого, как из дальней каменюжной полости да тми той устрашающей как ухнуло-полыхнуло отродясь невиданным, ярче яркого белым всполохом. Тут и не ослеп, заорав без умечки: - Мама!
Ой, и какие только в моей бедной головушке мысли не пролетели? Не обсказать! Видать земля-матушка за неуёмное любопытство пуганула. А может кто другой?!
Но не зря ж в таких случаях говорят: любопытство сильнее страха. Да и что делать, бежать-то куда? Стою, тру глаза, и надо же, зрение возвращаться стало! Ну и как отошёл маленечко, обыгался знать-то, пригляделся да прислушался, понимать стал, что кругом делается. Вижу - от ног моих тропочка змеится меж всяких округлых разноликих гáлей, разных форм, величин и расцветок , и вот что странно - шуршит да сама собой отвзблёсков прям так радужками и светится. А уж как пригляделся, батюшки-святы!.. ещё больше удивился, это ж забавные - Золотозмейки, вглубь горы уползают, да там и скрываются. А самое-то чудо-чудное, коего уже не боялся, а наоборот, залюбовался им, шибко далеко от меня. Что-то мне там, в глыби тёмной, примстилось-привиделось. Ну и помимо моей воли, глаза сами собой уткнулись в далёкие тёмно-зелёные стены и своды, испещрённые трещинами да разломами, в коих высверкиваются сколы льдисто-прозрачного либо бело-молочного кварца. А в них, в углублениях да пустотах «совятами» расселись, угнездившись, неумолимо притягивая к себе взор, солнечные брызги - золотые самородочки диковинных форм, один другого баще, красивее, да забавнее, так что глаз не оторвёшь.
А дале, где нерукотворный золотой поток Скрытниц-Красавиц терялся в пугающей пустоте, вдруг затеплился огонёк. Там, под тёмными сводами каменной тверди, в сизом дымкé лесного костерочка, Чудная змеюшка шажок за шажком, вот вам крест святой и благородное слово, в рост, подымаясь, превращалась в пригожую, статную женщину, которая, полуобернувшись, маячила мне рукой, к себе манила!
Видел Бог и ангелы-хранители! Не утерпел. Ай, думаю, будь что будет! Посмотрю, правда ли, нет что видел? Ринулся, и… в тот же миг ка…а… к шибанулся калганом-головушкой о кованую старинную замысловатую зáгородь. Огорчившись донельзя, приткнулся лбом к холодному железу и стал пристально всматриваться в таинственную глубь, не зная как туда попасть, а ещё больше - как выбраться на волю. Сердце пойманной птицей билось в груди, пытаясь вырваться из клетки и улететь вольной птицей…
Чую, кто-то торкает в плечо раз, другой…
Проснулся, ошарашенно уставившись на бабушку, будившую засоню:
- Пора, внучёк, корову в стадо гнать.
Зачем, для чего такое приснилось?..
Рассказал про вещий сон мудрой нянюшке, та погладила по вихору, молвила:
- По повирью, абнакнавенно, клады прячут с зароком и даются только тому, кто исполнит его. Но вот какой положен зарок на пещерь, судя по сну, ведом будет только тебе одному. Одно скажу да посоветую, кладезь искать - время попусту швырять, а потому жизнь свою не торопи, всё само собой случится, и как надо образуется…
Частенько, после этого сна, провожая животину в стадо и переходя Водовозную улицу, по которой ключевую воду в Конный двор Криолитового завода возили, заглядывался в холодную, северную сторону, где остроконечно высилась гора Высокая, кою башкиры называли по-своему - Биек тау.
А вот что меня туда манило туда, долгонько понять не мог…
Прошли годы. Казалось, напрочь забылся вещий сон с завещанным мне клáдистым местом - змеиной пéщерью, как вдруг однажды, цветущей буйством горящих яркими красками листьев осенью, произошел со мной удивительный, сказочно загадочный случай, который не просто выделился, а и перекликнулся с детским сном и потому запомнился как никакой другой за всю прожитую жизнь.
Вот тепиричь-то и узнайте про самое, что ни есть главное!
Любая осень - это дар природы, наверное, специально предназначенный Богом только для восторженных поэтов, художников и музыкантов!
Особенно вроде бы и ликовать-то не с чего, но я с какой-то необъяснимой тоской и при этом с печально-грустной радостью встречаю каждую новую, неповторяющуюся в моей жизни осень!
В такую вот счастливую пору, любил уединившись, хаживать по роскошным склонам Высокой горы, которая высится над Северским трёхсотлетним заводом, плотиной, и прудом с посёлком Далека.
Частенько ходил в ту сторону, то за сучками для поделок, то ковшичком побразгаться в ручейке, золотишком балуясь, либо этюдик набросать, благо вид в тёплую, солнечную сторону просто изумительный, чем наполнял душу, сердце и сознание, заходясь ликующим восторгом…
Вот он - и вширь, и вдаль, и ввысь раскинувшийся древний, седой, величественный батюшка Урал - Каменный Пояс!
На горизонте, в голубой безбрежности, у подножия горы Азов раскинулась Зюзелга - «Колыбель реки» - по-тюркски, а по Бажову - кладовая бабки Синюшки виднеется. Чуток ближе, за водной гладью пруда из речушек Полевой да Гремихи с Северушкой, гора Баженова возвышается, которую в детстве Пуп-горой навеличивали. А вот за ней находятся всему миру известные Железенские Гумёшки, зародившиеся на Змеиной горке в древних копях Чуди Белоглазой. Это уже владения Хозяйки Медной горы. Сам рудник не видать, а вот язвы нашей жизни, химические заводы, с фтористым дымом, пылью, и кислотными озёрами как на ладони.
Но всё равно, куда, ни взглянешь, всюду, народно-родными, зелёно-голубыми почти морскими волнами убегают вдаль, покрытые лесами скалистые хребты гор, и чувства, сливаясь с волнующей сердце безбрежностью небес, превращаются в песню. Любуясь, этой необычной, нежно-суровой красотой, чувствуешь, как душе хочется вырваться наружу и взлететь вольной птицей над этими просторами, родными и дорогими, с самого раннего детства, когда впервые его увидел и осознал.
Осознал этот благословенный и прекрасный Мир!
Так вот! Если б случай, о котором веду рассказ, произошел этак Бог весть знает, сколько сот лет назад, наверняка бы поверил в бестелесную и прочую неведомую нежить, обитающую в наших горах, скалах и пещерах, лесах, ручейках, в родниках и недрах!
Как бы это ни казалось нереальным, но такая встреча со сказочной нéжитью произошла в первой половине сентября - аккурат на Артамона, когда змеи начинают примеривать себе зимние лежбища-спальни.
Солнышко родимое, урывками одаривая землю-матушку благодатным теплом, предупреждало о близком похолодании и приближении зимы.
И вот наступило Воздвиженье - настоящая золотая осень.
В это время все гады ползучие, предчувствуя своей чешуйчатой кожей скорое охлаждение земли-матушки, сползаются в вырий - известные им лесные тёплые схроны в сухих ямах, под пнями и корягами, в заброшенных, а то и в чужих норах и кротовинах, в скальных расщепах, каменных трещинах и пещерах. Как ведают знающие люди, всю зиму змеюшки лижут бел-горюч камень Алатырь во время зимнего голода. А иные одиночки заползают по стволам деревьев в дупла и до весеннего пригрева впадают в долгую беззаботную спячку, пока не грянет первый весенний гром.
Итак, о самом главном!
Утро в ту осенину выдалось смурным и нудно скучным. В хмарном, уныло молчаливом лесу зябко, не слышно звонких восторженных птичьих голосов, и потому казалось, сама природа была не рада моему появлению. Господи, кругом сплошная поморока навевающая уныние и сонную дрёму на всё что окружало меня. Лишь временами ознобный ветерок шуршит увядшими, пересохшими листьями, отчего в пожухшей траве слышится неясный, тревожный шепоток. А вверху, растрёпанными воронами проносятся тучи прямо над горой, цепляясь, чуть не садясь на верхушки сосен, только, что не каркая. Ладно, думаю, пускай ветер, зато никаких тебе комаров, паутов да слепней. И тут, ни с того ни с сего, этот самый Боскорун-ветреник, разогнавшись по водной глади пруда, по перепаханному пустынному полю, влетел на гору и дерзким, взбешенным порывом взметнулся ввысь. Поднял собой в небесный простор огромную стаю ярких листьев, отпустив их порхать бабочками беззаботницами, словно пытаясь заменить ими, цветастыми, серые рваные облака, так низко застлавшие хмурое, неулыбчивое небушко.
Красиво, необычно, а толку-то?!
Ой-ёй-ёй!!! Наконец-то!
Наконец- то я средь разночинного, любимого леса. Уединившись на тёплом взгорочке под пологом степенного сосняка иноком отшельником, дышу чистым, полезным туманом, который сильно и неповторимо пахнет прелым листом с новой грибницей, принёсённым, словно в подарок мне, тягуном с Бардымской степи. Бардым, люди добрые, тюркское слово, означающее хороший, здоровый, полезный туман, настоянный в лесных яланях с душистым мягким пихтовником и колючим смолистым ельником.
Огляделся. Уж больно шибко понравилось устья Гремихи с Северушкой. Там подолы близ лежащих гор разотканы тёмными кружевами отсыревших кустарников и березняка, которые ещё сочнее и красочнее отражались в водной глади. Глаз оторвать невозможно от стыдливых красавиц, прикрывшими своими ветвистыми кружевами ярко белеющие, похожие на церковные свечи, нагие тела. Милые, душевные, любимые берёзки давно уже сбросили свой любимый, узорчатый, малахитовый наряд, а их неприбранные, раскосмаченные косы о чём-то толи шепчутся, толи плачутся, друг дружке, возможно, возмущаясь и ропща на непогодь, и лишь рябиновые кусты на этой унылой холстине осени горят радостными кострами, согревая от унынья, душу и сознание…
Так вот, именно в такие чудные мгновения очарования задумываешься, почему и зачем лес так повелительно притягивает к себе, словно приманивает какой-то необычайной, неведомой силой, вроде как хочет поведать, посоветовать что-то лишь одному мне понятное и нужное в жизни...
А коль вдумаешься, ведь действительно, в суматохе забот, порой совершенно никому не нужных, не замечаешь эту окружающую нас божественную красоту, в которой проходит серая, невзрачная, непонятно для чего созданная Всевышним эта бестолковая и суетная жизнь.
Вот так, всласть надумавшись, намыслившись, решил: хватит балясы точить да ум омрачать, айда, горемыка, поднимайся в гору - необъяснимо почему, но не понравился мне сей пейзаж.
Уже взобравшись на серёдку полуденной, тёплой стороны горы, ажник задохнулся от увиденного восторженной и ликующей в глубине души радостью.
Сколько ж тут хаживал, а эдакова чуда не видывал!
Посреди желанного пейзажа стоит старая-престарая, горбатая-прегорбатая, с корявыми, морщинистыми, исковерканными холодными северными ветрами ручищами, потрескавшаяся от столетий лиственка. Наряд её, уже ржавый и порядочно обтрёпанный, напоминает ветхий тулупчишко, да такой драный, что и заплатку то посадить некуда…
Задний план набросал быстрёхонько, но дале дело не пошло. Шелест сухой, скукожившейся листвы наводил липкую, сладкую дрёму, отчего безвольно поддался убаюкивающему соблазну: дай, думаю, самую малость полежу, отдохну. Ну, и как сидел, так и бухнулся на спину. Уставился в неизвестное, в никуда, в глубь бездонную, в ширь безбрежную временами открывающуюся средь рванины белесых холстин голубыми июльскими родниковыми глядельцами промеж понуро тянущихся однообразных, безликих, донельзя выдоенных кремлёвыми елями облаков.
Задремалось от безмолвной тишины, но коим-то образом, словно вернувшись из небытия, очнулся.
Глядь!
А над головой осинка - подросточек!
Так и блещет, так и сияет, звенит червонным золотом, своими листочками - монетками. Боже Благодатный! Как же ярко и притягательно горит драгоценное монисто в лучах солнца, прорывающегося сквозь известковые размывы на небе. Блещет нагрудное украшение невообразимыми красками, которых, увы, нет в моём этюднике. Ни ума, ни слов не хватает описать эту всверкивающуюся нежную прелесть…
Танец осинки-цыганочки был таким огненным, таким стремительным, таким завораживающим и, в тоже время, успокоительным, что и не заметил, как наступило райское умиротворение в дрёмном моём сознании. Мысли лениво, как и облака, плелись, путаясь и цепляясь друг за дружку, теряли связь и значение и… сквозь сон уже, подумалось: Эх! Набросать бы её, но уже не веря самому себе, засыпая отправился в мир сказочных грёз.
Тут видать, захмелев от чистого воздуха и ... наверное, заснул?!
Вдруг!
Это божественное умиротворение, это райское, неземное состояние души, в мгновение ока, разрушил дерзкий сорочий стрёкот. С раздражением, даже злостью, раскрыл глаза: по краю этюдника снуёт туда-сюда бойкая синочка-кузиночка и восторженно, будто кому-то, что-то разъясняя, потенькивает. Сердясь, но одновременно и любопытствуя, приподнял голову, и боясь спугнуть неожиданно нагрянувшее чудо, замер любуясь им.
Искренне говорю, действительно явилось чудное мгновенье…
Промеж выветрившихся, седовласых ото мха скальных зубцах, на кривенькой сосёночке сидела белогрудая красавица ведунья - предсказательница судеб. Переливаясь еле заметными сизо-лиловыми всполохами по чёрным крыльям, раскланиваясь, словно извиняясь за нарушенный покой, пристально всматриваясь, изучала моё только что набросанное творение, откидывая то в одну, то в другую сторону свою прелестную головку и, стрекоча, продолжала о чём-то переговариваться с бойкой кýзинькой. Вдруг подскакнула и, распластав крылья, полетела, паря прямо на меня, завораживающе глядя в глаза, будто спрашивала о чём-то, бестолкового…
- Спятила?! - от неожиданности прошептал на вздохе.
А та, сделав немыслимый уму виртуозный переворот, пала предо мной наземь, взметнув вихрем опавшую листву, а в закрутившейся листве явилось призрачно-прозрачное очертание женщины! Да какой! Обалдел от удивления!
А наряд её?!
Наряд затмил всё виданное, всё мыслимое и немыслимое!
Платье, из яркой цветастой осенней пади, кружась и поднимаясь ввысь, переливалось чистейшей желтизны, золотом, в скупых лучах прощающегося солнышка блестело так, что глазам стало больно смотреть.
Сморгулил, нечаянно, и…
Вот те на! Блазень пропала. Кругом та же хмурь и хмарь.
На припавшей траве сухая, скукожившаяся, отрадовавшаяся весне и лету листва, а кругом - невероятно сонная, липкая, окутывающая паутиной тишина.
- Смот…ри! Смот…ри! Смот…ри! - бойко протенькала милая пташка, как мне показалось, с усмешкой глядя с этюдника, поблескивая чёрненькими бусинками глаз. Лежу, гляжу да думаю: и кому это она говорит - «Смотри?»
Коли сам рисовал, чего ж там разглядывать-то?
И в то же мгновение, не весть, откуда прилетевший ветерок лихим рывком взметнул перед этюдником ворох шуршащей пестроты и, шелестя ею, взвил ввысь колоколом. И лишь коснулась порхающая листва приникшей травы, вновь узрел обморочное платье незнакомой, невиданной красоты женщину.
Шелестящая листва с порхающей лиственничной хвоей по чьей-то воле, кружась и порхая в завораживающем танце, неожиданно пыхнула необъятной зарницей и разлилась по всей поляне нежным золотистым маревом. Но, увы, эти неземные, эти невероятной прелести краски, опускаясь до унылой лесной хмари, тут же увядали, угасали и исчезали. Лишь за этюдником, за недописанной картиной уже земные, золотящиеся нежной дымкой косогоры Северушки с Гремихой продолжали восторженно гореть яркими осенними красками, на которые я как художник, увы, не польстился.
И, не успев налюбоваться, насладиться завораживающей душу и сознание прелестью, как с земли, с увядшей и припавшей травы, воспарясь с-под низу полянешки, по воздуху поплыла не серебряная, а именно золотящаяся паутиница. Экова чуда чудного видеть отродясь не приходилось. Присел, изумлённо глядя, как еле видимо перевоплощаясь, неосязаемая вуалевая сеть плывёт с-под горы и опускается на мной облюбованную полянешку. В миг всё это стало не просто милым и славным, но и загадочным, таинственным и притягательным, и это что-то, непонятное и невразумительное, манило мой взгляд к каменной осыпи, которая, почти растворившись, уже ясно не проглядывалась в этой загадочной странности. Хотел было с пылу жару, взявшись за ум, встать, сходить да проверить, правдиво ли то, что увиделось, или мне всё это мерещится в дрёме…
Но, в этот, же миг всё это обманчивое замиренье, этот сказочный мираж, сжался и вспыхнул. Заполыхал с неописуемой яростью. Добела расплавленным золотом, брызгая во все стороны ослепительно яркими всплесками искр, на которые глядел с большущей опаской. Не выдержав, отпрянул, как бы беды, какой не вышло, ибо остывающие капли золота, прожигая сырую траву с листвой, шипели, проваливались и исчезали с глаз долой.
Какой уж тут сон.
- Смот… ри! Смот… ри! Смот… ри! - настойчиво зазвенела синичка-сестричка.
И словно спасая меня от ожогов, опахнув бодрой прохладой, мимо просквознул ветренник, осыпав по пути листвой, заодно успокаивая, потрепал взлохмаченную копёшку моей шевелюры.
Господи! Думаю; как же это так, не уж всё это может примститься?
И пока смекал да кумекал, расшалившийся резвак вдругорядь хватанул охапень охладевшей листвы и швырнул ей прямо в лицо. Тут-то уж я точно обыгался, но всё равно не мог понять, что ж со мной происходит, в самом-то деле? Может припёрся в не нужное место и в ненужное время к кому то, кто не желает встречи со мной, иль наоборот? Поневоле подумалось: ишь, как запугивает, нежить окаянная, и решил от греха подале домой отправится отдыхать.
Чёрт те, что за утро выдалось?!
А невидимка баловник вновь подкрался и, взвившись штопором прямо из-под ног, поднял со старого, было летнего, вылинявшего ковра огромный охапень неоценимого золота, взвил колоколом ввысь и тут же, в мгновение ока, исчез куда-то.
Нет, не дрёма, не блазень, не призрак, а наваждение, какое то, произошло вновь, которому нет объяснения - на месте взлёта вихревея вновь появилась она в непересказуемо чудном, зачаровывающем разум платье которое вводило меня в почти обморочное состояние. Платье это, будь оно неладно, просвечиваясь насквозь, почти сливалось с белесыми тянучками облаками и унылым лесом, с потемневшими кустарниками вдруг зашуршало тихо-тихо, затем всё явственнее. И чем явственнее, тем неприятнее и страшнее становился шелест змеиных чешуек. От необычайно ужасающего скрежета хотел было бежать, но в зыбком хмарном мареве, в лучах прорвавшегося в небосводе солнышка завиделась невероятно притягательной красотищи женщина, которая из неуловимо призрачной, превращалась в стройную, грациозно извивающуюся, вытягивающуюся стрелой ввысь живую, с золотящейся чешуёй, и короной на голове змею…
От увиденного оцепенел…
- Да смотри… же! Смот… ри! Смот… ри! - требовательно убеждая, настырно тенькала синичка.
После чего танец Чудной змейки стал замирать, и становясь плавнее, потеряв свои очертания, Чаровница растворилась в воздухе, слившись с озолотившимся осинником на другом берегу и его отражением на водной глади Северского пруда, совсем исчезла из вида.
«Господи! - запоздало промелькнула мысль. Дак я ж эту женщину, с её обвораживающим платьем, уже где-то видел!»
И расстроившись в невмочь от всего увиденного, грешным делом подумал, что эту несусветную блажь создаёт усталая дрёма или вообще это сон, повернулся другим боком к прорывающимся тёплым лучикам солнышка как тут же вновь настырно и отчаянно зазвенела колокольчиком сúночка:
- Оч…нись! Оч…нись! Оч…нись! -
Словно сквозь сон, звенел испуганно колокольчик. И, хотите, верьте, хотите нет, но так оно всё и было, в явь услышал голос милой птахи:
- Да очнись же ты, неразумный, очнись! Пригни голову к груди, обернись круг себя тридцать три раза в сердечную сторону, вот и вспомнишь, кто перед тобой. Жалко тебя! Сколько времени шёл к этому, и ради чего? поглазеть на её платье?.. -
Так и сделал. Опосля кружения еле поднял башку и чуть было не рухнул, и тут, словно каповой болоткой, из берёзового нароста, треснуло по лбу! Да это ж…
- Миденка!- вскрикнул от неожиданной мысли, полоснувшей умученное, полудрёмное сознание.
Ни сна ни дрёмы как не бывало…
Подарок судьбы, да и только!
Это ж надо, сколько силился, пялился, заворожено разглядывая платье, да так и не мог разглядеть и понять, кто предо мной?!
Это ж Огнёвка - младшая дочь Мудрого змея Полоза!
Да! Это она, та самая, которую давным-давнёшенько в детском сне видеть пришлось в тёмной глыби горы Высокой за кованой оградкой в клад-пéщери!..
Ну, надо же, а! Подарок судьбы, да и только!
Наконец-то!
Наконец-то! На… ке…нец… то случилось!!!
И только-только глаза привыкли видеть окружающий меня лес, реку, горы, как тут же вновь явилось новое чудо, дивное, превеликое! Прямо предо мной, куда только что улеглись порхавшие листья, с ладонь, не боле лежала настоящая Золотоглазая змеюшка с махонькой золотой короной на голове.
Вот это да!
Душа трепетала и ликовала от радости и гордости!
Ни в сказке прочесть, ни во сне увидеть! От бабушки своей, Варвары Амплеевны, слыхивал об эдаковом чуде, да не верилось, мало ли чего могла выдумать милая нянюшка, усыпляя любимого болезного внука…
И вот те на!..
- Признал ли, нет хозяйку ручейного золота? - спросила меня, растерянного и обескураженного.
- Всё правильно сказывала тебе провидица твоя - нянька. Вот я пред тобой, девица Огнéвица, - услыхал ласковый, не устрашающий, наоборот, не только приятный, но и успокаивающий голос, от которого разум мой затерялся Бог весть где?!
- Лицо захотелось выглядеть? Что ж, увидишь! А вот возьми-ко меня в ладонь да смотри в глаза пристально, узнаешь, какую непосильную ношу придётся после встречи со мной в душе носить!
Толком не сознавая, чё про чё сказано, взялся за неё и… кое-как приподняв, уронил Красу Премудрую, и в един миг понял весь смысл ею сказанного. Ума лишиться можно от страха! Что будет? Коронованная Чудоглазка, вспыхнув ярким пламенем, взвившись ввысь золотой пудрой и тихо-плавно паря оторвавшимся с дерева листочком, опустилась… на землю… но… хоть сто раз пересказывай, повторюсь, явилась она немыслимо красивой женщиной, казалось, в неосязаемо лёгком чешуйчатом золотом платье колоколом, с золотой короной на голове, что без слёз радости, умиления и обаяния смотреть на Слепую Прелестницу было совершенно невозможно. Искренне говорю, слёзы сочились сами собой, словно берёзовая соковица весной из раненого дерева, мешая видеть столь прекрасное лицо, которое, к сожалению, описать, а уж тем более нарисовать невозможно - ибо ни ума, ни таланта на это у меня не хватит… только видеть надо, и всё!
Тут синочка вновь оказала услугу, весело и насмешливо протенькав:
- Пос…смот…ри! Пос…смот…ри! Пос…смот…ри!
Проморгавшись и вытерев слёзы, увидел: Любая стоит уже ко мне спиной и разглядывает набросанное на холсте творение.
- Долго любовалась, рукотворной красотой, но, все ж таки прими откровение без обиды. Да, красиво! Но, не живое, а самое главное - не твоё это призвание. А вот какое оно, если не раздумаешь, то скоро узнаешь. Зачем объявилась, догадываешься, нет ли? Коль запомятовал, напомню! А вспомни-ка детство? Помнишь, как на скалах Большого Азова Золотую змейку нашел. Да! Да! Коронованную змейку Золотоцветку !
- Да разве такое забудешь!
Было такое счастливое время, взяли старшаки нас, мошкару настырную, с собой на Азов гору, но решили вымучить нас, окаянных, чтобы больше к ним не приставали. «Воеводы» стали забираться на главную скалу - вершину горы - по распаду, а нас, мелочь, отправили взбираться вверх по отвесным скалам, по многоэтажным ступенистым верандам. Надо молвить, травы в те поры были высоченные, не то что ребячих головёшек, а и взрослых-то не видать было. Пялюсь глазами, дивлюсь всему. А дивиться-то было чему: всюду, куда взор ни кинь, огромные, высоченные травы с букетистыми цветами всевозможных радужных соцветий в изобилии пестрили невообразимыми и неповторимыми и неповторимыми красками. Во всём этом диком, наикрасивейшем хаосе везде и всюду гудели пчёлы, осы, пауты с комарьём, радостно и бойко звенели птичьи голоса, которые множились эхом и носились средь высоченных исполинов - скальных гребней и столбов-богатырей.
Единым словом восторг и радость от увиденного и услышанного не передать.
Единожды такое Богом даётся увидеть!
Ну и вот, кое-какошно вскарабкиваясь по каменной стене на очередной уступ, возле которой ещё находились гнилые останки лестницы огнёвщиков, когда-то следивших за дымами в лесу, подтянулся руками, надёжно упёрся ногами, глянул перед собой и обомлел от радости, удивления и счастья: на плоском прогретом солнцем камне лежала коротенькая, ярко-жёлтого цвета змейка, чешуйки которой сияли чистейшим золотом. Эку прелесть увидел впервые в жизни и тут же сделал глупость, за которую чуть было не поплатилась жизнью Складень-змейка.
Стал скликивать друзей. Большаки тут же спустились с верхотуры, и давай высказывать о змейке всякие жуткие пакости. Якобы она страшно ядовитая, и ежели ожалит - умрёшь тут же. А осерчав на человека, взовьётся стрелой, и ежели промахнувшись, падает на камень, пронизывает его насквозь, оставляя дырку в блестящей кварцевой тверди, с золотыми крапинками-знаками. Баяли, будто бы рассерженная Стрела змейка может подобно молнии убить, прожигая или сжигая человека напрочь. Несли околесицу про её околдовывающий взгляд, от которого человек цепенеет, а она в это время ползает в рот и высасывает жизнь из тела. Невольно текли слёзы, так был обескуражен и расстроен, своей и их глупостью. Упрашивал, умолял не трогать Огневицу змейку, но варнаки решили убить её, и спасибо моему защитнику Ромке Ситдикову, который сказал, что змейка эта не ядовитая, и у татар с башкирами - священная, и по его совету взял её в ладони, отнёс в сосняк, и отпустили на волю.
Когда успокоился от пережитого, друг поведал, что искренне завидует мне, так как человек, встретивший Чудесную змейку в змеиный праздник и подержавший её в руках, становится на год одарённым её чувствами. Дескать, я с этого момента начну понимать голоса птиц и разговор зверей.
После той встречи со змейкой Золотые рожки стал наособицу приглядываться, да прислушиваться к окружающему миру. Но только по прошествии многих десятков лет понял: животные нас понимают гораздо лучше, чем мы их. Коли идёшь к ним без подлых мыслей, то они подпускают к себе и радуются встрече и общению с ними, будь то махонькая сизокрылка или огромный лось, не говоря уж о волках с лисами, или зайцах с ёжиками…
- Ну как? Вспомнил, нет?! - услыхал вопрос Младёны, Красавы Ненаглядной. - Вот и молодец! А за добро добром благодарствуют! Отблагодарить тебя настало времечко! Подумай, но только не спеша, не впопыхах иль страхе, чтό возьмешь в благодарность?! Всё у меня в печорах есть - и золото рассыпное, и золото в самородках, есть золото в кладах затерянных, есть клады с золотом, на века заговоренные, есть и на человека удачливого. Проси любое, какое захочешь, которое ни пожелаешь - твоим будет!
Кое-как отошел от изумления, но, обыгавшись, осмелел:
- Да ничегошеньки мне не надобно. А вот если б разрешила, позволила своими глазами глянуть, как самородочки внутри гор в песках вымываются, да где земные богатства хранятся дак век бы благодарен был.
- Ну, так и знала! Знала, да и только, что попросишь на золото рассыпное, самородное поглядеть. Что ж, посмотри, как золото перемывается да где и как в недрах прячется. Быть по-твоему, как по-моему! Но с уговором! Молча всему дивуйся, ничегошеньки руками не трогай, а там как знаешь: сможешь людям рассказать, чтобы поверили, расскажи! не захочешь - в себе храни! Да только запомни: не каждому эта ноша по плечу. А то, может, какой другой подарок возьмешь?
Ни на какие уговоры не согласился…
Взмахнула круг себя Медунья Славная рукой, взметнулась ввысь лиственным вихревым колоколом и,… потихохоньку, шелестя шуршащим золотом, опала наземь и в кой-ёт миг тут же, на моих глазах, опять в змеюшку Золотоцветку превратилась.
Только чую: и во мне самом тоже что-то стряслось,.. а что?
Каким то другим стал, а каким? объяснить не в силе.
Глянул толком вокруг себя и ахнул от удивления: Боже Милостливый! Дак это ж то самое место, которое в детстве во сне видел.
Жар так в голову и ударил.
Вот же она, старая-престарая, горбатая-прегорбатая, с корявыми, морщинистыми, исковерканными северными ветрами и холодом ручищами, потрескавшаяся от столетий лиственница. Наряд её, уже ржавый и изрядно пообтрёпанный ветрами, напоминает старый, ветхий тулуп, да такой драный, что и заплатку-то на нём некуда приладить.
Глазами зыркаю туда-сюда, обветшалой каменной стене, ведь под ней пещёрочка должна быть? Глянул подниз, и, обомлел…
Дак вот же она, та самая трещинка, затеряно проглядывает в груде состарившихся камней, покрытых серым лишайником и опавшей листвой с хвоёй.
- Господи?! - взмолился от досады, - как же мне в пещеру-то попасть? Зáговоренка, какого мне наказа вроде не сказывала, тайны Кладовка-змейка не поведала? Что делать - не знаю…
И тут же услышал:
- Сядь… рядом! Сядь… рядом! Сядь… рядом! - звонко протенькала наставленьице сердобольная кузёнька.
Не раздумывая, бухнулся на колени, и только-то приткнулся к ветхой, расхристанной временем стене, ка…ак у…у…ухнуло… и я в неведомой пропасти. Ажник задохнулся от неожиданного, мгновенного полёта из света в тьму... Каким образом очутился в земной тверди, сам не понял.
Тёмно в глазах. А вернее сказать, не тёмно, а вообще ослеп. Сперва от тишины показалось и оглох. Однако насторожился, прислушался и наконец-то услышал первую шахтную забавную звончатую и гулкую капель в каменной пустотели.
Поднапряг слух и обомлел от того, о чём раньше даже и помыслить-то не мог, не подозревал даже - как гора страшно стонет да скрипит несносно. От экой жути хребёт, словно земля в Покрова, инеем покрылся. А куда денешься? зачем соглашался? за каким лешаком, спрашивается, припёрся? Загнал-таки сердце в своё гáйно и возрадовался - малёхонько видеть стал! Тут конечно осмелел, шаг шагнул, другой сделал да так прям лицом в кованую решётку и ткнулся. Растерялся…
Неуверенно, но торкнул её рукой, та со скрипом отворилась, и повсюду во всех концах огромадной пещери завспыхивали , сперва неясно, но постепенно разгораясь в яркие, лимонные огонёчки, которые расылавшись, осветили нутро горы почти настоящим, солнечным, но, увы, холодным светом.
Шагай, знай, пошагивай, да любуйся, эвон как светло кругом, а на меня опять раздумье нашло: ладно ли делаю? может, и не вернусь никогда? Но, необычайно удивившись, понял, куда ни кину взор, нутро земное само собой раскрывается, ажник дух перехватывает, а любота какая: дикая, грандиозная, устращающая, неописуемая!.. и про страх забыл!
Так с десяток шажков осилил и зáвсе осмелел. Туда - сюда, гляну, всё другое, всё новое, радуясь, вижу: всюду подземные ходы да штоленки, гроты да пустоты. Куда иду, сам не знаю, на что вперёд глядеть, тоже не ведаю. От всего глаза разбегаются. Что делать, как поступить? Мама родная - где нахожусь, куда утурился, тоже неведомо? Растерялся даже. Кликнуть змейку Кладовку, увы, опасаюсь. Вдруг за трусость примет. Подумает, схлыздил и вся эта красотища исчезнет, век себе этого не прощу... Всё в бестолковке-головушке моей непутёвой перемешалось: и восторг, и страх, и любопытство, и неверие уже и самому себе. Ну, быть такого просто-напросто не может! Сон это, и всё! Приткнулся лбом к стенке, нет - холодная, сырая.
Сам дале иду, неразумным мальцом дивуюсь. Что ни шаг, то новые пласты да наплывы глин разноцветных. А каких перецветий! От иных, по натекам, свечение невиданное! Бархат нерукотворный, да и только! Другие опять окаменевшими наплывами, радужной зеленью весенней изливаются, а то зарницами осенними всполыхивая поигрывают. А в потаённых, сумрачных кварцевых занорышах - друзы хрусталя, а то жеоды, шары пустотелые преогромнейшие предо мной раскрываются, где аметисты кровавые ночными кострами да зорьками ранними взгляд очаровывают.
Любота! Ох, какая любота!
Уж на что змеевики завроде просты узорами, а и то, красотой вровень малахиту неоценимому. Век бы любоваться немыслимой красотой, которую и описать-то неможно, ибо каждому самому это видеть надобно.
Да тут забеспокоился, а куда всё ж таки меня уманило в самородной печи, и коим образом обратно возвращаться, к этюднику-то буду?
Вниз, под ноги на камешки цветастые глянул… Ахнул - «Господи!... -
Да тут, же и потерял мысль свою вместе со страхами. Вновь вспомянутая забота упорхнула куда-то, поскольку увидел махонький, забавный ручеёчек, струившийся в каменистом ложочке, в коем услышал, как радостно булькивает капель в самородной пéщери падая в прозрачную водицу, как музыкально радостно журчайки побулькивают на перекатах, словно кузеньки весенние переговариваются.
Опять же, как всё это непривычно, как дивно всё для меня и ново! Дале-то глянул, да и загляделся - там ручеёчек песчаный баще становится: по дну галя мелконькая да жёлтенькая, а по ей половички узорчатые из сколышей кварца и прочих камешков разноцветных, однем словом - не налюбуешься. А по песочку этому - тропочка из чёрного магнетита; от старателей слыхивал, говаривали, шлих это, мелкий, тяжёлый осадок, в коем золотишко самородное поблёскивает, да руки к себе так и тянет, так и манит…
Иду потихонечку, поглядываю туда-сюда, любуюсь неведомой благодатью и вдруг понял: а ведь тропочка-то ручеёчек всё ниже да глубже под гору скатывается. Подумал да решил: дай-ко до конца, до русла по потаенке пройдусь, полюбуюсь золотыми взблесками в прозрачных бормочущих перекатиках, а там уж думать буду, как назад возвращаться. Но тут же успокоился, ибо приметил, а русло-то уже мне по пояс в земле промыто, может по ему на берег пруда выбреду?
Иду-бреду, дивуюсь! Что ни шаг, то забавней да баще кругом становится. По бережкам травка зелёная, вроде как живая, откуда взялась, опять непонятки. Потрогать, живая-нет ли, побаиваюсь. Блаженно лыблюсь сам про себя, помня наказанное Заговоренкой. Кругом с под дерновника, вода сочится, ручеёчек дале уже красавой речёночкой певучей промеж камешков вниз стремится. На перекате, журчайки словно кýзеньки весенние переговариваются. Загляделся, остановился у стоящего водопадика. Тот весело побулькивает, пузырьки пускает, а на каменном гребешке его, в чёрном шлихе перхотинки пригоршнями проблескивают. Так, … думаю, еже ли ниже спущусь, то наверняка увижу - правильно подумали, лапоточки золотые. Спустился к боле звонкому перекатику и не просто удивился, а опешил: ну не может этого быть, и всё тут?
Вон, по запрудке, старая, конная Верхняя дорога на Осиновый и Смородиновый железные рудники проходит. Я ж на ручейке, а весёлыми вёснами-речёнке нахожусь, которая в межгорье, промеж Высокой и Ленивой проистекает. Эвон куда меня унесло!
Мы с робетнёй ручеёчек сей Золотым Ключиком прозвали…
Не скрываю, растерялся малёхонько, да только быстренько в себя пришёл. Думаю: коль ветра нет, а золотые лапоточки на перекате так прям грудками и лежат, значит, это - правильно, сон.
Уж шибко убольно огорчатся не стал, решил - будь что будет, сел на березовую падину, любуюсь весёлой бормотушкой, в коей золотые лапотками разноликой величины поигрывают, да поблескивают, да подразнивают, да так поманивают потрогать, проверить, так сказать, на вшивость, что сил нет никаких воздержаться... Сколь хошь бери! Ага, думаю, не обманешь!
Даже и не думай, не мечтай дорогая моя Волховница, Скрытница и недотрога, не дотронусь! Хотя, … к некоторым лапоточкам руки прям так сами и тянутся. Ну, хотя б погладить, ну хотя б пальцем тронуть, ну хотя б… ну, и ну! баранки гну! Разволновавшись, растерялся не в шутку, да так, что в раздумье, сам не зная и не ведая как, на камешок, невзначай под руку подвернувшийся, и опёрся. Опосля, вдобавок - в расстроенности, и взял его.
Прости ты меня Господи, бестолочь пустопамятную!
Повертел его и так и сяк, хотел отбросить, даже не оттого, что уж больно тяжелым оказался, а оттого, что, взволновавшись, вслух ляпнул: - Вот это да! -
Тут и вспомнил, раззява, что мне Меденица наказывала, да уж поздно спохватился, слово не воробей, обрат не воротишь!
Сижу эдак, дурак-дураком, болван-болваном, сам себя хаю да унижаю, камешок разглядываю, ничё толком понять не могу, но всё ж мыслю, а чё-ж с им делать-то?
Только чую, кругом всё светлее да веселее становится. В белом, свечном березняке, где то прямо надо мной звонко и восторженно запотенькивала весёлая кузёна. И тут же, враз меня, обдуванило свежим воздухом. Ажник вздрогнул от неожиданности. Это с-под низу ручья прилетел и освежил, вернул к действительности, живым, пахучим, чуть парным воздухом, и исчез в мгновение ока сподвижник Миденки вихревей-затейник. Находясь в странной и непонятной растерянной задумчивости, неожиданно заметил, как рядышком со мной, с резун-травы, осоки- недотроги, извиваясь и поднимаясь стрелкой, объявилась она - Красава -Золотозмейка, Медунья - Чаровница в своём, истинно говорю, нереальном платьице.
И это была не дрёма, не блазень, не призрак, а наваждение какое-то, которому не могу дать вразумительного объяснения.
Вообще, умом потеряться можно. Опять она в новом, чудно сказочном, зачаровывающем разум блеском золота - платье! Оно, насквозь просвечиваясь и переливаясь, то ускользая, исчезало почти совсем, то вновь являлось, но в нём уже виделось, в завораживающем танце тело загадочной золотозмейки - Миденки, слышимо шелестевшей золотыми своими чешуйками. Видение танца Золотозмейки - Чуденки становился плавне, и, … постепенно опав берёзовой листвой, свившись кольцом, улеглась она на старое, проросшее костровище и, … меняя тона нежных раскрасок, остывало, затухало, покрываясь пепельным налётом костерка-ленивца. И тут же, в чёрной, угольной тми, в синей маревой дымке шаявшего костерка вдруг вспыхнуло, взметнувшись ввысь, яркое, жаркое пламя, в котором предо мною обявилась она - Коронованная Царица-Матушка, защитница всех змей!
Вот те на! - Хотел было вымолвить в испуге, да она опередила:
- О чём задумался? Налюбовался, гляжу, устал?!
Вздрогнул от задумчивости и неожиданности, услыхав её голос.
- Да Бог с ней, усталостью-то… ничего красивее да удивительнее не видывал! Красота - уму непостижимая. Слов нет таких, чтобы пересказать виданное. Спасибо тебе, Добрая Медунья! Век помнить буду да благодарить за это. Только правду ты сказала: невыносима такая ноша, увидев всё это и молчать. Опять же, ежели и расскажу, толку-то… никто и не поверит в эко чудо-чудное!
- Молодец, что истину говоришь. А то давай-ко я тебе подмогну, камень твой самородком сделаю, ну а золоту, сам ведь знаешь, хоть что наболтай - всяк поверит!
- Спасибо! - ответствую, - Только золота, Боже упаси, не надобно. Один страх с ним да грех. Став богатыми, люди стыд и совесть напрочь теряют, поскольку не для добра людям, для алчности своей ненасытной богатства копят. Кроме несчастья, такой самородок ни мне, ни людям добра не добавит!
- Ну что ж, быть по-твоему, как по-моему! Возьми этот камень от меня на память да храни как следует, он тебе удачу принесёт! Понадобится какая подсказка, прижми камешок ко лбу, и тут же не только услышишь, а и увидишь в яви, как ветер, свистя в шапнике сосняка, машет его размашистыми ветвями, как вода булькает да журчит в перекате, переговариваясь с прибрежными кустами смородины-камнеломки , или, затосковав по весне, песню соловья послушаешь тихой ночью, а то учуешь прелый запах прошлогодней листвы в сырой черёмуховой урёме. Вот и расскажешь людям о том, что беречь нужно эту красоту, как мать родную, тут к тебе призвание и придет! Ну, и на прощание, зарок на тебя не налагаю, и так верю, к пéщери боле не подойдёшь! А людям поведай: убить Золотую змейку - потерять здоровье. Всё! Прощай и не поминай меня лихом!..
Дунул задиристый дружок-ветерок, взворошил зашелестевшую листву вместе с копёшкой волос на моей отчаянной голове, а сама золотозмейка, призрачно растворившись в еле уловимую глазами дымку, уплыла сквозь паутину тёмных ветвей ввысь и потерялась из виду в седых просторах распогоживающегося небушка, и быть-бывало загадочной хранительницы кварцевого золота, с её обвораживающей душу и сознание баскотой.
Протенькала на прощание надо мной синичка-сестричка:
- Прош…щай! Прош…щай! Прош…щай!
Выглянуло доброе солнышко, ... удаляясь, прострекотала улетающая сорока, … и вновь наступила необычайно странная, обволакивающая разум тишина.
Меня уже порядочно пригрело. Это выглянуло доброе солнышко, которое прорвав растрёпанные в клочья холстины облаков, засветило радостно и, в тоже время, печально, словно извиняясь, что не может больше обогреть притихшую, сонную, дрёмную матушку-землю. И я вдруг осознал, что уединение с природой, с её прелым запахом опавшей листвы и хвоей лиственок, эти скромные солнечные лучики, этот сиротливый щебет короткохвостых поползней, да редкостное потенькивание кýзенек, эта божественная тишина, эта лесная прелесть и есть самое, что ни есть настоящее, ничем неоценимое счастье!
Хотел было спросонья протереть глаза… да почуял… а камень-то этот, ржавый, как осенняя лиственница, боле ничем особенно-то и не примечательный, кроме необыкновенной тяжести, лежал у меня на ладони.
Приблазнилось мне всё это, сон ли это был, явь ли? не ведаю? Да и как могло такое призлазниться?
Как мог в сонном состоянии на другую строну горы ушвандить?
Да и этюдник с картиной, тут же, рядом стоит?
А камень этот … тяжёлый, он-то откуда тут взялся?
Лет много прошло, но камень тот и посейчас каждый, кто верит, и кто не верит в это, пожелав, может его осмотреть и потрогать. Может, он и вам удачу да счастье принесёт!
Ну а я и так, в самом деле, счастлив, ибо подарил он мне дар необыкновенный. Гляну на него, и навевает он мне забытые, прекрасные детские воспоминания, связанные с преданиями, слышанными от старых уральцев, поделившимися неоценимым богатством, хранимом в душах своих - памятью!
Вот и взялся я за очень тяжёлый, как этот камень, труд - написать о слыханном, былицы и подарить их добрым детям, чтобы скорее набирались ума-разума и спозаранок учились беречь свою сказочную, родную землю!
И вот что удивительно!
Однажды увидел этот камень умный человек, геолог, и сказал:
- Хочешь, верь, хочешь, нет, но камень этот неземной, потому как метеорит это!!!
Вот ведь каки чудеса в жизни бывают, а?!
ИМЕНА ЗОЛОТОЙ ЗМЕЙКИ
ГОРЯЧАЯ змейка МЕДУНЬЯ
ГУСЕНКА змейка МЕДЯНА
ДОБРАЯ змейка МЕДЯНКА
ДОЧКА Мудрого Полоза змейка МИ’ДЕНКА
ЗАГОВОРЕНКА змейка МИДЕНИЦА
ЗАТВОРЕНКА змейка МЛАДА
ЗОЛОТАЯ ГОЛОВКА змейка МЛАДЁНА
ЗОЛОТАЯ змейка НЕСМЕЯНА
ЗОЛОТОГОЛОВКА змейка ОГНЕ’ВИЦА
ЗОЛОТАЯ СТРЕЛКА змейка ОГНЁВКА
ЗОЛОТОЗМЕЙКА змейка ОГНЕННАЯ
ЗОЛОТОГЛАЗКА змейка ПРЕКРАСНАЯ
ЗОЛОТОРОЖКА змейка ПРЕКРАСНИЦА
ЗОЛОТОЦВЕТКА змейка ПРЕЛЕСТЬ
ЗОЛОТЫЕ ГЛАЗЕИ змейка ПРЕЛЕСТНИЦА
ЗОЛОТЫЕ РОЖКИ змейка ПРЕМУДРАЯ
КЛАДОВКА змейка СЛЕПАЯ
КЛАДЕНЬ змейка СЛЕПЕНЬ
КОРОНОВАННАЯ змейка СЛИВЕНЬ
КРАСА МУДРАЯ змейка СКЛАДЕНЬ
КРАСА НЕОПИСУЕМАЯ змейка СКРЫТЕНЬ
КРАСНАЯ змейка СКРЫТНИЦА
КРАСАВИЦА змейка ЦАРЕВНА
КРАСИВАЯ змейка ЦАРИЦА
СВЯТАЯ змейка ЧАРОВНИЦА
СВЯЩЕННАЯ змейка ЧАРОДЕЙКА
СТРЕЛА змейка ЧУДЕНКА
СЛАВНАЯ змейка ЧУДЕСЕНКА
СТРЕЛКА змейка ЧУДЕСНАЯ
ЛЮ’БАЯ змейка ЧУДИНКА
ЛЮТАЯ змейка ЧУ’ДНАЯ
МЕДЕНКА змейка ЧУДОГЛАЗКА
МЕДИНА змейка
МЕДНАЯ змейка
МЕДУНКА змейка
© В.Н. СУРЕНКОВ
г. Полевской
