Венец лета!
Но отпело оно уже, отзвенело восторженными птичьими голосами, и наступает степенное, благодатное время года - осень!
Тихо-тихо, не заметно, по-змеиному, вползает она в лесные чащёбы, золотя косы запечалившихся берёз, полыхнув багровым пожарищем по зарослям осинника, выстудив до ключевой ясности горные дали.
На вершине горбушки Палёнки - благодать! Воздух прозрачен и чист и успокоителен… Даже на душе сонно и тихо! Установилась райская, последняя, тёплая погода.
А баскотища-то!!! Ни комаров тебе, ни изнывающей жарыни. Остывающие, золотящие лучи солнышка несут на себе, по невидимым волнам, взблескивающие, то серебрящиеся, то седые, почти невидимые нити паутиницы.
Как она благодатна, эта очаровывающая тоска, бабьего лета! Но зато темнеть стало заметно раньше. Только-только коснётся раскалённое светило краешка синих гор, сразу же наступают сумерки. И не пройдёт и семи минуток, как шаль ночи накроет, синиющие, уже холодные дали, и ближние, в дымке леcа, тьмой…
Жаркие языки пламени пытается согреть робетню сбившуюся возле жаркого костра, но с другой стороны тянет так, что спина начисто зябнет, отчего каждый норовит влезть поближе к огню.
Не так страстны становятся споры возле тёплого местечка, особенно возле дедушки баюна. Что-то произошло неуловимое, необъяснимое в притихшей ватажке новопосёльской робетни. Видать подросли, поумнели, за лето, настала пора возвращаться в школу после благодатных летних каникул.
Но всё равно, если Аггей Порфирьевич начинал рассказывать что-то загадочное, таинственное или ужасное, то несмотря на осеннюю, ночную ознобность, кутаясь в фуфайки, полушубки, серяки и баушкины шали, сидели замерев с блёсками от пламени костра в глазах и слушали затаив дыхание...
- Эти, дедушка? В прошлый раз вы нам обещали про горбунов рассказать, которые давным-давно, глубоко в земле каменную дорогу от Старой Барабы до Азовки прорыли. Мне оный моя бабушка рассказывала, что слышала её бабушка, от своего старого олотая, дедушки! Как он сам, в детстве, с ними, иргаилами, однажды встретился. Испугался! До смерти! - Захохотала, загудела, было притихшая робетня…
- Погодите, обождите, мои родненькие! Ить правду малайко-то бает. Выслушайте человека до конца, тожно и гогочите, ежели не по уму чё будет сказано.
- Осенью, до тех пор, пока дожди не зарядят, олотай, дедушка мо его дедушки, по найму, по договорённости, вывозил на лошадях уголёк с томилок, с самых дальних уголков урмана, что возле Белого Камня. Курень у кабанщика-углежога по хозяйский сроблен был, прям так на века. Всё чин-чинарём. Не токмо, что теплуха срублена была, а и банешка махонька имелась. Стойло для лошадей и то надёжно имелось.
Ну, дак вот, ездили они туды-сюды по старой тропе, по которой, сказывали, сам Кучум шел Сибирь завоёвывать. Поверьте робятушки, на пустом месте оха не бывает. Не зря старыми людьми про это сказывалось.
Постарше парни жеребчиками заржали.
Посмотрел дед сердито, разом присёк.
- Ну, эскуль вас, пустоголовых, щувать-то можно? Здря, ой за здря нахохатываите! Послушайте-ка лучше, ить дельное малец бает! И мне довелось, и не раз, эдако же слыхивать. Друго дело, что всё ли так ту было? Времени с туёй поры эвон сколь пролетело. Призадумайтесь толькё. Леса этого и то ведь не было, другой уж вымахал. О-хо-хо! Не сбивайте нето с толку-то, окаянные!
Ну к вот, слушайте! Добрались коновозщики до становища ишшо затемно. Коней пораспрягли, стреножили да отпустили в травные елашки погулеванить. Мужики, те что постарше, стали кули с углем в туры укладывать на телеги. Ну а тому, которой самой младёшенькой из их был, Губаем звали, оставили костёр распаливать, да варево разогревать.
Осенями, сами видите, как дни коротают. Ночи быстрёхонько находят, пото и поторапливаются мужики. Утре помене работы будет, дак восвояси можно будет и поране отправяться.
Тепляк робя, обязательно подметить надо, хозяином шибко хорошущий справлен был. Печка-каменушка по уму складена. Крыша берёсткой крыта, да глиной обмазана. Вот и поэтому спать-то укладываться шибко и не торопились. Немного и поробили-то, как напасть незванна-негаданна пришвандорила.
Ветерком зябким потянул. Настороженно зашумел, голый березняк. Сосны натянутым струнами на ветру загудели. Быстрёхонько, однем разом кругом всё затемнилось. С Гнилого Углу махом натянуло грязные, тяжёлые тучи. Тёмно стало, хоть шары выткни. Как на притчу, на ночь то глядючи, хмарью-моросью округ их всё позатянуло. Дожжищёк зауросел. Известно дело, поздний гость на всю ночь. И чтоб уголь под дожжом не смок, забрасывать скоряя давай короба рогожными кулями, да и к месту сказать, ись уж приспичело.
Почти до малухи добежали, как ни с того ни с сего, да и не вовремя завсе, это осенью-то, над головами ровно кто тяжёлой камчёй-плетью хлабызнул.
Извиваясь белой змеищей, пронеслась яркая, иссяня-белая молния. Да так, прям в скалы и врезалась. Вспыхнул огромный, нестерпимо глазам яркий шар, осветив голый, открытый скальный зубец.
Дико глянулось старикам эко диво.
Антихристовый, адский гром скалу эту с землёй-матушкой так прям надвое и рассабанил.
Губай, малолеток, света белого не видючи, с шарами на выворот выскочил из балагашка, и… увидал…
Ничему неподобный свет огромного шара, завораживающе сжимаясь, плавно и медленно опускался вниз, под гору, плывя-паря и уменьшаясь, пока не превратился в махонько яркоё пятнышко, завроде птичьего яичка. Всполыхнул напоследок, перед самыми глазами парнишки, и увидал в нём Губай… куру - толи видение, толи наваждение.
Это было нечто!!!
Не видел парнишка ничего диковиннее этого.
Не помня себя, кинулся к мужикам и сшиб с ног косолапо мельтешащего ногами старого бабая.
Остальны со страху тоже наземь ниц попадали. Так и валялись, боясь шевельнуться. Повирьё тако робятки ись. Чтобы гром шайтаном в тебя не вселился и бешенным не сделался, наземь падали. Сколь валялись, не знамо, но только под моросью-то долго не наваляешься в няше. Земля, тем боле, давно остыла. Вставать стали, татарин от не терпкий на язык, чеготось ляпнул, завсе непонятное.
- Бисмилла!
Губайко, пацанёнок, переспросил.
- Абыка! - Так, с почтением, обращаются к старому, человеку.
- Зачем ты произнёс ырым, заклинание, ведь ты спугнул… - И замолчал, испугавшись, что придётся рассказать о том, что увидал там, в нутре горы, но продолжил.
- Неужели и ты видел это наваждение?
- А зачем видеть то, чего грех видеть! Ты что, не понимаешь? Одиноко стало старому шайтану в урмане, побаловаться, поизгаляться над нами удумал. Не зря жто место указал, где ырымлы, заколдованный, заговорённый клад спрятан аргаилами, косолапыми карлухами!
Молоденький, тут завсе привязался.
- И где ж его искать, клад этот? Тау, гора, вон она кока! Да только тёмно уж стало. Пропало всё. Да и как бабай в камне-то спрятать что можно?
Усмехнулся старик, но объяснил.
- Лысая тау - это отметина шайтана! Не связывался бы ты с им, пока беды на всех нас не накликал. Гора эта не зря Разбойничьей прозыватся. От одного этого слова мурашки по хребтине бегут.
И безо всякого на то умысла дале бает.
- Найти можно! Чё ж не найти? Проще пареной нарки. Да только будет ли толк из этой затеи неведомо. Мне вот, старому человеку, и то страшно связываться с нечистой силой. Где-то здесь, в аулаке, безлюдном и глухом урмане-лесе, в горах-скалах седых и безмолвных хранится заговорённый, заколдованный клад хана Кучума! Понял нет ли меня, о чём речь веду, и какая страшная опасность подстерегает тебя, глупого, любопытного мальчишку? Запомни! Кто только не пытался искать его, всё тщетно. Охраняют клад горбуны, невидимки. Сколь народу пропало - не счесть. Юрма! Не ходи на гору. Яман! Это плохая гора! Сегодня кадр киш - вечер предопределения судьбы. Побойся хозая и не дразни голубоглазого, не советую, а предупреждаю. Слёзы дитя - это летний дождичек, который быстро проходит, слёзы осиротевшего отца - это осенний дождь, который навсегда оставляет тяжёлый след.
Но, Губай, куда там, своё туда же и с тем же.
- Может, Давлет абый всё-таки схожу туда, погляжу, вдруг-таки повезёт мне, открою клад?
Усмехнулся старый Давлет, добавил,
- Перед родителем твоим, дурья твоя башка, кому краснеть да извиняться, а? Ложись спать, окаянный, по добру да по здорову, а не то, гляди, выдеру как сидорову козу. Ложись с добром спать, утро вечера мудренее! Утресь, сам знаешь, рано подымемся, короба догрузить надо. А уж когда обратно тронемся, некогда будет по скалам скакать. Отдыхай давай! Поверь, не стоит дружбу с козлобородым заводить, добром это ещё ни с кем не кончалось!
- А, всё ж, как его можно найти, клад-то?
Давлета видно сам анчутка - чёрт вонючий, то же, за язык-от дёрнул, и чтобы отвязаться, ляпнул, которо на ум пришло.
- Место то лучше днём по запаху найти можно! Правду сказать к завтрему, пожалуй, разветреет и следочка не отыщешь.
Лучше б промолчал бабай глупый. Вдруг откуда-то сверху, верно с сосны, что над избушкой раскинула свои суковатые ветви, заскрипело и сгаркало.
- Нав…ррр…а…л.л.л! Нав..ррр…а…л.л.л! Нав…ррр…а…л.л.л!
У мужиков от неожиданности дыхалки спёрло. Ёкнуло в нутрях. В лес, захотелось…
Давлет на всякий случай вновь прошептал заклинание, выскочил наружу из балагашка да бадагом ему, карге старому, погрозил.
Бадог ли, ырым ли напугал каргу. Подскочив, встряхнув с ветвей и себя мокроть, размахнув крылья, взлетел старый, горластый ворчун.
- Ну вот и дурная примета, тут как тут, сама прилетела. Старый ворон Карга нас попроведал. Подслушал, дьявол, о чём говорим. Ведун это, колдун. Священная птица, стерегущая клады, заговоренные белем баем, богатым знаниями, знахарем. Ой, какая это плохая встреча. Ну а уж коли он всё знает, и свербит тебе, окаянному, сходи, попробуй поищи клад, испытай судьбу?!
- Да! А как мы судьбу-то попытать, коли не знаем, где искать её? - переспросил Губай.
- А очень просто. В полночь то место, куда небесная стрела ударила, вновь засветится. Успеешь до семидесяти семи раз сосчитать, пока добежишь до того места и встать на него - клад твой и будет!
Ночь давным-давнёшенько наступила. Одни спят, похрапывают. Другие, которым интересно, ждут, когда Губай, за счастьем да удачей отправится. Деду Давлету не спится. Не отговорил парня. Совестно! Азям - длинный кафтан, вывернул шиворот-навыворот, чтобы убырлы, оборотень, случаем вреда не сделал, хлыстиком его перепоясал. Вышел приглядеть за своёбышным парнем.
Первая примета, насчёт дождя-то, не сошлась. А может нечистый к этой ночи руку приложил… Ветер-тягун уволок тучи с неба. Рогатый месяц завис над таш яром. Взглянули оба, а там и впрямь рога на тёмной башке-скале торчат. Вот страсть-то?! Хоть не ясно, но высветил он подъём к каменному столбу...
Взопрел Губай, подымаясь. Остановился передохнуть, глянул вверх и обомлел. Там действительно что-то свет, с под низу. Будто костёр под скалой. Но светит ярче, и каким-то странным, бледным светом... Страшно стало… Не передать!
Тут-то он и задумался, а не вернуться-ли назад?
Опять другое нашло…. А что потом о нём, мужики скажут? Схлыздил, сдыгал, испугался?!
Вскарабкался на горбень, перед им проплешь открылась. Так, на четвереньках, и подкрался к тому месту, где свет блукает. А там карлухи с мешками какими-то и обушками бегают. А из земляной дудки, возле яра, каменного столба, свет бьёт.
Одивился Губайко.
И так распёрло его любопытство, что сил ни каких нет. Решил заглянуть в яму. Осторожно, чтоб веточка какая, не хрустнула, подкрадывается, подкрадывается, подкрадывается…
Ка..а...к гаркнет над ним:
- Ук…ррр…а…л.л.л!
Чуть ума не лишился паря. А ведь предупреждал мудрый старик.
Вспыхнул свет, закрылась земляная западёнка. И лёгким дымком, светящейся искоркой уплыл тот свет на небо и засветилась там звёздочка Чулпан - звезда рассвета.
Оглянулся Губай, а кругом и в сам деле светает.
Много ли натопчешься в мокрой траве, и так весь вымок. Не солоно хлебавши восвояси направился. У избёнки Давлет дожидается…
Вот так и дошла до нас весть о карлухах, кои и построили под землёй каменную пещерь от Старой Барабы до Азов-горы…
Притихла гурьба, призадумалась. Кои поменьше, запооглядывались.
Старшаки посообразительнее, спросили с подковыркой:
- Дед! А дед? Ты ж сказал, что это был вечер кодр, ночь предопределения судьбы, чё ж судьба-то преподнесла хорошего Губаю?
- О чём только слушали? Горе луковое?! Так ничего и не поняли. Судьба - старый ворон, не позволил кривоногим карлухам забрать глупого мальчишку к себе, в подземелье, где у них в глубине горы кузни находятся, потому и звучат в открытые оконца удары молотов о наковальни, но нет оттуда свободного выхода человеку. И не поймёшь, то ли жив человек, то ли мёртв, коль находится во власти бога Ямы. А вы б захотели там очутиться? То-то!
А вот правда ли всё это, сам не ведаю, робятушки. Но про чудь белоглазую, карликов-невидимок тоже слышивал. Послушайте:
Случилось это в старину далёкую, уму и то недоступную… Так что, ежели чему не поверите, не обессудьте, сам не видел, только слыхивал!
Много-примного времени ехали верхом, пешком шли, вплавь переправлялись, с конями и обозом большущие отряды бухарских головорезов-наёмников, которых направил младший сын муртазы, правителя Бухары, праправнук семя великого Чингисхана - будущий Кучум-хаджи, хан Сибири...
Подталкиваемый своей личной, горькой обидой, жадностью имамов, мечтающих о чудных, несметных богатствах Сибири, снарядили они этот караван. Который лисой, скрытно пробирался по йурме - дремучему, непролазному лесу, чтобы задушить в Кашлыке - Искере царя Сибирских татар - Едигера. Разношёрстный получился караван. Шли бок о бок и делились превратностями судьбы воины, имамы, и торговцы.
Каждый из них думал о своей, личной выгоде в этом долгом и трудном походе, конечная судьба которого была не ясной. Что и страшило многих из них. Но даже мелкие жулики и воришки и те мечтали о своём. Набить золотом карманы и купить себе невесту богатую, и, ни черта не делая, жить себе в усладу...
Среди всякого сброда стойко переносили тяготы дальнего пути и имамы - богослужители, послы шейхов, которые несли истинную веру правоверного пророка Мухаммеда синебородым сибирякам, поклонявшимся каменным идолам…
Да! Чтобы было, какими бы были татара, а уж тем более башкиры, если бы Белый, Грозный царь помог, царю сибирских татар Едигеру.
Вот почему и баю, что невозможно даже разуму заглянуть назад… в пролетевшие ветром века.
Люди, решившиеся на это дело, в изматывающем пути страшно устали. Устали и их истертые задницы. Устали руки и лица от укусов комаров, паутов и гнуса. От дыма, не спасающего от гнуса, слезятся и гноятся глаза.
Многие болели, некоторые отстали в пути, а были и такие, кто умер. И остались от них лишь безымянные камни на могилах.
Кони от такой неволи так устали, что уже никак не откликаются на понукания. Хоть захлещи беднягу до смерти.
Появились и такие, которые прокляли тот день, когда они решились, на всякие посулы и обещания, пойти в этот дурацкий поход, за Камень, в далёкую, неизвестную, но расхваленную Сибирь, где зелёноглазые девушки, необычайно красивы и податливы…
В пути нет-нет да и вспыхивали ссоры, стычки, драки и даже резня, среди рвани и голи перекатной.
Башлык - начальник отряда, быстро и жестоко наводил порядок. Приказано было идти тихо и никого в пути не трогать, ни с кем не задираться... Непослушных юзбашей, воинов, судил Алтанай. По-простому говоря, правая рука хана. И если десяцкие не заступались за провинившегося, то такого горе-воина, нарушившего воинскую, беспрекословную исполнительность, садили задом в кипящий казан и выбрасывали подыхать собачьей смертью.
Если же голодранца - сарта, степняка, умеющего только воровать да отбирать, защищали друзья, то такому провинившемуся воину одевали чёрный платок - повязку на голову. Её он, не имел права снимать, пока грех не спишется с его совести. Кто осмеливался раньше времени содрать её, тому на чёрном платке отрезали башку, как барану…
Посылали таких смертников на самые опасные задания, где жизнь и смерть граничили на острие кинжала.
Чего не ожидали в пути караванщики, так это бунта. Кипчаки - сброд шакалий, которым не доверял Кучум, целая сотня вышла из повиновения.
На короткой остановке будущий хан, сказав своему надёжному башлыку, где будет находиться, отъехал потихоньку от воинов, присел отдохнуть в тишине и задремалось ему, сладостно от усталости. Разлёгся прямо на земле, без верблюжьей подстилки. И заснул.
Тут-то, безродные собаки, псы смердящие, и схватили своего предводителя. По воле судьбы, оказался один на один, против стаи. Связали, посадили спиной к костру, пиками в грудь ткнули.
- Говори сучий потрох, где деньги, что за поход обещал выдать? Скоро передохнем тут, по твоей милости! Ни конца, ни краю нет дороге, предначертанной шайтаном. Давай по-хорошему деньги, и мы в расчете! Если нет, поджарим да волкам на съедение бросим. Тогда прощай жизнь? Ну, дак как? Деньги или жизнь?
Мысли неслись, как аргамак по степи. Нет выбора. Либо умереть не ставшему ханом, не отдав шакалам деньги, либо отдать их, сохранив жизнь, а после, выловив этих сучьих ублюдков, на кол посадить. Не подыхать же на полпути к могуществу и богатству из-за каких-то золотых, алтын - монет?!
- Хорошо! - говорит им Кучум, - Получите вы свои деньги, только как это сделать? Караван - баша без моего разрешения ни одной монетки вам не выдаст! - Кипчаки расхохотались.
- Ты ведь ищешь путь, как отдать деньги, так и он, старый козёл, придумает, как с ними расстаться!
Но тут Кучум одумался, сообразил, что это настоящие, хитрые и подлые враги. Отказывать им - только накликает себе беду.
Добавил:
- Вот вам бронзовый перстень с ястребком, отдайте казначею и скажите, что я велел выдать деньги. Да смотрите, не сглупите. Все деньги не просите, иначе догадается старый лис, не отдаст их.
Оставив несколько туговатых на сообразительность охранников, ускакали ...
От расправы на месте их спасла другая беда…
Подлые душёнки, собачьи дети, кипчакская зараза, прознав, что их деньги могут украсть их же, более сообразительные сородичи, взбунтовались. Стали требовать, чтобы и им до окончания похода выдали деньги.
Слава Аллаху!
Дал возможность услышать и понять Алтанаю, что присходит в его разношёрстных войсках.
Пока «правая рука» наводил жуткой жестокостью порядок, усмирял взбунтовавшихся, кого на колья водрузили, кому хребты переломали, а кого, разоружив, оставили до ханского приговора.
Тем временем, проявив дерзостную отвагу, вырвался из плена сам Кучум, и тут прискакала личная охрана счастливого хана, понимая, какая грозит им кара. Бухнулись в ноги, пусть пока и не властителя этого огромного края, но уже их душ.
Что ни думай, а Кучум - веточка древнего рода, влиятельнейшего когда-то рода, монгольских каганов. А уж они-то на расправу быстры были...
Не до величия было, но всё равно великодушный хан поступил мудро. Приказал им встать и отряхнуться. Другая мысль мучала теперь его самого…
Эта страшная ошибка с охраной золотого запаса заставила крепко-накрепко призадуматься хана.
Поскольку он уже думал, что золото пропало, то велел немедленно притащить старого караван-башу, хитрого, как старый лис, с жиденькой, козлиной бородёнкой, счетовода. Тот, бормоча сам себе, чёрт те что, прибежал и бухнулся в ноги повелителю. Пополз на коленях, вытирая грязные руки о лицо и шайтанову отметину, плешь на башке ...
- О великий, всесильный хан! Прости старого, негодного, немощного старика?! Прости, хоть я и виноват, что выдал часть золотых монет этим голодранцам. Собачьим пяткам! Не верил, что посланы они тобой, о мой повелитель, но они подали твой перстень!? Как не дать?!
Пока, о повелитель, думал, как поступить, треснули они меня, чем-то тяжелым по башке, прибили чуть не до смерти. Хорошо, о всемудрый повелитель, что деньги были разложены заблаговременно малыми кучками по разным местам. А то что бы было у меня? Всё бы отобрали шакальи дети, сукины сыны!
Кучум, рассвирепев, оборвал плутовскую речь старого болтуна:
- Замолчи, ты, пёс смердящий! Как ты должен был поступить? Сдохнуть, но не отдавать ханского золота. Кому ты его отдал? Паршивым псам, без роду и племени?
Сколько ж пришлось поизворачиваться, попотеть, находясь на грани между жизнью и смертью, чтобы оправдать себя, свой трусливый поступок перед всесильным ханом. Для этого хитрый лис пал в уголья костровища и золой затухающего костра, и воя, и размазывая слёзливую грязь по лицу и чёртовой лысине, пытался вызвать жалость у хана, по знаку руки которого, по сдвигу брови или мизинца умерщвлялись сотни людей... Что стоит одна его жизнь?
И случилось поистине странное. Судьба улыбнулась ему…
Сам пережив ужас смерти, хан рассмеялся… Пнув полуживого от ужаса, дрянного казначея принял новое, другое решение.
- Не знаю правду ли говоришь, старый хитрец, но благодаря твоим воплям я принял мудрое решение. Если воров и предателей, кач кыннар - беглецов не схватят, то ты покроешь эти долги своими товарами, какие везёшь на продажу сибирцам и китайцам. Иди прочь, прохвостень! И запомни, никому про украденные деньги не говори иначе, лучше язык заранее сам себе отрежь. Всё! Иди - прощаю!
Пятясь задницей от хана, благословил судьбу:
- Да, будет милость Аллаха, о счастливый хан! Да будет милость Аллаха над твоей головой сиять как солнце…
Отошёл подальше, и юрк в кусты, исчез с глаз долой. От беды подальше.
Хан же, пригласив близких, кому доверялся, по союзу сердец и разуму, оборонившись на небольшом расстоянии кругом личной охраны, провёл беседу, на которой порешил сделать так: на следующей стоянке после трехдневного перехода по Старой Азовской тропе сделать еще один отдых.
- Пусть кони попасутся перед выходом за Камень, в сырую Сибирскую землю, о которой доносит нам Мустафа Саид, идущий тайно впереди каравана. Пусть купаются кони в родниковых водах речушек, подлечат раны и потёртости, которые получили, пробиваясь в распутицу, по бездорожью через буреломы и болота, и преодолевают непроходимые леса, неся на себе тяжёлые ноши. Пусть и люди вымоются и выстирают свою провонявшую потом и мочёй одежду. А мы, тем временем, спрячем надежно часть золотого запаса, как сказал, хитрозадый казначей, на «черный день».
Обсудили задумку до самой последней мелочи. С приказом, чтобы ни одна душа не знала про этот замысел...
Слава аллаху! Всемудрому и милосердному!
Наконец-то, вышли по склонам гор, по подолам и ложбинам, изъеденные в кровь тучами комаров и овода, на широкое, обветриваемое место. Долина была сказочно красива и, главное, по ней текла быстрая, бурлящая по каменному перебору чистая речонка. У подножья скалолобой горы, что отмечена зловещей печатью шайтана - лысиной, возле стойбища кочующих башкир остановились на роздых кони и люди...
Отпустив бессловесную животину в цветущие луга, бросились варить в казанах походники горячую пищу и поголовно стали мыться, стираться.
Стирали и мыли всё, что можно было намылить. Тёрли душистыми травами провалившиеся бока лошадей, свое грязное тело, стирали халаты, штаны, портянки...
Шел месяц раджаба. Седьмой месяц лунного календаря. Месяц примирения…
А что случилось в ночь Мирърадж - вознесения пророка, слушайте далее.
Пока воины и караванщики отдыхали, часть личной охраны шеббанида повели провинившихся вояк вместо отдыха на вершину горушки, которую местные башкиры звали Тургояк. По ихнему, это излюбленное место жаворонков, где поют весенние жаворонки… С вершины её виднелся весь зелёный край, от тёплого неба до холодного. Рядом, выше, была более высокая гора.
Провинившимся дали не пики и сабли, а заступы, и стали они рыть яму... Страх заполз в их души. Зачем это? И чтобы видели это все, разрешили подходить и смотреть всем. Башкирам, татарам, степнякам-сартам, которым особенно не доверял Кучум. Мудрый звездочёт, знахарь и врачеватель говорил громко, да так, чтобы все присутствующие слышали приказ будущего хана - царя Сибири!
- Как только светило коснется краешка горы, сложить на дно ямы мешки с золотыми монетами и закопать их до наступления темноты. И пусть они никого не наводят на грешные мысли.
Настал торжественный миг. Мужчины встали на колени, обратились лицами к светилу, прошептали вечернюю молитву, прося у Всевышнего сниспослать им удачу, кому счастья, кому богатства...
Над закапываемой, забрасываемой камнями ямой пролетел, каркая, старый, седой ворон. Словно приметя что-то нехорошее, проурчал скрипучим, картавым голосом:
- Ук…ррр…а…л.л.л! Ук…ррр…а…л.л.л! Ук...ррр…а…л.л.л!
Заставив на малое времечко остановить заброс капища, посмотрел со страхом на мудрого вещуна, предрекающего что-то непонятное и потому зловещее...
Проводил ведуна взглядом и звездочет, и тоже предрёк:
- Коль полетел ночевать в сторону мертвецов, жди плохой погоды! Торопиться надо!
А вещун, тяжело, казалось, махая крыльями, скрылся в стороне зашедшего солнца, где вовсю полыхал кровавый закат. Чтобы все знали и слышали, - охранникам, башкирам, торговцам, провинившимся воинам, - прорицатель, предсказатель судеб, прокричал приказ.
- Здесь, во избежание дурных, злых и подлых помыслов, оставлена ханская казна. На великий, звездный день! А звёзды, правоверные, вы знаете, не обманывают! Но и они предвещают сложный, трудный путь к славе и процветанию! Мы придем к заветной цели! И тогда судьба приготовит вам всем щедрый подарок, за которым мы вернёмся сюда!
После чего, поглаживая бороду, прокричал много раз:
- Парапас! Парапас! Парапас! Парапас! Парапас! Парапас! Парапас!
Вот так, с той поры, крутолобую с шайтановой отметиной гору и прозвали Парапа - «Мы вернемся сюда!».
На другой вечер, по голым, скользким стволам, недавно только что гудящим, как струны, соснам, конями и кожаными верёвками на место захоронения ханских денег втянули огромный камень.
Но это случилось на следующий вечер, а что в прошлый?
Кроме сторожевой команды и личной охраны Кучума в тихой долине все спали. Уставшие «чёрные платки», омывшись холодной, струйной водой, сняв усталость, страх и неверие, что остались живы, что их не похоронили, бросив в яму, как дырявые курдюки, свалились спать.
Не тут-то было!
Только выглянул рогатый брат правоверных, как их вновь кто-то тряс:
- Айда?! Айда! Ждут вас, уже, на новое дело!
На окраине огромного луга, за вольно пасущимися конями, стояли уже осёдланные, и личная охранная сотня хана.
- Всё! - ёкнуло, под ребрами у присмиревших смертников.
Насмерть перепугались, охлынулись до изморози на костях, побледнели, оттого стали белее луны. Почуяв неладное, подумали, как один:
«Бежать надо? А как? Куда? Не успеешь дрыгнуться, как тут же воткнут в спину пику или пластанут лезвием сабли по горлу…»
Но, приглядевшись, увидали, что на луке сёдел не висели ни сабли, ни луки. Так прямо в пятки и отхлынул жар. «Пронесло!»
- Тронулись! - приказал башлык Алтанай. - После этого ханского задания с вас снимут позорные повязки!
Звездочёт, как главный распорядитель, всю дорогу торопил башкирских проводников, егетов.
- Скорей! Скорей! Поторапливайтесь!
Впотьмах дорога шла в гору, всё выше и выше…Лошади лучше людей чувствовали лесную непроходь. В густой лесной темноте тяжёлое, храпистое дыхание подсказывало пешим, где которая из них идёт.
- Там! - Вдруг заговорил громко звездочёт. - На священной отныне и на века горе Азау мы спрячем настоящее золото нашего хана, царя Сибири!
Нарочито громко старый ведун продолжил:
- Так же, как зуб мудрости прячется в недрах молчаливого рта, спрячем, и мы, до поры до времени, то, что повелел нам всемудрый и могучий хан Кучум! Сокровища, зуба мудрости, помогут нам раз грысть непокорное Аллаху царство сибиряков... А чтобы не смогли найти его жадные оборванцы, у которых в башке только одно, где бы, и как бы не прикладывая ума и силы своровать, стащить, ограбить и жить припеваючи, не затронув ни одной извилины в своей глупой, дырявой башке…
Понужая коня и оторвавшись от приговорённых, рассуждая с лучшим другом хана, прорицательным тоном сказал:
- Сделаем, Алтанай, несколько захоронений, входящих в священное число. Пусть поганые, шелудивые шакалы рыщут, ищут его... - Засмеявшись тихим, истерическим хохотком, продолжил знахарь… Нашёптывая уже:
- Известно, что глупость да жадность - родные сёстры! Как велено, напугаем обречённых и дадим им возможность убежать.
И вновь засмеялся, как ему казалось, удачным замыслам.
- Пусть разносят молву. Пусть им ханское золото, не даст спокойно спать и жить. Пусть дикие шакалы перегрызут друг другу глотки. Заодно проверим прочность помыслов наших воинов.
Постепенно, незаметно услышали «чёрные», что лошади перестали храпеть. Подъем кончился! На большой поляне уже были видны, хотя и плохо, огромные бойницы скал. Удивились все, будто и вправду перед ними вновь возникла турецкая крепость - Азов.
На востоке небо подернулось еле уловимыми, нежными всполохами утренней зари.
Алтанай выставил заслон, на расстоянии видимости двух, по обоим сторонам стоящих охранников. Чтобы не смогли удрать, проскользнуть мимо них наказанные Аллахом дикие шакалы. Без отдыха начали они рыть ямы - колодцы, выкорчевывая и ремнями вытаскивая пни и камни.
Рубахи и халаты пропитались от напряжённой работы, потом. Передохнуть, поднять головы не давали. Чуть кто задержит задранную голову к небу, на самую малость, тут же рассекающий воздух свист - и тело разорвано до крови.
А там, в небе, солнышко, такое родное и далёкое, поднялось в самый зенит. Есть и пить хотелось до обморока.
Тут только и поняли « чёрные платки», почему их «безоружные» охранники привели на эту злосчастную гору…
Чтобы не перепугать их, несчастных, что ведут их принимать смерть! Чтобы не было помысла сбежать ночью…
То-то и драл глотку старый врун - звездочёт. Сзади, другие воины, везли то оружие, которым убьют их здесь, в вырытых ими самими ямах.
Наконец-то «чёрным платкам» разрешили поесть, напиться вдосталь… и… вновь зазвенели, забрякали, роя, то ли могилы себе, то ли, «спаси и сохрани Всевышний, прости за глупые прегрешения», действительно скрытни под ханское золото?!»
Хотя рядом с ямами никого не было, но, на миг замерев, чтобы вытереть пот с лица, чувствовали, как на них смотрят с презрением те, кто по ханской воле в любой миг искрошит их в кусочки, которые с удовольствием проглотят любопытные вороны, уже сидящие молча на вершинах сукастых сосен, словно понимая что-то большее, чем эти рабы случая...
Склонив головы, уставившись внимательно на землекопов, они тихо, словно переговариваясь, каркали.
Вот и новая яма - колодец готова.
Башлык приказал охране перевести несчастных на новое место.
Раскачав толстенный сук, подпрыгнув, тяжело оторвавшись, распластав крылья взлетел старый, в седых перьях, наверное, уже трёхсотлетний ворон… Закричал глухо, но слышно, так что весь лес слышал:
- Ук…ррра…ль…ли! Ук…ррра…ль…ли! Ук…ррра…ль...ли!
Вздрогнули от плохого предзнаменования и те, и другие.
- Не к добру это он, раскаркался?!
Пробубнил ханский ведун, но побоялся сказать вслух, хотя «правая рука» всесильного хана тоже обратил на это внимание и тоже задумался.
Кто подумал, но не знает ещё, что ежели вороны кружат над воинством, то быть, кому-то мёртвой падалью…
И не важно, добрый ты воин или худой. У судьбы нет любимчиков. А беда, действительно, таится где-то рядом? Когда шли конным строем, замечали сторожевые и докладывали, что нет-нет да появлялись в темноте неизвестные, бесшумные конники.
«Наверняка ногаи, словно волки, идут след в след и ждут не дождутся своей добычи. Стороной прячутся. Ждут выгодное для себя время.... Этим наплевать кто, куда и зачем идёт. У них своя выгода. Под шумок, ободрать кого-нибудь. За деньги и драгоценности и тебя продадут в полон», - подумал Алтанай. Объехал, мудрый башлык заслон, предупредил своих верных воинов и о такой опасности. Приказал смотреть в оба. И чуть что не так, знак дать, кукушкой прокуковать. Значило это - всем в кучу собираться.
Семь ям уже понарыли проклятые... И с каждой новой ямой, а верное могильником всё бледнее становились лица отверженных.
«Что с нами будет? Сломают хребет и бросят подыхать под этим равнодушным небом? Зарубят? Зарежут как барана?» Мучаясь мыслями, заметили, что сам Алтанай тоже тревожен. «Воин он старый, опытный, чего ему-то бояться? Не воронья же? Бежать надо!»
Думает каждый об одном и том же…
И только удаляются охранники, как пересохшие губы шепчут:
- Бежатъ надо! Бежать, пока не наступил вечер.
И каждого мучил вопрос, не дававший покоя ни на один миг. А как бежать? Тут же в спину вонзятся железные наконечники стрел, которые уже не вырвешь из живого тела. Подъехал Алтанай со звездочётом, приказал: «Слава Аллаху!» закапывать тяжёлые мешки, «неужели и вправду, с золотыми монетами», кои своим звяканьем пугали захоронщиков. Теперь уже таким жутким звоном...
Одна, вторая, третья яма закопана с тяжелыми кожаными мешками. «Пора!» - думали сообразительные. Только забросаем последний схрон, а может в нём и захоронят нас…
И хотя в страшные минуты, когда жизнь висит на волоске, память сгущается, превращается в нечто, что запоминает каждый миг, каждое мгновение, которое, если выживешь, можно тысячу раз пересказать, не напрягая памяти, не запутавшись от надвигающегося ужаса, никто о местонахождении ям и не думал, не запоминал.
Как это делал раскалённым железом мудрец, на толстом куске кожи...
И вот, во время перевода проклятых на предпоследнюю яму, раскачав до треска на вершине сосны сук, с хриплым гырканьем взлетел ворон.
- В…у…ррр…а…ллл! В…у…ррр…а…ллл! В…у…ррр…а…ллл! - Провозгласил лесной ведун всему миру!
И звездочет, и башлык уже заметили странное поведение этой стаи ворон. Прилетали они заранее, и как раз на то место, куда думали пригнать осуждённых.
Усевшись на близстоящие, сукастые, расхристанные ветрами сосны, вороны с каким-то настораживающим любопытством, выпучив блестящие глазёшки, задумчиво ждали чего-то нехорошего. Сидели тихо, не шелохнувшись, не моргнув глазом. Это тоже показалось сотнику зловещим предзнаменованием. Задумался… да тут, под руку, старый колдун забубнил:
- Пристрелить бы эту гадину да на огне обжарить. Чтоб другим не повадно было! – то ли просительно, то ли повелительно, с хитрецой, проворчал козлобородый. - Иди пойми, что надумал? Что не так, вывернется... Скажет, предупреждал!
Сняв часть караула, надоумил их, сказал, чтобы они заранее, ушли к другой яме, без коней, и спрятались вокруг сукастых деревьев, но так, чтобы мышь их не услышала.
И как только чёрный Карга с воронами усядется, попытаться достать их стрелами. Чтоб над последними ямами их там не было.
Подойдя поближе, к захоронениям, как бы невзначай, проговорился, обмолвился прорицатель:
- Ну вот, скоро и конец святому делу!
И утянулся куда-то. Оглянулись «чёрные платки» и ужаснулись. Часть охраны снята с постов и идут они пешими на место, где осталась последняя ямы. А там… черкес - палач! Мираба! От одного вида которого даже у самых отчаянных и смелых отнимались ноги…
Поняли, что к чему!
И уже не сговариваясь, бросились кто куда! Сперва ползком, до первых кустиков. Но кишка не выдержала, соскочили да как рванули под гору - только пятки засверкали... Словно лоси, не разбирая дороги, неслись...
А что делать? Остаётся либо умереть с перерезанным горлом, либо кому-то спастись... Кому какая судьба выпадет. Одни скакали так, что Анчутка - старый чёрт не догонит. Другие, обессилев, пали и загнанным зверем забились под кочкарники да грабастые корни старых елей. Затаились, словно мыши, еле вогнав выпавшие из груди в горла сердца. Услышали грозные улюлюканья, знакомый свист плёток и взвизги сабель. Их ищут.
Посновав туда-сюда, вниз-вверх, ускакали охранники в гору. А вечер уже накинул на лес, на горы, на сырые низины полушалок из грёз и сомнений. В какой бы угол не глянул беглец, всюду виделись злые морды охранников с оскаленными зубами. То нечисть какая-то выглядывала из страшащего душу сумрака.
Воины, растерявшие провинившихся кипчаков, страшно ругаясь, проклиная свою судьбу, ушли, и наступила жуткая тишина...
Не до радостного злорадства было тем, кто слышал брань головорезов. Их самих ждала волчья жизнь.
А той порой к седьмому скраду приближались конные башкирские батыры. Криволапый звездочёт, слезливо щурясь, пристально вглядывался в ближайшие корявые ветки сосняка.
И точно же!
- Шайтан его раздери! Этого старого каргу! - ругнулся звездочёт.
Сверху, уставившись на медленно и устало шагающих всадников, по цветущей траве, ворон тихо гыркал, качая головой.
- Ну, собачья пятка, погоди! - тоже прошипел ведун людских судеб.
И не успел договорить злобное высказывание, как стрелы от уха натянутыми тетивами, взъюзгнув оперениями, взмыли в сторону вещего старца - карги...
Пролетев с шумом листву, куда попало, в сучья, в ствол, вонзились стрелы… И тут же, бестолково взлетев, заметались над самой ямой вороны, поочерёдно скрываясь за бойницами скал. Не сразу заметили стрелки, что крыло Карги пробито стрелой. Заваливаясь вправо, стараясь улететь за скалы, стал он постепенно падать, вызвав вопль восторга у стрелков. Конники с улюлюканьем ринулись догонять лесного ворчуна, перья которого несли удачу в любом замысловатом деле...
Пал тот. Но, чудо! Всадник, что его увидал первым, просто обомлел и растерялся от увиденного...
Ворон, сложив крылья, выставив когтистые лапы вперёд, сел на землю… и побежал. Но как побежал-то?
Тумпасы - в годах воин, а растерялся... Хлестанул себя плеткой так, что обогнув спину, распластала ему бровь. Поняв, что это не обман в сумраке, не жаркий, степной мираж, понукнул коня, поддав ему под бока, поскакал вдогонку за кривоногим карлухой, у которого вместо руки было пробитое стрелой крыло…
Боевой конь, принимавший участия в сечах, изворачивая башку, кося лиловым глазом, вертелся на месте, выписывая кренделя, не желая подчиняться приказу седака. Врезал, что было сил плёткой! Конь взмыл свечой, заржал от обиды, но ни в какую...
«Медведь что ли там?» - подумал, но тут же не поверил своей мысли. – Как же так? Ну! Сам же видел! Криволапый иргаил бежал. Завроде настоящего человека, только маленький, на коротеньких, кривых ножках!
Закуковал! На клич ни кто не отозвался.
Обозвав любимца собачьей требухой, соскочил, схватил аркан и погнался за карлом. Подраненный ворон, или кто там, спрятался за толстенной сосной. Осторожно обходя, подкрадываясь, увидал… Подраненый иргаил обломил оперение стрелы, выдернул её, из… руки!
Услышав хруст ломающихся веток, карлик, у которого в потёмках светились белки глаз, юркнул в кусты… Вынырнул куропаткой на другом конце поляны. Да как припустил, что было сил, в гору. Тумпасы, выбежав на поляну, уверенно метнул аркан, взвизгнув от радости. Набросил, поймал чудака белоглазого! Стал натягивать верёвку, да не тут-то было. Как бык, упёрся маленький человечек. Клинок в зубы, на всякий случай, да давай подтягиваясь, чтобы не отпустить удавку, подходить к странному человечку. А тот свернулся калачиком, не шевелится. Пнул для убедительности, и… от боли клинок из зубов выпал. Сплюнул! В сердцах, прошептал:
- Бисмилла! Во имя аллаха! - и наваждение пропало.
Аркан был наброшен на камень-зубец, торчащий из земли. Ещё раз плюнул, со зла. Смотал верёвку, пошел обратно к коню. Обернулся и ... А там маленький человечишко, семеня короткими ножками, опять бежал в гору.
- Не воин я, если не узнаю, куда этот шайтан скачет?
Уже в густом сумраке, еле-еле разбирая очертания коротыша, помчался за ним. Хорошо, что белоглазый нет-нет да оборачивался, означая себя. От куста ко пню, к комлевому кряжу, от дерева к скале, добежал, хоронясь, до самого верха горы.
Там, на плоской стороне, где недавно, при солнечном свете, копали ямы, в густой траве чайного болиголовика, потерял из виду иргаила. Сторожась, по за день протоптанной тропке, босым, чтобы невзначай не хрустнула веточка, пошёл Тумпасы. За скалами, над лесом, появился двурогий месяц. Напрягая до предела слух и зрение, шаг за шагом, двинулся в тени, по сырому и холодному каменному коридору…
Вдруг что-то зашуршало… и на поляне, густо в рост затянутой травой, словно из-под земли, пыхнул столб света. Белый-прибелый! Осветив на какое-то время каменный столб, он пропал.
В темноте, еле уловимо, шуршала трава. Встав на четвереньки, стал пробираться туда, где в темноте чернел яр. Услышав шорох, замер. Из травяной густоты вынырнул иргаил. Приткнувшись лбом к камню, прошептав что-то, он легонечко, одной ручонкой, словно отогнал с места курицу, отодвинул каменную махину.
Оттуда, из нутра горы, пыхнул огромный сноп бледно-молочного света! Гномик с мешком нырнул в лаз. Каменная баба угнездилась, и всё замерло. Как будто ничего и не бывало.
- О, Аллах! - воскликнул от удивления Тумпасы…
Так же напряжённо прислушиваясь и вглядываясь, вышел на ту небольшую полянку. Обошёл каменную бабу, в которую во все трещинки и щели, башкиры натолкали медных и серебряных монет, наконечники стрел. Медные, железные и, вроде, даже каменные. А может это вовсе не наконечники? А кресала? Подумал Тумпасы.
И вдруг Тумпасы в три прыжка отскочил от каменной бабы, и бухнулся в цветущую белым туманом траву. Каменный столб отодвинулся в сторону, осветив ближайшие скалы, и оттуда вынырнули семь горбачей.
«Ого! Что-то тут не то? - подумал старый воин. - Куда это они таким грозным тулаем собрались? Да, с мешками опять? А молот-то зачем? О…го…го? Не по мою ли душу?» - Вместе с удивлением по спине пробежал липкими, холодными лапками страх… Захлопнулось на миг сердце.
«Вдруг схватят и уволокут, в своё подземное царство рабом вечным?» - но тут же почувствовал угрызение совести. «Какой я, к шайтану, воин?» - стал наблюдать, что дальше станут делать горбачи-иргаилы.
А те друг за дружкой пошли по протоптанной тропинке и скрылись во тьме. Пока думал, что же дальше делать, качнулись цветущие шапки трав и чинно, следуя друг за дружкой, из травы выходили карлики, таща на себе мешки, в которых кто-то отчаянно бился.
- О, Аллах! - Прошептал тихо Тумпасы.
Карлуха толкнул каменную бабу и та, качнувшись, сошла со своего насиженного места. Из земляного оконца ударил вверх яркий, неземной свет. И увидал воин ещё более невероятное зрелище. Развязав мешок, они вытаскивали из него поочерёдно тех, кто копали под Кучумову казну, ямы…
«О…го…го! Какие же они сильнющие», - подумал Тумпасы.
Развязав ошарашенного пленника, они толкали его в нутро горы.
- Воистину! С людьми происходит то, чего не миновать!
Прошептал старый воин и тут же подумал:
- Ой, пора уходить! - А самого так любопытство раздирает, что и страх не может отогнать от того места.
Горбуны, сделав одно дело, принялись за другое, более странное… Стали выбрасывать из мешка, вынутого из лаза, большущую, светящуюся лунным светом сеть. Тут кому не интересно будет посмотреть, для чего это. Растрясли её, расправили на траве, молниеносно, пауками по тенёте, прям по скалам, и побежали карлы горбачи ...
Взорал Тумпасы не своим голосом.
- Бисмалла! - вскочил, да бежать…
А сеть опускается всё ниже, ниже, ниже… Понял, да поздно! На него раненый иргаил сеть навастривал. Выхватил из ножен криву да востру сабельку, в надежде изрубить опускающуюся на него серебрящуюся паутину сети. Да тут, видно, так надо было Всемилостливейшему, услышал всхрапывание. На миг глянул в ту сторону, а с восточной стороны горы конь его верный идёт. Опешил Тумпасы. Уставился на голову коня, растерялся, про страх забыл. Во лбу, меж ушей, яркая звезда горит мерцающим светом. А как конь на голос хозяина скакнул, тут и понял Тумпасы, что не во лбу, а на краешке утреннего неба, мерцает эта звезда Чулпан - его спасение.
Вовремя верный конь разыскал своего пропавшего хозяина, забыв про обиду! Вскочил на него Тумпасы, перелетели через головы горбунов, навстречу утренней звезде…
На одном дыхании облетели скалистую вершину и выскочили на поляну, где пылали костры.
Вываренная маханина лежала на куче нарванной травы. Вовремя подоспел! Тут друзья налетели, расспрашивать давай…
Алтанай остановил их.
- Пусть сперва наестся мой верный помощник.
Расседлал его и отпустил на волю. Вернувшись к друзьям, добавил:
«Теперь и я поем. А уж сытый желудок лучше, чем голодный, расположит к разговору.
С жадностью стал резать куски кобыльего мяса, разжёвывая его с дикой черемшой. Насытившись вволю, Тумпасы разлёгся у костра, уставился на мерцающий огонь, располагающий к долгой и обстоятельной беседе, и молвил:
«С чего начать, даже не знаю, верные мои друзья».
«Тумпасы, мы тебя потеряли, уже думали навсегда - сказал Алтанай. - Спускались не один раз за гору, до самого болота. Облазили все скалы. Кричали кукушкой. Звали по имени, данным отцом. Не откликался. Испугались! Не шайтан ли над тобой надсмеялся, закружил голову, лишив разума? Прости, верный друг, за то, что так думали… Думали, уж не убежал ли с проклятыми, опозорив седую голову предательством?»
И ответил им верный воин Тумасы:
«Нет, друзья мои лучшие, не то совсем со мной случилось. А как об этом рассказать, не знаю. Смеяться будете... Но верьте! Выследил я раненого ворона, каргу. Догнать хотел, да не смог. Обернулся тот, кем бы вы думали? Карлухой криволапой! Аю - да и только!»
«Так ты ж на коне был?»
«То-то и оно! Конь, да простит и его Аллах, чудить стал. Плётки не слушается. Круги месит ногами на одном месте, ни в какую не хочет идти. Плюнул я на него, дурака, побежал догонять. Аркан набросил. Опаньки! А это каменный зуб, оказалось, из земли торчит… И на него, шайтана, тоже плюнул, к вам направился. Оглянулся, а у карлухи пятки сверкают. Ну, думаю, не я буду, если не догоню чёрта. Крался, осторожничал и вывела меня чудь белоглазая, куда б вы думали? К каменной бабе, к идолищу поганому. Там, под ней, они и прячутся в горе. Кипчаки, которые разбежались, по воле Аллаха и правителя нашего, карлухи семерых выловили, в нутро горы отправили!»
«Да ну?» - дружно, удивленно воскликнули воины.
«Да! Подходят в яру. Лбом уткнутся и шепчут. А вот что - так и не расслышал. Каменный столб отходит в сторону и оттуда столб света огромной свечой светит из-под земли… Вот вам и да ну! Сам видел! Подполз, так близко, что чуть на голову не встали. Сеть на меня накинули карлухи. От рабства унёс конь родной. Никому больше не советую туда соваться. Силища у горных гномиков немереная а по скалам бегают, как пауки».
Вытаращив от удивления глаза, цокали языками, удивляясь, не верили в то, что рассказывал Тумпасы.
Смешно это, но никто не решился пойти и проверить правдивость слов товарища. Тогда башлык один решился пойти и подтвердить свою смелость и власть. Никому не разрешил идти с собой. Один отправился, через скалы, к каменной бабе...
Вернулся уж когда совсем светать стало. Подтвердил только то, что в тишине, средь скал, кто-то шушукается.
Тут всезнающий и мудрый звездочет подтвердил слова Тумпасы.
- Ночь сегодняшняя - вознесение пророка Мухамеда в Медину. А поскольку ночь божественная, то и души провинившихся не на небеса, небо, к Аллаху вознеслись, а опустились в подземное царство гор, из коего никто из людей не возвращается. А потому миссию свою мы окончили, помолимся рассвету и утренней звезде Чулпан, спасшей правоверного воина Тумпасы! Встанем с чистой совестью и возвратимся к тем, кто нас послал, и ждёт с ответом. Пора в путь отправляться. И ты, Алтанай, докладывай хану Кучуму, что его наказ выполнен!
Ушли отряды воинов ислама, правоверных мусульман, покорять вольнолюбивую Сибирь, её хана Едигера, вознамерившегося встать под крыло Белого царя.
Сколько же легенд, сказаний, преданий, сохранилось в народе о золотом запасе хана Кучума, спрятанного на «чёрный» день. Сколько глупых голодранцев пытались во всякие времена отыскать заговоренное ведуном-звездочётом алтын богатство - и всё бес толку.
Мудрый был Кучум, дальновидный.
Часто так бывало, что видели люди впотьмах чудь белоглазую, карлух коротконогих, которые, якобы, в эту священную ночь имеют право выходить из подземелий и брать в пленение одиноких ночных путников.
Произошло это в месяц Шабан, года Еланелы. Года змеи. Когда впервые на священной горе Азау башкиры и татары стали через три года, на високосный, приносить подарки к каменной бабе, чтобы чудь белоглазая, карлы-горбуны, охраняли клады царя Кучума. Чтобы не подпускали они к ним жадных, корыстных и лживых людишек, чтобы не вредили местным стойбищам вести спокойную жизнь.
Ну а если не верите мне, старому человеку, сходите в такую ночь на Азов-гору, прислушайтесь и услышите как шепчется вокруг вас чудь белоглазая! Словно советуясь, допустить вас к кладу или нет?! Может, робятушки, кому и повезёт увидеть чудь эту, карлух горбатых.
Вот и весь мой на этом сказ!»
«Дедушка, а вы же забыли рассказать, что видел Губай в нутре горы?»
«Молодцы, что напомнили! Да толькё сказать об этом боле ни чё. Всяк, кому довелось видеть горную утробу, дак на другой ёт день, забывали всё начисто, али несли эдако, прочее и сказывать-то стыдобушка. А всё ж баят, робятушки, и про это, для вас на то отведённое Богом времячко нужно. А то как милые вы мои!»
© Владимир Суренков
г. Полевской
UraloVed.ru
