Быстра да говорлива в верхнем течении река Исеть. До Петра-царя сюда всяк народ — и лихой и обиженный селился, а уж при нём — нате вам, пожалуйста, осваивайте земельку — будет вам вольная ото всех податей на три года, а как освоите, буду с вас в казну три шкуры драть!
И потянулся за Камень (так в то времечко Уральски-то горы звались) народишко. Всем, ишь, волюшки-то хочется. Стали тута люди жить. Женились, детишек рожали, работали, на охоту ходили, рыбку ловили. Поманеньку отстроились, пшеничку стали растить да на мельнях водяных мучицу молоть.
В версте от деревушки Смолята (это уж щас она село Смолино зовется) в лесу поселилась семья – приехали аж с-под Нова-города, на вольные земли. Глава был крепкий «рукастый» мужик. Звали его необычно для русского уха – Бурхан.
Отец его, служивый крещёный татарин, взял в жены русску девку и вырастил с ней 3-х деток. Старшего он и назвал татарским именем – Бурхан. Так по-татарски звали, значит, самых главных в роде. Вырос Бурхан, женился на русской девке Марьюшке — рыжеволосой красавице. Дочурка Алёнка родилась, растить стали. У дочки волосики то же, что огонь. Он их, любя, Лисичками звал. Жили себе, потихоньку. Тут народ за Камень на вольные земли стал уезжать: сказки сказывали — там земли не меряно, каменья самоцветные из-под ног сами выскакивают – «живи, богатей – не хочу!» Ну и он со своей семьёй собрался.
Долга была их дорога… Уже на Камне в Пьяном бору случайно подсмотрел, куда разбойнички медны да серебряны деньги ограбленного на Сибирской дороге купца спрятали. Когда те ушли снова на разбой, он их тайник и разорил. На целых 4 рубля и 20 копеек воровска-то кубышка оказалась! Это ж, какие деньжищи огромны! Корова 80 копеек стоила, за 50 копеек двор построить можно было, воз огурцов, веришь, 1 копейку стоил. Повезло паре. Но он всем молчок…
Вот сюда, аж за Камень, Бурхана со своей жинкой – Марьей да с любимой доченькой Алёнкой судьба занесла.
Добрались до Смолят. Поглянулось им здесь – река быстрая, шумит, пенится. Местные это место на реке, как заселяться тута стали, Бурунками прозвали. Эх… Меленку бы тута на островке поставить!… По берегам реки скалы высокие. Вокруг боры сосновые и березовые. Зайчишки, кабанчики, козлы да лоси есть. Травы душистые, целебные. Грибы да ягоды. Дышится легко. Землицы сколь хошь. Благодать…
Наперво в шалаше жила семья. Потихоньку за лето избёнку отстроили. Жили как все. Шибко не тужили. На второе-то лето Бурхан на острове после Бурунков меленку поставил, небольшую, но справную — водяную. Жернова для меленки в Колчеданской слободе купил. Пригодилась воровска-то кубышка!
Крутится водой мельнично колесо, шлёпат по воде крылышками, зернышки мелет. Ну, мужики смолянские, конечно, тоже в сторонке не сидели. Тут так заведено было: надо помочь, щас, всем миром подмогнём, тем боле опосля стройки Бурхан их хмельным кумысом, что у башкир местных достал, вволюшку угостил. Ну, мужики есть мужики. Ясно дело — любо!
Марья с дочуркой Алёнкой (ей-то уж годков 6 было) всё в лес по травы да ягоды. А как грибы пойдут, только и таскают корзинами, запасы делают. Марье-то, слышь, ещё маманя да баушка про травы да всяки там корешки рассказывали: как там и от чё имя лечить надо. Заговоры там всяки. Так вот она их собирала, сушила да настои делала. Прознал народ — лечиться к ней ходить стал. Не отказывала никому – всем помогала. Благодарны люди ей были. А Алёнушку за добрый и ласковый характер, да золоты волосы в селе меж собой Лисичкой звать стали. Так, понимаешь, с любовью, по-доброму в общем. Как такой семье не помочь!
Выше с полверсты от мельницы аул башкирцев был – Биклемеш звался.
По ихнему, по-башкирски, значит, будет «застывший». Ничё с имя жили, мирно. Всё спокойно и ладненько.
А на дворе-то уж тыща семьсот девятый год шёл. В 20 верстах вниз по реке на притоке Исети речке Каменке завод был, восемь лет ужо пушки для царя-государя лил. Вся округа Каменску слободу кормила, дровишками снабжала, на рудных копях породу дробила.
Только вот слух пошёл — опять башкирцы восстали против, значит, бела царя. Озлоблены на всех русских, не выполнили царски чиновники своих обещаний, данных башкирцам, потому считают они, что русские занимают их земли незаконно. Опять с юга башкирский хан Алтынбай, на север со своими конными отрядами головорезов движется. Селенья жгут. Животинку угоняют. Убивают старых и малых, а кто покрепче, тому колодки на шею и на рынок в Бухару – в неволю.
Лет семь назад они всё кругом повыжгали и разграбили – Колчедан, Бортниково, Окулово, Волково, Рыбниково, Темновку, Клевакино, Маминское. Ох, и душегубы-же, никого не жалели…
А смолятски-то мужики не регулярна часть кака – ни ружей тебе, ни пушек, а чё полсотни мужиков с вилами да топорами супротив тысяч вооруженных до зубов конных башкирцев?
Решили всем сходом уйти от греха – схорониться где-нибудь, пока лихо мимо не пронесёт.
От Смолят-то в версте с гаком в лесу в логу пещерка была. Робяты чё постарше с факелами, слышь, лазили, мышей ентих небаских, ну, летучих в общем, притаскивали – говорили, ходам тама конца нету, каморы, говорили, больше горниц. Крикнешь – голос в пустоте терятся. Вот туды быстрёхонько так собрались. Припасов набрали на пять днёв.
Знали: кочевники они – как ураган пронесётся… День, два и всё… Ищи ветра в поле.
Скот угнали за реку, схоронили в овраге за Чёртовым Пальцем. Сена ему, травы — все быстрёхонько натаскали, чтоб, значит, от голода криком себя не выдал, а воды вдоволь — ручеек по оврагу бежал. Тропки тщательно так замаскировали. Как будто тайга нехожена… А вот собак да кошек порешить пришлось — выдали бы хозяев своих. Бабы да ребятёшки уревелись все.
На высоки сосны парни-дозорные залезли в сторону озер смотреть, семь лет назад оттель, сказывают, бусурмане нагрянули. Всё наготове. Ждут. Ушки топориком. Сердчишки в груди, как зайчонки бьются. Понятно, нагрянут, ничё не найдут – всё сломают да пожгут. Ох, беда…
А уж дошла весть от парней, чё на соснах глядели в даль за степи — дым чёрный такой столбом от озер валит. Опеть Рыбникова горит. Пыль по полю облаком в сторону Смолят поползла… Всё… Конница пошла…
По цепочке от дозорных весть мигом долетела до пещеры. А уж народ-то весь попрятался. Лучинки да лампадки, значит, загасили. Всё тихо. Детишки, что маленьки совсем, спят крепким сном. Мамки их молочком с маковым отваром напоили. Как только дозорные прибёгли, мужики во вход за собой стволы корявы да ветки толсты от деревьев затянули – будто заброшено всё. Во входе дохлу собаку да телёнка бросили – авось подумат, скотину сюда павшу бросают…
…А конница–то башкирцев неспеша ехала. Впереди сам хан Алтынбай на арабском скакуне, а за ним две тысячи воинов. По широкоскулому лицу довольная улыбка расплылась. Умело взял власть и поднял людей на борьбу с царским домом Романовых. «Прогоним отовсюду урусов!» — сказал и повёл воевать. Но сам-то, ясно, на ентем деле обогатиться хотел да власти побольше к своим рукам прибрать.
Почти без потерь идёт. Умело обходит остроги да крепости, где солдаты с ружьями да пушками. А в селах, кто супротив, тех как баранов режут. Тянутся после него караваны пленников на юг, на невольничьи рынки.
А ещё сегодня хорошее настроение у него от того, что вечор его воины поймали ватагу в 30 человек из Далматовска монастыря, что на Исети. Как признались под плетьми: были посланы они игуменом Исааком на поиски бугрова золота. Буграми, значит, в ту пору скифски-то курганы звали.
Золото-то из бугров-курганов для строительства каменных стен монастыря, ему игумену Исааку, сыну Далмата, который стал быть монастырь-то и основал, и нужно было.
Отобрали у бугровщиков, ну у тех значит, кто курганы-то копал, серебряных да золотых вещей велико множество: перстни с каменьями, шлёмы, украшения из червонного золота, фигурки, монисты, блюда серебряны, рукоятки золоты от сабель всяких. Видать мужичкам пофартило – царский курган нашли!
Всего шесть меховых башкирских шапок-бурок набралось, почти всё золото. Целое состояние. Сложили всё в четыре сумки кожаны, к седлу его скакуна приторочили. Вот так… Кому война, а кому мать родна…
Мужиков убивать не стали: крепки, здоровы – хорош товар. Для острастки плетьми отстегали да в колодках в Бухару отправили.
Впереди на горизонте показались сосновые леса. Там уж за Исетью степной край кончается. Тайга дальше пойдёт да болота.
Разведчики доложили, что в деревушке Смолята всё спокойно.
Подъехали… Никого… Пусто… Ушли. Ни скотины, ни народа. Брать нечего.
Приказал хан разведать, как через Исеть-реку переправиться, а заодним и народишко в лесу поискать – в Бухарском ханстве рабов ждут…
Ну, переправу воины быстро нашли. А вот из леса пришли ни с чем. Нет никого. Отругал их хан. Сказал: «Никуда урусы не ушли. Сидят где-то в лесу. Сам поищу. Если найду кого — кто искал, плетей досыта отведает!»
Взял, значит, 30 всадников и поехал в лес, что вверх по реке от деревушки был…
А смолятцы-то сидят в пещере тихо-тихо так, на ушко с собой переговариваются. Народу много – душ 200. Слава Богу, места всем хватат. Стали потихоньку поспрошать – все ли здесь?
Кто-то вспомнил, что, вроде, семьи Бурхана не было видно. Шепотком поспрашивали, точно – не откликаются.
Хорошо мужики бабам да ребятёнкам потеплее одеться велели — всё-таки если не двигаться, зябко как-то. Даже видно как дышится изо рта.
За день как прийтить сюда, мужики с робятами, что здесь ране лазили, осмотреть пещеру решили. На палки тряпки намотали да дёгтем намазали, факела сделали, зажгли и полезли значит.
Всё так, прикинули, где разместить людей придется. Осмотрели перед выходом все, стало быть, закоулки в пещере. В левом коридоре вниз шёл большой наклонный ход с гладкими стенами размером где-то с пол-аршина. Кинули факел вниз, а он и полетел-загудел туды, да так и улетел, пропал из виду за каким-то поворотом. Вот ексель-моксель, точно, Полоз Камнегрыз про которого старики сказки сказывают, ход себе тут сделал…
…А семья–то Бурхана не в самих Смолятах жила, а чуть вверх по реке.
Спрятал он девок своих в лесу в ямке да ветками закрыл. А сам на меленку, деньги-то которы он у воров-душегубцев спёр, у него там были спрятаны. Решил — закопаю, а сам, если басурмане на остров полезут, в протоке под берегом спрячусь.
Вытащил деньги, а медных-то много, тяжело. Побрёл по воде вверх от острова на Бурунки — хотел под камнем на левом берегу спрятать да только не заметил он, что с правого берега следит за ним башкирец, стрелу в лук закладает.
Натянул он тетиву, и полетела стрела в Бурхана. Пробила леву руку выше локтя насквозь да застряла. Кинулся тот по воде, к камням ближе. Пригибается, правой рукой мешочек с деньгами к животу прижимат. Река в том месте бойка, трудно с ней сладить. Тут втора стрела из басурманского лука прямо в висок Бурхану попала. Выпал из рук мешочек, покатило его по каменистому дну течением. Только и успел Бурхан прошептать: «Господи, спаси моих Лисичек…» Так с раскинутыми в стороны руками и понесла его Исеть-река под свои круты берега.
Башкирские бабы с Биклемеша видели, как Бурхан погиб – жалко им его было, приветливый и добрый он был, уважали его все в ауле, мучицу сколь раз в долг давал…
Место, где Бурхан своих девок, значит, оставил, не простое было. Вот, к примеру, сегодня здеся грибы собирали, а через два дня приходишь – ямища огромна, от края до края аршин в десять будет, одни верхушки сосен торчат. Провалилось всё. Пустота кака-то в глубине была, что ли.
Старики баяли, Полоз Камнегрыз такой подземный есть, ну как червь огромный. Всё ему нипочём — ни земля, ни камень. Всё прогрызает. От того, значит, и пустота в тех местах под землёй.
Ну, знамо, сказки для детишек малых. Для острастки, чтоб не лазили там… Н-да… А может, и не сказки…
Сидят, значит, Марья с Алёнкой, темно, только через одну дырочку лучик светит солнечный. На душе у Марьюшки так тяжело, прям кошки скрябутся.
Слезинки горьки по щекам катются. Прижала к себе Алёнку и котомку. В котомке хлебец, лучок, соль да курёнок варёный. С собой взяла ещё бутылочку с под водки, водицу в неё налила – куда без неё.
Молчат — муж сидеть тихо и ждать велел.
Вдруг слышит: по земле какой-то гул идёть, поняла — от лошадиных копыт…
…Едет Алтынбай впереди всех, злой, тяжело через кустарник да бурелом пробираться. Кони войска его привыкли к степям, к раздолью, а тайга не для них — устали, пот ручьём бежит, овод да комар кровь сосёт, столбом стоит, гудит. Всё уж дальше верхом не поедешь, коней замучишь да и сам о ветки издерёшься.
Носом как зверь какой нюхат, но никого не видать. Разослал он уже своих воинов в разны стороны, на разведку, значит. То один подъедет, то другой. Докладают, чё увидали. Никого… Видать ни с чем возвратиться придется…
Ещё один подскакал. Никого не увидел. Видел только в скале дырку с палками в ней. Похоже, из деревни тут дохлятину разну кидают – шибко падалью вонят.
Притормозил коня хан, подумал, вдруг хитрость это, проверить бы надо.
Только хотел скомандовать развернуться да к тому месту ехать, как конь у одного всадника передними копытами в ветках провалился. Заржал, бьётся, глаза от страха из орбит лезут. Вдруг из-под веток, детский испуганный крик раздался.
Стали они лошадь веревками от арканов тянуть. Вытянули, а из дырки-то в ветках как баба с девчонкой выскочють да как от них под ветками низкими сосновыми побегут.
Заулюлюкали кочевники, обрадовались — вот она, охота, началась. Кровью запахло. Рванули в погоню на конях да только с седел попадали, куда там чрез ветки колючи пробиться. Кто спрыгнул с коня, также под ветками догонать их хотел — застрял. Лук, сабля, колчан со стрелами да доспехи за ветки да сучки цепляются. Насмерть застряли. Не могут выпутаться.
Ещё больше разозлился хан, закричал на них: «Бараны!… Пастухи, а не воины!… Упустили!… Поймать! Или с живых кожу содрать велю!».
Полетели две головы с плеч от его сабельки у воинов, попавших под горячу руку. Понятно – чтоб других в страхе под своей властью, значит, держать… Вот так…
Пятерых послал вниз к реке окружать, а с остальными влево поехал…
…А Марья-то с дочкой всё сквозь заросли продираются. Длинны платья мешаются – хоть скидай! Косы у обеих тоже длинны – тоже цепляются. Да ещё котомка с харчами мешается. Так вот руками под себя подола подтягают, пробираются под таёжными соснами да елями согнувшись в три погибели, всё дальше от преследователей. Обе в кровь исцарапалися, слёзы от боли-то бегут, но они молчат — знают терпеть надо…
Место-то то, где они от башкирцев-то сбежали, получается, от деревни до лога в котором пещера была, значит было. Вот он и лог. Выше по нему в саженях двухстах с гаком пещера должна быть, в которой народ схоронился. Лезут дальше. Пролезли лог. Чу! Вроде говор басурманский! Погоня! А сил-то уж нету. За логом, а он весь заросший да в буреломе, снова по склону полезли.
Лезут, значит. Вдруг Марья глянь — под камнем щёлка неприметная. А она уж и не знает чё ей делать-то, прятаться куда-то надо. Больше, наверное, от страху и полезла.
Не беда така, нипочём бы не полезла — вдруг там змеишша кака спряталась аль зверь, какой сидит. Холодом так и тянет. Шепчет про себя – «Господи спаси! Господи спаси! Господи спаси! » Алёнке знаки подает, дескать, давай сюда, быстрёхонько ко мне. Ну, та лискою и шмыгнула к ней – ну ясно дело, вся тохонька така да проворна. Недаром, стал быть, добры люди её Лисичкой кликали…
Продралась погоня через кусты да ветки, а это были из тех пяти, кого Алтынбай к реке послал. Осматриваются. Вроде кому-то уж показалось, что вроде платье бабье мелькнуло. Нет никого. Не провалились же сквозь землю. Померещилось видать, от напрягу, от усталости… Одёжа изодрана, руки да лица в кровь ветками да иголками исцарапаны, от солёного пота всё - и глаза и царапины - жжёт. Всё дальше такой бурелом, сам шайтан не пройдёт.
Страшно хану на глаза ни с чем показываться, но никуда не деться. Стали назад к своим продираться…
…Пещерка это оказалась. Увидали, как глаза попривыкли к полумраку, стоят они на выступе, а вглубь, вниз дале ход идёт. Но выступ ничё, нормальный, места хватат двоим вполне. Вроде всё, тихо стало, ушла погоня. Слава тебе, Господи!
Чуть расслабились. От пережитого заревели обе, но так, чуть слышно. Ну, всё. Потихоньку, потихоньку и успокоились.
Попоила водичкой Алёнку, сама глоточек сделала. Покормила ее. Девчушка-то сразу и сомлела. Засыпат прямо стоя. Да и сама-то тоже, как плывет, будто в воздухе. Так вот присели и уснули, обнявшись на выступе…
Проснулась Марья от того, что пошёл из глубины хода какой-то гул, затряслась земля под ногами, зашуршали осыпавшися камушки по стенам и всё стихло. Так стало не по себе – страшно как-то. Вдруг это Полоз Камнегрыз где ползёт, про которого в деревне бают?
Решила надо выбираться отсель да в пещеру ко всем идти – вместе лучше. Алёнушку разбудила. Вылезли из пещерки, спавшей их от смерти верной.
По солнышку-то глянула - время час прошёл, не боле. Отдохнули чуток, а ведь гораздо легче стало. Ну, конечно, болят и руки и всё тело. В ручейке, что по дну лога тёк, напились вволю, пот солёный обмыли — ещё легше стало.
В общем, пошли они опеть вверх по логу. Крадутся тихонько под елками, пригибаются, прислушиваются… Как-то совсем тихо в лесу, ни птички не свистят, тревожно… Всё выше от реки. Вот уж и скалу, где пещера на другой стороне лога видать. Поравнялась уже, да что ж это такое-то?…
…Объехал хан по полю лес, чтоб подождать со своими воинами в засаде. Ждал, ждал, но не выбежали на него беглянки. Поехал назад. Вспомнил, что хотел проверить сообщение о дырке в скале с палками да ветками. Надо бы посмотреть. Тут на встречу те пятеро, что он к реке отправил. Видит, что от страха трясутся. Клянутся Аллахом, что все проверили, никого не нашли. Ну да ладно, надо себя и добрым показать. Сегодня и так урок даден.
…А увидала Марья вот что. На той стороне лога едут снова её преследователи. Опять они все собрались, и похоже к пещере едут… Увидали её. Стали в лог на конях спускаться, да наверх к ней подниматься. «Беги быстрей назад дочка, прячься в пещерке и никуда не выходи». Ну, Алёнка и припустила. А Марьюшка-то в другу сторону, чуть пробежала да уж поздно. На полянке окружать её стали. Свистят, смеются, верещат как кошки, на конях гарцуют. Так и получилось – она в центре, а вся ханская свора вокруг. Всё.
«Да будьте вы прокляты! Чтоб вы, живодёры, провалились сквозь землю!». Только сказала эти слова, затряслась земля, пошли по ней трещины, и стало всё проваливаться. Да так быстро, вмиг. Враз обезумели кони, заметались не слушая своих наездников. Все эти человеческие и конские тела устремились вниз за Марьей.
Хан, когда всё стало проваливаться, только подъезжал и оказался на самом краю. Его арабский скакун поднялся на дыбы и сбросил своего ездока. Успел он схватить рукой за сумки, да они оборвались и полетел, вниз ломая себе шею хан. Правда, золота две сумки с собой захватил. Только вот понадобится ли оно ему в мире мёртвых? Спасся один всадник, да обезумевший скакун хана, который понесся напролом в сторону реки с двумя оставшимися сумками золота.
Как всё началось, так и стихло. Осталась только яма глубиной сажень семь да поверху значит, сажени десять где-то. Всё как в воронку каку утянуло. Ни коней, ни башкирцев, ни Марьи. Во оно как вышло-то…
А конь пробился к реке и вдоль берега по воде помчался к скалам. Так, бают, при землетрясении быват: все как будто враз рассудком помутнятся. Не в себе, значит. Вот уж он до скал добежал, выскочил наверх – под скалой вода в Бурунках гудит, клокочет. Кака-то неведомая сила заставила прыгнуть вниз. Как ушел скакун в воду, так больше и не показался, куда-то, видать, под камни затянуло вместе с тяжёлым золотом с бугров- курганов.
Прискакал в Смолянку уцелевший башкирец. Сказал, что произошло. Все разом поскакали смотреть. Ну, понятно, где ж всем пробраться в такой лес таёжный. Самы главны, значит, поехали, ну вроде как сотенны. Остальные на месте, стал быть, стоят. Те доехали до того места, глянули, ничё не сделашь, на всё воля Аллаха. Вернулись до войска свово. «Всё. Вверх по реке на Маминск да на Арамильский острог пойдём» — главные-то решили.
Вот ведь как всё получилось. Как ни крути, а смолянцев-то от погибели Марья спасла. Не отвлекись они на неё, разнюхали бы они их да голодом заморили бы в пещере. А так вот даже избы целы остались. Да и скотинка.
Однако с пещерой да скотом мудро мужики-то поступили!
Вот с тех давних времен и зовется пещера Смолинской. Своей её смолянцы-то считают, лихо в ней пересидели. А ручей-то, в котором Марья с Аленкой умывались, ну, что по логу бежит, Смолянкой звать стали.
Аленушка-Лисичка у пещерки на второй день нашлась. Рассказала она людям-то, как маменька её вмиг вместе с басурманским войском исчезла. Показала где. Поняли, опять провал был. Они-то тоже в пещере почувствовали, как земля затряслась. На Полоза Камнегрыза сразу все подумали. Струхнули маненько. Даж мужики. Н-да…
А пещерку-то, где Алёнка-то с мамкой пряталась, сперва ребятёшки, а потом и взрослые Лисьей норой звать стали.
С тех пор как Бурхан раненый утонул, стали эти Бурунки, ну пороги-то, в ауле его именем звать. Так и пошло — Бурхан да Бурхан. А за башкирцами и у русских пошло. Правда, лет через сорок поди, немец важный такой с экшпедицией был. Карту тут рисовал. Реки, значит, и места енти. Так он, сказывают, вместо Бурхан порог-то Бурканом обозвал. Вот немчура, чё натворил! А карту-то потом сделали уж, а там Буркан написано, вроде как от того, что бурчит тут вода. Так вот с той поры и зовётся Бурканом.
Деньги-то, что Бурхан перепрятать хотел, течением да весной ледоходы растащили по дну. Но нет-нет да находят то медну, то серебряну деньгу. Говорят, это Бурхан, значит, знак на счастье даёт. А сам-то он, вроде как, в пороге и живет. Не, не водяной какой, а как хозяин, ну вроде духа как бы.
Добрых не обижат, а кто с законами божьими не в ладу, того, значит, и потопить при случае могёт. А вот скифско-то золото, которо с конём потонуло, не нашли ещё. Ну да ладно, может, пофартит кому…
Бугровщики-то, которых хан в рабство отправил, под Челябой отбиты были солдатской командой капитана Потапова из гарнизона. Вот только уж из тридцати человек пять богу душу отдали, пока до Челябы дошли. Остальные радёшеньки были, веришь-нет, ревели мужики, солдатушек-спасителей обнимая. Натерпелись в неволе-то.
Добрались поманеньку до Далматово. Пришли, пали в ноги игумену Исааку. Тот с пониманием отнёсся – на всё воля божья! Всё порасспросил, где да как у них башкирцы золото отняли. А потом в разведку под видом странников-богомольцев отправил в сторону Сунгульских озер, ну где село, значит, Рыбниково, четырёх монахов.
Так те, значит, всё следующее лето в разведке и пробыли. Про всё незаметно выспрашивали у тех, кто в живых остался. Жалели, сочувствовали. А народ-то, значит, сочувствия любит, токо пожалей, весь наизнанку вывернется.
Стало им ясно, из Рыбникова золото увез хан в сумках в сторону Смолят. А в Биклемеше у башкирцев узнали – пропал в лесу хан, и дальше уж войско без него поехало. Долго так всё вынюхивали. С Алёнкой-Лисичкой беседовали, жалели, обещали за мамку свечку в Верхотурье поставить. Она им и рассказала, чё видала.
У пещеры, в которой смолянцы-то прятались, и остановились. Будто там молются Богу за спасение душ православных. Ох, и хитрющие! Тень, значит, на плетень навели. Целых два месяца стояли. А сами-то чисто всё вокруг обнюхали.
В воронку-то ту провальную опускались. И ведь нашли тама серебряный браслет да перстень золотой с камнем драгоценным. На самом дне чуток в земле. Поняли монахи-разведчики, что надо бы раскопки тут тайные сделать. Но копать дальше не стали, блазнило им, как кто-то там в земле стонет, да и дух какой-то могильный шёл. В общем, вернулись они в Далматовский монастырь и обо всем игумену доложили, так, дескать, и так.
За сто с лишним лет монахи несколько раз экшпедиции устраивали на поиски золота под видом всяких богомольцев. Об этом кладе у Смолинской пещеры в монастыре передавали от игумена к игумену со всеми подробностями. Но дальше монастыря ента тайна не вышла. Вот значит, ёксель-моксель, какой получился.
А в тыща восемьсот пятидесятом году монахи даже скит тута устроили. Шесть их, сказывают, было. Ночевали-то над пещерой, у них тут избушка сделана была. А в пещеру будто бы молиться ходили. Но сами-то копали и в пещере, и в этой воронке-то провальной. Целых пять лет тут ошивались. Ну, народ-то подкармливал их, значит, чтоб за тово помолились, тово помянули. Да сами оне ходили по селу побирались. Но потом полицейски-то с Каменска завода ентих дармоедов-то и выгнали!
А народ-то до сих пор сказки сказыват, будто они в пещере жили. Да где ж в такой холодище проживёшь стоко? Чахотку да радихулит точно заробишь. Покопаются днём-то да быстрей в избёнку греться. Ничё не сделашь, подневольны оне под монастырём. Сказал игумен искать и копать, вот и копали.
А до первой-то революции тут Павлушка Зырянов с Перебора в избушке у пещеры жил. Несколько лет ошивался. Читал как-то в газете, его купцом сейчас считают из Екатеринбурха. Вот выдумал ведь кто! Да… Сдается, знал он про золотишко-то курганное, поди тоже втихоря искал…
А кто по грибы в эти места ходил, баяли, что слыхать бывало из воронки, как будто баба тихо так на помощь зовёт. В провал посмотрят – никого. Грибники-то покрестятся-покрестятся да и пробегают это гиблое место, не задерживаясь. Проклятым стало оно считаться. Бездонной Ямой прозвали. Не ходют сюда смолянцы-то.
Старые люди сказывали, будто по каменным ходам добралась всё-таки Марья-Лисичка до Смолинской пещеры. Глаза стали в темноте видеть лучше, чем у кошки, да и светиться стали. Стала в местных пещерках жить. Но ужо призраком бестелесным. Ходит, быват по ходам пещерным, глаза светятся. Как-то жутковато становится, когда её увидашь. Все подземны ходы-выходы знат. Подземная хозяйка ентих мест, стал быть. Поди уж точно знат, где клад находится!
Шибко грязнуль, чё в пещере мусор делают, не любит! Такие, стал быть, то застрянут, то заплутат-заплутат — кое-как назад выйдут. В общем, страха натерпятся-натерпятся, боле уж ни за что в пещеру не полезут! У кого сказывали даж волос седой делался.
Говорят, что в ентих местах нет-нет да каку золоту аль серебряну штучку найдут. А бывает и в пещере чё попадётся. Марьюшка поди добрым людям подбрасыват!
А Алёнушка-то жила в одной семье – хорошие люди к себе в дом взяли. Подросла, стало ей пятнадцать годков, так её весёлый парень-коробейник с Маминска сосватал. Хорошо, говорят, жили, дружно. Ну и детки, конечно, потом родились. Мальчик и девочка. И волосики на головках в маменьку — огоньки!
Муж-то ейный как на рыбалку пойдет, так рыбы завсегда полно принесет. А Аленка-то, Лисичка - опять из леса без грибов да ягод никогда не возвращалась. Баяли это им, молодым-то, Бурхан да Марья помогали. Вот тебе и ёксель-моксель!
Башкирцы-то не раз еще бунтовали. Сказывают, в тыща семьсот тридцать восьмом годе сраженье большо было под деревней Окулово. Несколько тыщ башкирцев было супротив регулярных частей. Да где ж обученных воевать солдат одолеть? Обкружили всех башкирцев, и как они не бились, всех кто не сдавался, значит, картечью из пушек побили. А опосля уж мелки-то шайки перестреляли.
А бывает так, чувствуется иногда недобрым людям, приехавшим сюда зелье хмельное попить да посквернословить, что кто-то невидимый, чужой рядом находится, всё из рук так и валится. Чудится им, что кто-то, не мигая, смотрит на них из леса, провожает долгим тяжелым взглядом. Оглянется чужак – вокруг никого. Большинство не выдерживат, сворачивутся да восвояси.
Само страшно, баяли, коль худой-то человек светящися глаза Марьины в ночи увидит. Сразу капухт! Разрыв сердца!
А ещё быват вот чё! Вдруг неожиданно разверзнется посреди леса или поляны земля и с глухим урчанием проглотит такого человека.
Глядь — только яма глубокая. И тихо так, тихо становится…
Вот как времячко летит-то. Чё тут с той поры-то не бывало. У-у-у…
Сколь только войн да революций было! Не сочтёшь. Сколько народу померло, сколько поуезжало. Всё перемешалось. Н-да…
Щас-то уж никто уж ничё не помнит. Молоды-то не интересуются прошлым, стариков-то слушать не хотят. Некогда им стариков слушать! Вот так и растут Ивашками-непомняшками. Э-эх… Такой вот ёксель-моксель получатся!
Мне-то дедка мой всё рассказывал да рассказывал. А ему его. А тому его. А дальше уж не знаю. Это как бы летописцы нашего рода, что ли.
Это уж в тыща девятьсот семидесятом услыхали, что туристы наш порог Буркан стали Ревуном кликать.
Опять имя друго дали! Придумали тоже. Х-м… Ревун… У нас так, мальцов титешных, чё хайлают шибко да часто, так зовут.
А ещё слыхал Ревун энто гудок такой на пароходе! Ёксель-моксель!
Вот ведь туристы чё учудили! Помрёшь над имя со смеху!
Н-да… Тогда, значит, немец переименовал, а тут свои стал быть, как иноземцы каки, — чё хотят, то творят!… Неуваженье како-то получатся!
А Бурхан-хозяин порога над туристами, которы на своих катмаранах кататся, иногда и пошалит. Всяких задрыг там переворачиват, чтоб лихость поостыла, значит.
Порой появляются на берегах Исети, как их щас называют, карстовые воронки и медленно втягивают в себя всё, что находится наверху. Быват пьяных в них и утягиват. Видать, Полоз Камнегрыз ещё прогрызат ходы-то каменны.
Ну а местны-то стали замечать, что когда по берегам наблюдается большой наплыв туристов, то вдруг по небу вечером, после зорьки, поплывет мираж какой. То конница скачет, избы горят, то вдруг мельница водяна колесом крутит, то девчушка у пещерки сидит, плачет…
Непонятно всё энто. Может, с тех времен знаки каки нам идут? Вот бы кто разгадать помог! А?…
Записал со слов Савелия Михайловича Смолина
А.В. САРАБАНСКИЙ
Porog-revun.ru
Фото Павла Распопова
Читайте также:
- Порог Ревун на реке Исеть
- Пещера Смолинская. Там, где переплелись легенды и история
- В.Г. Олесов. Первое описание Смолинской пещеры
