В этой большой статье А.П. Флеровский рассказывает о своих путешествиях и наблюдениях на Южном Урале в 1907-08 годах: о Саткинском заводе и Бакале, о восхождениях на горы Иремель, Нургуш и Большой Уван. Статья была опубликована в журнале «Землеведение» в 1911 году.
Мне пришлось жить с августа 1907 по май 1908 года в Саткинском заводе и при разъездах по делам службы довольно хорошо ознакомиться с южной частью Златоустовского уезда и в особенности с самым глухим и редко населённым юго-восточным уголком его, между названным заводом и горой Иремелем, где Уральские горы достигают наибольшей своей высоты (если не считать далёких гор Северного Урала) и ширины (до 200 вёрст). С рельефом этой местности, её природой и населением я и хочу познакомить читателя, так как о ней, насколько мне известно, нет в общей печати сколько-нибудь подробных описаний; труды же учёных геологов, изучавших Южный Урал, слишком специальны и к тому же помещены в недоступных широкой публике научных изданиях.
Саткинский завод расположен при самой станции Сатка Бакальской ветви Самаро-Златоустовской железной дороги, в 23 верстах к югу от станции Бердяуш этой дороги в 44 верстах, по большой грунтовой дороге, к юго-западу от г. Златоуста, при слиянии двух текущих с юга речек: Большой Сатки, берущей начало из озера Зираткуля, и Малой Сатки, выходящей из-за горы Суки. У завода эти речки образуют большой пруд, длиной версты в 4 и шириной от нескольких сажен по краям до версты посередине. У пруда находится основанный в 1756 году казённый чугуноплавильный и железоделательный завод, чуть ли не единственный из такого рода заводов, приносящий казне довольно значительный доход. Для надобностей этого завода на пруду устроена плотина. Вода, спускаемая через эту плотину и отработанная на заводе двумя рукавами, красиво окаймляет низменную часть завода-селения, застроенную всего одной улицей и двумя-тремя переулками и занятую главным образом огородами, и омывает расположенные полукругом горы, на которых живёт 15-17 тысяч населения.
Под отвесными стенами одной из этих гор, Карагая, между ним и рукавом речки, текущим от плотины, пролегает рельсовой путь. Станция находится близ плотины. У станции, в горе Карагае, на высоте сажен 15 от железнодорожного полотна, имеется небольшой красивый грот. Обогнув описанную горную котловину, два водных рукава соединяются между собой и с текущей по другую сторону котловины речкой Сибиркой и образуют одну реку, Большую Сатку, которая несёт свои воды на север, рядом с железной дорогой, почти до станции Бердяуш, а затем, верстами 30 севернее этой станции, впадает в приток Уфы, реку Ай.
Саткинский завод, красивый и сам по себе, окружён весьма живописною местностью, представляющей из себя покрытые лесом горы и «рёлки» (пригорки), разнообразной величины и формы, идущие беспрерывными рядами по всем направлениям, на протяжении всего доступного вооружённому зрительной трубой глазу пространства. Леса здесь почти сплошные и тянутся на десятки вёрст, а так как они по преимуществу хвойные, то местность и зимой имеет довольно оживлённый вид. Для любителя же собственно гор созерцание их зимою доставляет даже большее удовольствие. Дело в том, что все более или менее высокие горы имеют обнажённые от всякой растительности вершины, сероватый цвет которых летом сливается с тёмной зеленью окружающих их менее высоких гор; зимою же эти вершины, сплошь покрытые снегом, резко выделяются среди других гор и при ясном солнечном дне хорошо видны на далёком расстоянии во всех своих причудливых очертаниях. К таким горам, с голыми вершинами, которые видны из Саткинского завода, принадлежат: на юге, в 25 верстах от завода, – Бакальская, Верхне-Буландинская и Сука, на ЮВ, в 17 верстах – Зираткуль и на СВ, в 25-30 верстах – Уренга и верстах в 60 – Таганай. Из этих гор только Зираткуль виден хорошо из Сатки почти на всём своём протяжении и, так сказать, командует над отделяющими его от Сатки горами. Для неопытного глаза он кажется в расстоянии всего 4-5 вёрст от завода.
Зираткуль, как и все высокие горные цепи Южного Урала, начинающегося горой Юрьмой, близ Златоуста, имеет меридиональное направление и тянется с С на Ю, с небольшим отклонением к З, на расстоянии около 15 вёрст. Он почти одинаково возвышен по краям вершины хребта, с неглубокой седловиной (по-местному – переломом) посередине, и некруто спускается между холмами. Мне не приходилось встречать в географической литературе определение высоты Зираткуля, но он лишь немного ниже своего соседа Нургуша, высота коего равна 1 в. 170 с.
Громадные кучи камней на вершине Зираткуля кажутся из Сатки лишь маленькими шишками. Красивы хорошо видные из Сатки две сопки, расположенные одна за другой по южному склону Зираткуля, в близком расстоянии от края вершины (сопками на Урале называют отдельные конусообразные возвышения на горе). Одна сопка, высотой сажен в 15, сплошь состоит из нагромождённых друг на друга не особенно больших камней, а другая, несколько ниже, сложена из громадных каменных глыб, имеющих вид стен разрушенного замка, и довольно часто покрыта соснами и елями, за что прозвана мохнатой сопкой.
Близ первой сопки стоит невидный издали, расколотый надвое огромный каменный массив, сажени в 3-4 высотою, производящий впечатление двух сидящих рядом гигантов – мужчины и женщины, с высокой, откинутой кзади повязкой на голове, слегка съёжившихся и как бы подавленных воспоминаниями о тех давних временах, когда башкиры, мещеряки и тептяри с благоговейным трепетом приближались к их священным особам и умилостивляли их разными жертвоприношениями и дарами…
Между описанными сопками пролегает зимой дорога через Зираткуль на расположенное по его восточному склону и принадлежащее казне озеро того же названия, где живут сторожа. Между Саткой и Зираткулем и далее на десятки вёрст нет селений, и через эту гору ездят зимой лишь за сеном.
Означенное озеро замечательно тем, что лежит на высоте 311 сажен над уровнем моря и напоминает озёра Карпатских гор. В него впадают речки Большой и Малый Кылы, а из него вытекает, как было выше сказано, речка Большая Сатка. Так как этой речкой пользуются весной для сплава дров, то на озере устроена плотина, с помощью которой регулируют уровень воды в речке. В длину озеро имеет вёрст 5, а в ширину – версты 3-4.
Мне пришлось раз проезжать упомянутой дорогой зимою и полюбоваться красивым видом на Саткинский завод и окружающую его местность. Целое море всевозможных мелких гор и холмов открылось на протяжении вёрст 30 передо мною. Сначала местность понижается, затем, перед Саткинский прудом повышается (пруд окружают покрытые лесом Каинова и следующая за нею, через узкую долину, более высокая Казымовская гора). За котловиной виднеются Саткинские горы, а за ними и по бокам их – ещё горы разных наименований. Горизонт застилает лежащая в 10 верстах от Сатки, к западу от неё гора Сулея, тянущаяся вёрст на 30-35 с севера на юг, почти от станции Бердяуш до горы Бакала. Сулея не более полуверсты высотою, но за нею следуют ещё более низкие горы: Чулковка, Кукшик, Юкала, Башташ и др. Через Сулею проходит трактовая дорога на большие сёла Златоустовского уезда, и мне не раз приходилось, проезжая этой горой, смотреть на Зираткуль. Отсюда развертывается великолепная панорама: от Сулеи до Сатки идёт, постепенно понижаясь, глубокий, узкий коридор между лесами, покрывающими Сулею и следующие за ней менее высокие горы Листвянку и (по другую сторону от дороги) Пьяную. Коридор этот замыкает лес Казымовской горы (за прудом), а за ним гордо высится и как бы венчает всю картину серовато-голая, а зимой белоснежная вершина Зираткуля, с выглядывающей из-за неё, с южной стороны, частью ещё более грозной вершины горы Нургуша.
Уреньгайский хребет тянется вёрст на 20, почти параллельно грунтовой дороге из Сатки в Златоуст, начинаясь вблизи лежащего на этой дороге села Кувашей и доходя до самого Златоуста, так что конец означенной дороги проходит по самому хребту, а первая улица Златоуста (Уреньгинская) – по его склону. С самой дороги, на хребте, виден во всём своём величии красавец Таганай (высота его – 1 в. 62 с.), имеющий подковообразную форму и как бы держащий в своих могучих объятиях гору Косотур и боязливо спрятавшуюся за ним, в глубокой котловине, главнейшую часть г. Златоуста. Между тем от Златоуста до Таганая – целых 15 вёрст, а от расположенной между ним и этим городом станции Златоуст – 10 вёрст.
На юге из-за самого Таганая выходит Уральских хребет с сидящей на нём Александровской сопкой, с которой хорошо виден весь г. Златоуст. Сопка эта гораздо ниже Таганая, а за нею Урал опускается всё ниже и ниже. В Саткинском заводе Таганай можно видеть лишь с обращённой к станции горе Карагая, в пролёте между Уреньгой и Зираткулем. Он довольно ясно обрасовывается в отдалённой перспективе в виде отдельной красивой горной цепи, с постепенно понижающимися краями и высокой, покрытой острыми сопками вершиной.
У хребта Уреньги из Сатки виден только один ближайший конец, самый высокий (1 в. 87 с.), именуемый Голой горой, – очевидно, за свою голую вершину, в отличие от остальной, понижающейся к Златоусту, части Уреньги, покрытой лесом. Голая гора имеет характерную форму трапеции. Так как эта гора значительно дальше Зираткуля, то кажется намного его ниже и совсем стушёвывается перед ним.
Из ближайших, видимых из Сатки в той же стороне, гор следует отметить невысокую Магнитную гору, между которой и Зираткулем прорывается речка Б. Сатка и которая служит продолжение невысоких Липовых гор, идущих на протяжении вёрст 25 с севера, от Кусинского завода, и хорошо видимых по дороге из Кувашей в Златоуст. Гора прозвана Магнитной потому, что над ней часто разражается летом гроза, пугающая саткинских обывателей, когда они косят и убирают там своё сено.
Горы Бакал, Верхний Буландин и Сука, следующие одна за другой с запада на восток меридиональными грядами, видны из Сатки с разных мест, но не все сразу и лишь в некоторых своих наиболее высоких или ближайших к заводу пунктах, будучи теснимы со всех сторон макушками других, промежуточных гор. Бакал выделяется, в особенности зимой, своей совершенно круглой вершиной. В. Буландин – рядами каменных гребней, а Сука – своей высотой, хотя из Сатки (с Карагая) видна далеко не самая высокая её часть. Таков в общих чертах окружающий Сатку горный пейзаж.
Сатка называется заводом, как и все уральские заводы, так сказать, по старой памяти. Название это сохранилось от далёкой старины, когда посёлки на Урале действительно состояли сплошь из заводских рабочих. Теперь более или менее значительная часть жителей любого завода-селения не имеет ничего общего с собственно заводом. Саткинский завод входит в состав Саткинской волости и громадной Саткинской казённой лесной дачи.
В нём находятся: волостное правление, квартиры управителя и помощника управителя казённого завода, земского начальника, станового пристава и лесничего, камеры судебного следователя и городского судьи, почтово-телеграфное отделение со сберегательной кассой, большая лавка местного Общества потребителей, обсуживающая главным образом нужды рабочих казённого завода, две православных и одна единоверческая церкви, двухклассное министерское училище, женское приходское училище, единоверческая начальная школа и заводский госпиталь.
Просвещение и медицина вообще не пользуются особым расположением златоустовского земства, хотя гласные – почти исключительно крестьяне и должны бы были порадеть о себе самих и своих братьях-мужичках. Во всём огромном уезде с г. Златоустом во главе до последнего времени не имелось ни мужской, ни женской гимназии. И только в последние два года открылись две женских прогимназии. Процент неграмотных даже среди молодого населения таких крупных центров, как, например, Саткинский и Юрюзанский заводы (в последнем 10-12 тысяч жителей) непомерно велик.
Ещё хуже поставлена медицинская часть. Например, на огромном пространстве между Саткинским заводом и Александровским посадом, с севера на юг, и между Юрюзанским заводом и селом Тюлюк, с запада на юго-восток (80 в. х 50 в.), нет ни одного земского врача. Население лечат по-старинному одни лишь фельдшера. Только в самом Саткинском заводе врач при казённом госпитале за незначительное добавочное вознаграждение от земства на час – два приезжает в земскую амбулаторию на фельдшерский приём. То же было до недавнего времени и в Юрюзанском заводе, где имеется врач при частном заводе, но и это было признано излишним.
Жители Саткинского завода – все великороссы. Башкиры и татары встречаются единицами. Ближайшие чисто башкирские селения Терменево, Сюрюкаево и другие верстах в 30-35 к западу от Сатки. Среди саткинцев много единоверцев и поморцев. Вероятно, благодаря этому сектантскому элементу население Сатки доселе ведёт довольно патриархальный образ жизни и отличается консерватизмом. Сохранился даже среди многих православных монастырских обычай «молитвоваться» при входе в чужом дом, т.е. читать молитву «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас» и входить в дом лишь по получении в ответе изнутри дома «Аминь!». Но время берёт, конечно, своё. Часть саткинской молодёжи, состоящая преимущественно из рабочих завода товарищества «Магнезит», уже прониклась прогрессивными идеями и довольно усердно почитывает прогрессивные газеты.
Упомянутый завод основан совсем недавно и даёт заработок стам двум рабочим. На нём в особых газовых печах при температуре в 1700° ожигается особый, в высшей степени огнеупорный кирпич, применяемый из редкого, сравнительно, магнезита, красивой горной породы, светло-серого, с тёмными пятнами, цвета, со слюдяным блеском. Близ самой Сатки целых две горы содержат в себе этот ценный минерал.
Казённый железоделательный завод, на котором изготовляются и артиллерийские снаряды, даёт заработок гораздо большему числу рабочих, а именно – тысячам трём человекам, вместе с так называемыми вспомогательными рабочими, которые валят и сплавляют лес, «сидят» уголь и доставляют его на завод для доменных печей. Переживаемый всеми уральскими железоделательными заводами промышленный кризис коснулся и Саткинского завода и болезненно отразился на местном населении вследствие сокращения работы в некоторых цехах.
По внешнему виду своему завод вполне походил бы на обыкновенный уездный город, если бы по его улицам не гуляли совершенно свободно и в большом количестве коровы и лошади и если бы их не гоняли по тем же улицам на водопой. Вследствие обилия леса почти все дома деревянные, крытые тёсом. Даже дворы вымощены брёвнами и досками. Жители отличаются чистоплотностью. Многие по два раза в неделю ходят в баню и моют в домах полы. Дворы подметаются ежедневно. Перед большими праздниками метут и улицы.
Много времени и труда отнимает у жителей хождение за водой. Лошади бывают заняты работой по возке угля, леса и прочего или отдыхают. Поэтому женщинам приходится носить воду в вёдрах из пруда или горных ключей, зачастую целую версту, подымаясь на довольно высокие горы. В виду этого женщины буквально с 6-7-летнего возраста постепенно приучаются к тасканию воды. Вёдра имеются всевозможных размеров, начиная с вёдер, похожих по своей малой величине скорее на игрушки. И вот нередко можно наблюдать забавную картинку, когда мать с несколькими своими дочерями разных возрастов, вооружёнными коромыслами и вёдрами всех калибров, весело бежит с горы за водою. Зачастую, конечно, бывает не до веселья, когда 10-12-летней девочке по семейным обстоятельствам одной приходится таскать воду на всю семью из-под крутой горы в большущих вёдрах.
На Крещенье, утром, можно увидеть в Сатке курьёзное зрелище: масса карапузов-мальчуганов, начиная чуть не с 5-летнего возраста, взбирается на спины отцовских лошадёнок и важно разъезжает по улицам, к Иордани и обратно.
На Масленицу даже и взрослые парни и девицы парами катаются на салазках по горам-улицам. Девица садится на салазки спереди, лицом назад, к парню, а этот последний – назади, лицом наперёд и правит бешено несущимися салазками со стальными подрезами при помощи зажатых в кулаках стальных бороздилок, чертя ими по ледяной поверхности улицы, нарочно поливаемой для масляничного катания. Ранее катались по улицам целыми компаниями, на больших санях, но после нескольких несчастных случаев такой способ катания был запрещён полицией.
На Пасху девицы и парни качаются на «круговых качелях», как они называют гигантские шаги. К молодым иногда присоединяются и пожилые.
Летом, после сенокоса, саткинцы компаниями ездят на несколько дней в горы запасать на зиму ягод: брусники, клюквы и черники. В особенности саткинцы любят последнюю. Они её сушат и начиняют ею зимою пироги. Во множестве растущей на горных перевалах голубики (гонобоба) саткинцы почему-то не любят и не собирают. В большом здесб ходу и ягода урюк (абрикосы), привозимая из Ташкента в особых больших мешках из верблюжьей шерсти и также идущая на пироги. Из местных ягод можно назвать ещё малину, нередко попадающуюся в лесах в большом количестве. Дикой вишни, занимающей сотни десятин в Белебеевской уезде, в Златоустовском совсем нет.
Говорят саткинцы на чистом великорусском наречии, и только по одному – двум десяткам заимствованных ими у башкир слов можно отличить их по говору от жителей Московской или Ярославской губерний. Так, например, в большом употреблении слова «айда», «айда-те» (иди, пойдёмте), изредка встречающиеся, впрочем, и в остальной России, «шабёр» (сосед), «урман» (лес) и прочие.
Одеваются жители Саткинской волости по-мещански, но многие мужчины зимой ходят и в нагольной, овчинной одежде, а на голове носят башкирские шапки (внутри – мех, а снаружи – темная или цветная материя, отороченная внизу полоской меха), нахлобучивая их на самые уши. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что, казалось бы, всероссийский полушубок (делаемый, как известно, в талию и со сборками), любимый даже нашими помещиками и разъездными чиновниками, не только совсем не носится саткинцами, а также жителями соседних волостей, но и находится у них в величайшем презрении, считаясь признаком чего-то вроде кацапства или сиволапства. Ходящих в такой одежде они пренебрежительно называют кунгуряками (очевидно, от г. Кунгура Пермской губернии).
Вместо полушубка тамошние жители носят полутулуп (короткий тулуп), надеваемый поверх трикового, ватного или летнего пиджака и напоминающий носимый крестьянками некоторых селений Тамбовской губернии шушпан из белого сукна. Я думаю, что стянутость в талии, тяжесть и сравнительно большая длина полушубка и обусловливаемое этими его качествами неудобство хождения в нём по горам сделали его столь ненавистным и смешным среди местного населения. Женщины также не терпят никакой верхней одежды со сборками и, кроме того, питают отвращение к цветным платьям (это, вероятно, последствие презрительного отношения к инородцам, любящим, как известно, яркие цвета).
Особенность пищи жителей не только Саткинского завода, но и всей Уфимской, Оренбургской и других приуральских губерний состоит в том, что тут почти совсем не употребляют чёрного ржаного хлеба, составляющего главный предмет питания для коренного великороссийского крестьянина. Рожь в этих местах заменяют пшеницей и крупчаткой. Любимым же и лакомым блюдом приуральского населения являются варёные или жареные пельмени, которые изготовляются из крупичатого теста, начиняемого сырой рублёной говядиной или дичью с луком и перцем. Ни один сколько-нибудь большой праздник не обходится без этих пельменей.
Жизнь в Сатке вообще не дешевле, чем в любом стоящем при железной дороге уездном городе Ярославской или Рязанской губерний. Дешевле только дрова (3 руб. сажень-швырок берёзовых) да дичь (пара рябчиков 25 коп., тетерев 30 коп., глухарь 40-50 коп.), а также и мясо косули (10 коп. ф.) и лося (4-5 коп. ф.). Недорога, пожалуй, и говядин (9-10 коп. ф.). Зато некоторые предметы дороже. Так, керосин продаётся по 7 коп. ф. Фабрикаты всё дороже.
Вследствие каменистости почвы саткинцы не сеют хлеба и не садят фруктовых и ягодных растений. Да их, в сущности говоря, и негде сажать, так как, хотя Сатка широко раскинулась на нескольких горах и предгорьях, дома всё-таки, по условиям местности, тесно жмутся друг к другу, и потому при них, кроме дворов, имеются только маленькие и жалкие огороды. Некоторым подспорьем для саткинца служит и охота.
Официальное название саткинца это – обыватель Саткинского завода Саткинской волости. Слово «обыватель» на общеупотребительном языке значит, как известно, житель, но в отношении бывшего казённого заводского населения это слово равнозначаще со словом «крестьянин», а так как некоторые из селений с казёнными заводами в интересах многочисленного пришлого, незаводского населения были преобразованы в города, заводские же рабочие со своим сословным, крестьянским управлением остались на прежнем месте, то получилось ещё более странное для неуральца обозначение звания – обыватель города, например, Златоуста.
Обыватели Саткинской волости, в которую входят, кроме Саткинского завода, селения Саткинская пристань (при реке Ае), Валериановка и Петропавловка, всё живут в казённой лесной даче, протяжением вёрст в 70 от севера к югу и вёрст в 25-35 от запада на восток, и ещё не наделены от казны землёю (кроме усадебной и выгонной), в виду чего имеют преимущественное перед другими право работать на казённом заводе и получают бесплатно известное количество сажен дров на человека в год. Дрова эти они сами должны нарубить и вывезти из леса. Мелкого же березняка саткинцы имеют право рубить сколько угодно (для доменных печей идёт сосновый уголь).
В таком же положении находятся и крестьяне лежащих к ЮЗ от Сатки Рудничной и Юрюзанской волостей (также все великороссы), почти вся территория которых (кроме части Рудничной волости, занятой рудниками казны и Балашова), на протяжении вёрст 50 в длину и 30 в ширину, находится во владении наследников князя Белосельского-Белозёрского, собственников Юрюзанского железоделательного завода. Положение это в настоящее время поистине ужасно. Крестьяне только и живут заводом. Часть их работает на самом заводе и рудниках, другая же часть валит и сплавляет лес, обжигает уголь и возит его на завод, куда доставляет и руду из рудников (на Саткинский завод руда перевозится с Бакала по железной дороге, а Юрюзанский завод пользуется веткой до станции Вязовая, Самаро-Златоустовской ж.д. лишь для перевозки железных изделий). Прекратится в виду кризиса работа на заводе – и крестьяне сразу очутятся в безысходной нужде. Наделение землёй тут не поможет. Не говоря уже о том, что земли дадут немного, крестьянам с этой землёй делать нечего, так как она ничего не родит, а лес с закрытием завода и сбывать будет некуда. Впрочем, в таком положении, может быть, уже и очутились крестьяне названных волостей, так как Юрюзанский завод должен был ещё в июне-июле 1908 года прекратить свои действия.
Через Саткинскую волость и только что упомянутые две, когда-то благоденствовавшие, а теперь несчастные, волости и лежит дорога от Саткинского завода на гору Иремель. До этой горы от Сатки около 75 вёрст зимою и около 90 вёрст в остальные времена года. Дорога ведёт с севера на юг через селения Рудничное, Петропавловку и Тюлюк (75 вёрст) и через Рудничное, Первуху, Месяды и Тюлюк (90 вёрст). Во всех этих селениях всегда можно достать так называемые обывательские подводы, парные или даже троечные, которые по довольно сносной дороге и докатят вас, передавая из селения в селение, до самого Иремеля.
Не следует пугаться слов «обывательская подвода» и думать, что вы можете, во-первых, проискать эту подводу целый день, во-вторых, получить, наконец, такой невозможный экипаж и таких россинантов, что принуждены будете оставить всякую мысль о дальнейшем следовании в глубину Урала. Дело в том, что вместо отбывания подводной повинности по очереди крестьяне всех названных селений издавна нанимают для этого на известный срок одно определённое лицо, которое, занимаясь извозом постоянно, ничем не отличается от настоящего ямщика, имея порядочных лошадей с упряжкой.
Всё отличие этих ямщиков от пунктовых, земских, имеющихся, например, в Саткинском и Юрюзанском заводах, заключается лишь в том, что первые возят чиновников по так называемым ордерам, получая по ним и плату от земства, а вторые – по билетам, получая годовую плату, независимо от числа в действительности поданных ими для чиновников в течение года лошадей. Билеты же служат лишь для контроля, а именно для определения числа отпущенных к известному моменту лошадей, так как ямщик обязан подавать лошадей и чиновникам только в пределах оговоренного в контракте комплекта. Ямщики имеют всегда запасных лошадей и отпускают их и частным лицам за довольно умеренную плату (3 коп. за лошадь-версту, без взимания платы за обратный путь, порожняком). Если понравятся экипаж и лошади, можно нанять подводу и на две-три станции.
Летний экипаж – так называемый коробок или попросту корзинка, с долгим ходом, почти заменяющим рессоры, которые не выдерживают тряской езды по здешним горным, каменистым дорогам. Коробок довольно тесен и, кроме ямщика, может вместить лишь двух человек и большой чемоданчик. Коробок с верхом можно достать лишь в Сатке.
В дождливую погоду отвратительная дорога между Месядами и Тюлюком (25 вёрст), где возят железо с Тирлянского завода. В других местах дорога удовлетворительна, а от Сатки до Рудничного даже хороша. Впрочем, и здешние «отвратительные» дороги гораздо лучше тех непролазных хлябей, которые на каждом шагу можно встретить во время сильных и продолжительных дождей в чернозёмной полосе России. Тут дороги идут по сплошному каменному грунту и во многих местах засыпаны подрудком (крошками обожжённой железной руды), сглаживающим неровности пути и делающим его мягче.
Часть пути от Сатки до Бакальского рудника (26 в.) можно проехать и по железной дороге, но проезд по ней рекомендовать нельзя, так как она проведена почти исключительно для перевозки железной руды и не считается с удобствами пассажиров. Паровоз идёт крайне медленно и иногда бывает не в состоянии дотащить поезд по сильному подъёму до станции Бакал, останавливаясь поодаль от неё. А главное – на этой станции нельзя достать лошадей, а до Рудничного – 4 версты. Да и открывающиеся из окон вагона виды ничего заманчивого из себя не представляют.
Дорога вплоть до самого Иремеля идёт сплошными лесами. Последние состоят главным образом из хвойных деревьев: сосны, ели, лиственницы и изредка пихты. Из них обращает на себя внимание лиственница, встречающаяся в Европейской России, кажется, только на Урале. Это дерево, из семейства еловых, отличается от хвойных деревьев тем, что теряет на зиму свои мягкие иглы. Лиственница – самое высокие из всех растущих на Урале деревьев и самое толстое. Встречаются лиственницы толщиною в два обхвата. Чтобы довезти ствол этого дерева зимою, запрягают по три сильных лошади. Лиственница редко растёт отдельными рощицами, встречаясь почти всегда вперемешку с соснами и елями, в небольшом, сравнительно с ними, количестве экземпляров, группами в несколько деревьев, а часто и поодиночке. Ветви у неё начинаются, в отличие от ели, очень высоко от земли, коротки и загнуты полукругом кверху, постепенно уменьшаясь к острой вершине. Зимою издали можно увидеть, как лиственницы то тут, то там высовывают из окружающей их зелёной хвои сосен и елей свои обломанные ветром кривые и голые вершины, как бы бравируя своей наготой и уродством и стараясь высотой вознаградить себя за убожество своего зимнего наряда. Когда лиственница в иглах, то представляет из себя довольно стройное и красивое дерево. Верхушки искривляются и ломаются ветром лишь у очень высоких экземпляров. Древесина лиственницы в воде не гниёт, а только твердеет, почему идёт на кадки для воды и на помосты в сырых дворах. В других местах из неё строят суда.
Пихта также дерево, не распространённое в остальной части Европейской России. Она отличается от ели тем, что имеет мягкие и притом тёмно-зелёные игры и тёмно-серый ствол. Древесина без смолы и потому не годится на постройки. В остальном пихта вполне походит на ель, от которой её трудно и отличить с первого взгляда тому, кто редко её видел. В общем пихта цветом и кудреватостью своей хвои красивее ели. Мне приходилось видеть пихту в большом количество по обеим сторонам реки Юрюзани во время проезда зимой по льду этой реки между Петропавловкой и Тюлюком и лишь в нескольких экземплярах по дороге из Тюлюка на Иремель.
Сосна растёт всюду и достигает большой высоты и толщины. Видевшего хвойный лес в болотистых, совершенно лишённых камня местностях Ярославской и Костромской губерний крайне удивит, как это такие могучие сосны и величественно стройные ели могут расти не только в каменистых долинах, но и на самых кряжах Уральских гор. И лишь выше версты над уровнем моря, и то не везде, хвоя отстаёт от каменных круч в их стремлении в заоблачные пространства. Горы же, только вершины которых заволакиваются облаками, сплошь покрыты соснами и елями. И если облака редки и тёмная зелень хвои просвечивает между ними, то они производят впечатление дыма от лесного пожара.
Обыкновенно слой земли, покрывающий корни сосен и елей, имеет в толщину не более 3-4 вершков. Эти деревья пользуются каждой трещиной в каменных горных громадах и жадно запускают в эти трещины свои корни; будучи свалены бурей по краям обрывов, они увлекают за собою и зажатые в корнях куски каменной массы. Зачастую можно наблюдать удивительную картину: перед вами колоссальная отвесная скала, вся в трещинах, углублениях и изломах по своей отвесной стороне и в причудливых зубцах на вершине. И вот сосны и ели не только покрывают гребни скалы, но и ухитряются укрепляться кое-где и по отвесной её поверхности, производя издали впечатление висящих в воздухе деревьев. Конечно, лишь обилие выпадающих в горах атмосферных осадков позволяет семенам хвои пускать свои корни всюду, где есть хоть горсточка занесённой ветром пыли. Это же обилие влаги и каменистость горных пород обусловливают появление множества ручьёв, речек и даже громадных болот. Но, покрывая Урал живописной растительностью, вода в то же время является одним из главнейших факторов его разрушения, заполняя все трещины в его скалах и частью размывая последние, частью разрывая в куски во время сильных морозов.
Лиственный лес встречается гораздо реже хвойного, почти исключительно в долинах, растёт плохо и не блещет разнообразием. Нет клёна, ясеня, тополя, ильма, вяза и пр. Дуб попадается к СЗ от Сатки и то как редкость. Он низок и крив. Уродлива и низка ива, растущая кое-где отдельными деревцами по берегам речек, среди чащи ольхи (по-местному – елошника) и чернотала (особый вид кустарной ивы), близ которых местами растут черёмуха и малина. Больше всего берёзы и осины.
В лесах много рябчиков, тетеревов и глухарей, из которых последние бывают до 13 фунтов весом. В поросших густым ельником предгорьях Нургуша водится много рысей и медведей. Лоси встречаются в большом количестве также главным образом в окружающих эту гору болотах.
Ещё в большем количестве живут в лесах косули, которых можно найти в разных местах на пространстве от горы Сулеи до Иремеля (около 100 вёрст). В Европейской России это – самое редкое животное, которого нет нигде, кроме Урала. Косуль на Урале, как и в Западной Европе, где они обитают почти повсеместно, называют ещё дикими козами, хотя они не имеют с последними ничего общего. Косуля принадлежит к породе мелких оленей. Высота её около 1 ¼ аршина, длина около 1 ¾ аршин, вес около 2 пудов. Ноги длинные, тонкие, хвоста почти не видно. Шерсть как у оленя. Цвет её зимою буровато-серый, а летом – красно-бурый. Голова с большими ушами и глазами. У самцов красивые, изящные рога, коричневатого цвета, длиною около 6 вершков, все в бугорках на нижней половине и с тремя обращёнными кнутри небольшими отростками на расходящихся концах. Косуля – очень красивое и грациозное животное. Бегает весьма быстро. Самки-косули легко приручаются. Косули ходят по три – по четыре и в том числе один самец. Лиственные леса косуля предпочитает хвойным, равнины – горам, и только неутомимое преследование её человеком загнало её в покрытые хвоей горы.
Пища косули состоит главным образом из травы, листьев, молодых ветвей и почек и разнообразится лесными ягодами. Косуля вообще весьма капризное в отношении пищи животное. Отсюда понятно, как трудно бывает косулям переносить зиму. В это время года они ходят группами в числе 8-10. Сильный голод заставляет их есть даже сено, и сметанные на лугах стога нередко истребляются ими.
В особенности же плохо приходится косуле, когда глубокий снег покроется тонкой ледяной корой. Маленькие копытца косули постоянно проваливаются через кору, не выдерживающую её тяжести, ноги царапаются до крови, и косуля легко делается добычей рыси или волка, а молодая пожирается и лисой (старая отбивается от неё передними ногами). В это время даже охотники, умеющие хорошо бегать на лыжах, ухитряются ловить косуль живыми.
Мясо косули очень нежно и вкуснее лосины. Из шкурок местные охотники шьют себе дохи или выделывают кожу, а шерстью набивают подушки для сиденья. При малочисленности живущего в описываемом районе населения косули, как и лоси, истребляются охотниками в довольно ограниченном количестве, а потому число косуль едва ли уменьшается. Охота на них, к тому же, стеснена выправкой особых свидетельств, дающих право убить не более известного количества животных, с предварительным взносом платы, хотя бы охотник не убил ни одного из них. Свидетельство же на одно животное не выдаётся. Лоси появились лет 20 тому назад, сменив оленей, перекочевавших, должно быть, за Урал.
Летом фауна лесов и гор пополняется и некоторыми домашними животными. Так, все лишние лошади (а их много, так как летом не возят ни руды, ни угля) угоняются на всё лето в горы, где и пасутся табунами под наблюдением пастухов. Врагами табунов являются не столько волки и медведи, сколько конокрады, похищающие лошадей иногда целыми косяками. Конокрадство в Златоустовском уезде вообще очень развито, и в этом «промысле» русские успешно конкурируют с башкирами. Население так озлоблено против конокрадов, что нередки случаи самосуда над ними.
Кроме лошадей, в леса выгоняются на всё лето и свиньи. Эти пасутся без всякого присмотра, уходя зачастую вёрст за 20 от селения. Перед зимой их отыскивают и загоняют. Многие же свиньи сами возвращаются к хозяину, приводя с собою и приплод. Питаясь наподобие диких животных, свиньи, конечно, худы и малы ростом.
Поедемте же теперь описанными лесами из Сатки в Рудничное и далее на гору Иремель. От Сатки до Рудничного 25 вёрст зимою и 30 – летом. Летний путь более интересен, так как проходит по более возвышенной части Бакальской горы. Миновав мост, перекинутый через устье речки Малой Сатки, у Карагайской части завода, между прудом и запонью («запонь» – несколько рядов кольев, вбитых друг за другом в дно реки, загораживающих дрова весною при сплаве; одного корня со словом «препона»), вы въезжаете прямо в хвойный лес, которым и едете почти до самого Рудничного.
Близ запони устроен по обеим сторонам дороги ряд небольших углеобжигательных печей, сложенных из кирпича, с высокими деревянными дымовыми трубами по всем углам. Таких печей сравнительно немного. Обыкновенно обжигают уголь на открытом воздухе, заваливая дрова дёрном.
Оставив за собой низкие Каинову и Казымовскую горы, вы опять переезжаете по мосту через Малую Сатку, по которой весной быстро и весело несутся дрова к Саткинскому заводу, и подымаетесь на более высокую Макаровскую гору. Спустившись с последней, вы вновь подымаетесь на ещё более высокую Бакальскую гору. Подъём на неё растянулся на целых 15 вёрст. Так как Бакал не выше версты, то подъём на него почти не заметен. Этому способствует и растущий всюду лес, лишь изредка позволяющий вам посмотреть вдаль. Хвойный лес вообще не оживлён и однообразен, так что если бы не изменчивый и затейливый характер горного рельефа и временами попадающиеся игривые и шумно-весёлые ручейки, то было бы весьма и весьма скучно ехать по такому лесу. На Бакале обращают на себя внимание лишь растущие кое-где по сторонам дороги величественные и прямые, как свечи, пирамидальные ели.
Виды на окружающую местность начинают открываться лишь близ вершины. Так, в двух-трёх местах видны между редко растущими деревьями упомянутые выше горы Уреньга и Зираткуль. Самая вершина Бакала, поросшая редким и мелким ельником и похожая на круглую, лысую, с кое-где уцелевшими волосами, голову, остаётся в стороне. За вершиной в Рудничное ведут летом две дороги: одна идёт через сам хребет, другая мимо последнего по склону. Первую дорогу предпочитают, хотя она гораздо выше и на 3-4 версты длиннее, так как вторая дорога усеяна камнями и потому неудобна для проезда в экипаже. Дорога через хребет ровна и гладка и устроена для облегчения подъёма в виде винтообразной лестницы. С этой дороги открывается прекрасный вид на запад и северо-запад, на гору Сулею и окружающие её горы и пригорки. За хребтом дорога идёт по низкому склону, между Бакальской и Верхне-Буландинской горами, скрывающими вид на горную долину, на дне которой расположено село Рудничное.
С левой стороны другой дороги идёт в конце, по хребту, поросшая кое-где сосной и ельником каменная гряда, похожая на полуразрушенную крепостную стену древнего города с уцелевшими кое-где бастионами. С правой же стороны, на склоне, стоит совершенно отдельно гигантский каменный массив, как бы вырванный какой-то титанической силой из недр Бакальской горы и брошенный на занимаемое им место, и грозно смотрит на вас, наподобие косматой головы разъярённого исполинского льва, прикованного к одному месту. К вершине горы, на севере массив обращён самой высокой, отвесной своей стороной, имеющей вид обнажённой скалы, на юге же, к селу Рудничному, и с двух других сторон он постепенно понижается и довольно часто порос сосной и елью. Подобные массивы на Урале называются шиханами. Такого большого и красивого по местоположению шихана, как Бакальский, я нигде не видел.
В ясный день его можно разглядеть в полевой бинокль даже с Карагайской горы Саткинского завода. Ещё тогда, когда вы начинаете спускаться к шихану, глазам вашим представляется чудное зрелище: перед вами скрывающаяся в недосягаемой для глаза дали глубокая и узкая долина, окаймлённая справа длинной горой Шуйдой, а слева – выходящим из-за Верхне-Буландинской горы высоким хребтом Сукой и следующей за ним величественной цепью ещё более высокой горы Зигальги. Под вашими ногами, в глубокой котловине раскинулось село Рудничное. За ним следует лес. Дно долины к югу постепенно повышается и расширяется, всё более и более заполняясь холмами и пригорками, переходящими на юго-западе в довольно высокую, с трапециеобразными вершинами горную цепь Завьялиху.
В особенности сильное впечатление производит ясно видная на всём своём протяжении гора Зигальга. Она начинается верстах в 26 от Бакала, между Месядами и Петропавловкой, и идёт на протяжении около 40 вёрст, мимо Тюлюка и Александровского посада, представляясь с Бакала в виде грандиозной стены, с зигзагообразной вершиной, которая то повышается, то понижается и, достигнув несколькими верстами далее названного посада наибольшей своей высоты, эффектно и круто, как бы обрываясь, спускается в долину. Здесь, у самой Зигальги течёт речка, а за ней тут же начинается длинная, но низкая гора Нары, составляющая как бы продолжение Зигальги. Высота последней – 1 верста 143 сажени.
Гора Сука несколько выше Зираткуля и немного ниже Зигальги, между которыми она тянется вёрст на 20 к югу от первой и к северу от второй, не доходя до каждой из них вёрст на 5. По своим очертаниям эта гора очень похожа на Зигальгу. От Рудничного до Суки, как говорят, рукой подать. Между тем она отстоит вёрст на 8 от этого села. И Сука, и Зигальга имеют сплошь голые вершины, состоящие из каменных россыпей.
Гора Шуйда тянется от Бакала на юго-западе до Юрюзанского завода, который расположен в 32 верстах от Рудничного, на Сосновой горе, по обеим сторонам реки Юрюзани. Бакал и лежащая за ним в сторону Суки В.-Буландинская гора, в сущности говоря, составляют прямое продолжение Шуйды, общее протяжение которой, таким образом, равно верстам 40. Гора эта хотя и достигает линии облаков, но много ниже Зигальги. Следующие же за Шуйдой на запад и юг горы (Восточно- и Западно-Каменные, Бархотник, Завьялиха и др.) живописно группируются вокруг Юрюзанского завода, ещё ниже, хотя ближайшие из них также входят своими вершинами в облачную сферу. Совершенно голых вершин у Шуйды нет. Во многих местах она покрыта каменными грядами, шиханами и шишками. Близ Рудничного же её вершины на протяжении нескольких вёрст представляют из себя неприступные острые гребни разнообразной и причудливой формы. Такие же гребни тремя рядами идут по склонам В.-Буландинской горы. С этой горы, так же как и с Бакала, видны Зигальга и другие лежащие к югу горы. Вместо же вида на З и СЗ открывается более интересный вид на С, в сторону Саткинского завода, и СВ в сторону гор Зираткуля, Уреньги и Таганая, который, за дальностью расстояния (около 70 вёрст) виден лишь в очень ясную погоду.
Бакальская и В.-Буландинская горы славятся богатыми железными рудниками, из которых Бакальский принадлежит казённому Саткинскому заводу, а В.-Буландинский – частному Юрюзанскому. Особенно богат Бакал своей рудой, содержащей в себе громадный процент (65) железа, так что нередко можно видеть в месте её добычи большие пласты земли, почти сплошь чёрной от железной руды. Последнюю добывать на Бакале сравнительно легко, так как она заключается в наружных пластах земли не в меньшем количестве, чем во внутренних.
Руда выламывается выступами, подымающимися кверху правильными полукруглыми рядами, образующими нечто в роде амфитеатра. Сначала выламывается край верхнего выступа, потом следующего за ним нижнего и т.д., сверху вниз, так что выступы углубляются в толщу горы равномерно, сохраняя почти в неизменности свой общий вид и взаимное расположение. Главная работа здесь принадлежит динамиту. Раз или два в день, когда рабочие прерывают работу, закладываются в края выступов, в заранее пробитые отверстия динамитные патроны, которые потом, взрываясь, и откалывают куски руды. Слой земли, покрывающий руду, так называемая скрыша, удаляется ранее и сваливается поблизости, образуя со временем целые горы. Точно таким же образом добывается и магнезит близ Саткинского завода. Прежде отправки на завод, для засыпки в доменные печи, бакальская руда на месте выработки обжигается частью в особых печах, частью на открытом воздухе, в громадных кучах, наваливаемых на груды дров и называемых пожогами.
Рабочие живут тут же, на руднике, вместе с семьями, в казармах и отдельных домиках. Жилища эти, несмотря на обилие растущего кругом и принадлежащего руднику леса, очень тесны. Домики представляют из себя по своим до убогости малым размерам какие-то лачуги, а «дворы» при них – нечто вроде закут для свиней или курятников. Даже многие семьи живут в общих казармах, не имеющих перегородок. Но русский человек и этому рад, припоминая, что когда-то (говорят, не особенно давно) рабочие на Бакале жили и в землянках. Это не английские рабочие, для которых за последнее время некоторые фабриканты строят целые посёлки, состоящие из отдельных для каждой семьи двухэтажных домиков, с ванной и садиком при каждом из них – «роскошь», которой не позволяет себе даже русский интеллигент среднего достатка! Добыча руды на В.-Буландинском руднике по природным условиям гораздо тяжелее, так что рудник этот народ даже называет Тяжёлым.
Довольно большое село Рудничное только и живёт возкой руды и образовалось, вероятно, на месте стоявшей здесь когда-то казармы для рудничных работ, так как часто называется Казармой. Из Рудничного на Месяды дорога идёт треугольником через Первуху. По прямой же дороге, через деревню Катав, в Месяды ездят лишь зимою; в другие времена года мешают болота. Но в Тюлюк и зимой ездят не через Месяды, а через Петропавловку, так как последний путь на 5 вёрст короче. От Рудничного до Месядов прямым путём 18, а через Первуху – 27 вёрст. Дорога в Первуху идёт лесом, мимо Шуйды и окружающего её болота. И вот уже с этой дороги, на пригорках, между деревьями, через ворота, образуемые Сукой и Зигальгой, хорошо виден Иремель, хотя до него ещё около 40 вёрст.
В этом месте ранней весной, когда ещё не растает снег на Иремеле, но обнажатся все находящиеся на его белой вершине груды камней, можно бывает рассмотреть в полевой бинокль даже одну из этих чернеющих груд, обращённую к горам Шуйде и Бакалу. Несмотря на то, что Зигальга в два раза ближе Иремеля, с означенной дороги последний кажется выше Зигальги. Он обрисовывается на юго-востоке в виде протянувшегося с запада на восток короткого горного хребта, с двумя едва заметными седловинами и резко и высоко подымающимся усечённым конусом на восточном конце. Вот этот-то конус, называемый «кабаном», и придаёт красоту и величие Иремелю.
В упомянутые выше ворота виден и выходящий из-за Суки самый низкий конец горы Нургуша, известный под названием Малого Нургуша. Гора эта начинается несколько южнее Зираткуля, идёт параллельно ему, Суке и отчасти Зигальге, с СВ на ЮЗ, постепенно понижаясь, в виде беспрерывной цепи, на протяжении не менее 40 вёрст и оканчивается, не доходя 3 вёрст до села Тюлюка. Не уступая длиною Зигальге, а высотою даже превосходя её в крайней своей северо-восточной части на 20-30 сажен, Нургуш представляет из себя такую же величественную и красивую цепь, как и Зигальга. Но с дороги на Первуху виден лишь один его хвост. Весь Нургуш, как на ладони, мы увидим позже, с горы Иремеля.
Дальнейшая дорога на Первуху, а от неё на Месяды – Тюлюк (между последними 25 вёрст) пролегает всё время болотистым, хвойным и лиственным лесом и ничего интересного из себя не представляет. Обращает на себя внимание только река Юрюзань, берегом которой приходится ехать из Месядов в Тюлюк. Это – довольно большая река, начинающаяся от горы Ямантау, в 50-60 верстах от Тюлюка, к ЮЗ от него, и впадающая в Уфу несколько южнее реки Ая. Юрюзань течёт по горным долинам через Александровский посад, Петропавловку, Юрюзанский завод и т.д., по всей южной и отчасти западной части Златоустовского уезда, захватывая по пути множество впадающих в неё со всех сторон горных ручьёв и речек. Тюлюк и Месяды остаются немного в стороне, но текущие через них речки Тюлюк и Буланка также впадают в Юрюзань. До Месядов она разделяет горы Машак, Бехту и Малый Нургуш по правую сторону и Кумардак с Зигальгой по левую.
Юрюзань бывает полноводной лишь весной, когда по ней сплавляют массу дров к Юрюзанскому заводу. Летом и осенью она мелководна, но довольно широка. Течение её очень быстро, а так как дно усеяно камнями, то вода, ударяясь о них, шумит не умолкая. Ночью шум этот слышен на большое расстояние. Сильное впечатление производит он в тёмные осенние ночи, когда вы едете лесом, близ берега реки. Кругом ни зги не видно. Всюду царят густой мрак и гробовое молчание. Везде мокро и пахнет сыростью и гнилью. Всё затихло, съёжилось и притаилось. Замерли всякая жизнь, всякое живое движение, как бы испугавшись ночных сов и филинов, стерегущих покой мрачной ночи и сон своих повелителей – седых и дряхлых горных великанов. И вот лишь одна река бесстрашно и резко нарушает эту зловещую тишину. Словно какая-то неведомая, воинственная сила, вырвавшись из недр земли на её поверхность и пробивши попавшиеся ей на пути каменные кряжи, река опрокидывает и ломает все препоны и бешено и гневно, как бы освободившись из векового ненавистного плена, с шумом и грохотом мчится стремглав, без оглядки назад, всё вперёд и вперёд, к далёкому, но широкому и вольному простору… Вас невольно охватывает сильная жуть, смешанная с робким, радостным чувством, и не покидает вас всё время, пока доносится до вашего уха рокотание реки, переходящее, когда вы удаляетесь от берега в глубь леса, в тихий гул и таинственный шёпот.
Немного севернее Тюлюка в Юрюзань впадает речка Березяк, берущая начало в Нургуше, с которого она низвергается в виде водопада, а ещё севернее, у самой Петропавловки – Большая Калагаза с Малой Калагазою. В этих речках и Юрюзани водятся редкие и вкусные рыбы – красули и хариусы.
Интересно ехать зимою по льду Юрюзани от Петропавловки до Александровского посада, миную Тюлюк. Все 36 вёрст вы едете буквально по узкому коридору, по бокам которого лес и горы, а именно: по правую сторону – Зигальга, а по левую – сначала Малый Нургуш, а потом Бехта (Бакты).
В особенности приковывает к себе внимание последняя гора. Она не высока, ниже линии облаков, но поражает изощрённостью и причудливостью форм своих каменных гребней, покрывающих вперемежку с лесом, положительно всю вершину, на протяжении целых 20 вёрст, между тем как на других горах такие гребни, во-первых, имеют грубую форму, во-вторых, встречаются в виде коротких стен, длина которых обыкновенно не превышает нескольких десятков сажен и только иногда (как, например, на Иремеле и Шуйде) достигает 3-4 вёрст. Во многих местах вершина Бехты усеяна и шиханчиками разной величины и формы, которые то стоят сплошными рядами, то чередуются с гребнями, то прячутся за их спины, то выступают вперёд, то громоздятся над ними по одному или по нескольку штук, в самых разнообразных сочетаниях и позах, словно стадо обезьян, вскарабкавшихся на скалы полюбоваться на проезжих. Вообще Бехта являет собой характернейший пример так называемого выветривания горных кряжей, от которых, как бы высоки они ни были и какой бы крепостью ни обладали слагающие их каменные породы (каковы, например, уральские), после такого, длящегося тысячелетия, выветривания не остаётся и камня на камне.
Летом описанная горная долина, несомненно, ещё интереснее, так как её оживляют тогда воды реки Юрюзани, но зато приходится ехать болотистым лесом, который ревниво скрывает от вашего взора окружающую местность и лишь изредка раздвигает свои ветви и даёт полюбоваться ею. Конечно, если располагать большим досугом и не гоняться за удобствами, то летом можно, несмотря ни на какие болота, проникнуть в какую угодно местность и исследовать её вдоль и поперёк.
Село Тюлюк, как и Рудничное, расположено в глубокой горной долине. Протекающая посередине села речка Тюлюк начинается из Тыгынского болота, с северного склона горы Иремеля, откуда берёт своё начало и большая река Белая, приток Камы. От села до Иремеля кратчайшим летним путём, по болоту и горной тропе, около 5-6 вёрст, а до самой отдалённой его части – «кабана» - около 8-10 вёрст.
Иремель лежит к ЮВ от Тюлюка, на границе двух губерний – Уфимской и Оренбургской – и трёх уездов – Златоустовского, Троицкого и Верхнеуральского. Вся эта гора принадлежит башкирам ближайших селений Троицкого уезда, в пределах которого она находится. Лишь подошва западного склона главного горного хребта, полосою в несколько десятков сажен ширины, входит в район Юрюзанской волости и составляет, следовательно, собственность владельцев Юрюзанского завода. Эта часть горы тщательно отмежёвана при помощи канавы и груд камней. Башкиры, как это у них всегда водится, сами непосредственно никаких выгод из этой горы не извлекают, сдавая за ничтожную плату хороший сенокос по южному её склону в аренду жителям села Тюлюка, которые, кроме сена, собирают на этой горе громадное количество великолепной брусники, запасаясь ею на целый год.
Иремель идёт с С на Ю параллельно северному концу горы Бехты на протяжении около 5 вёрст, а с З на В, с небольшим уклонением к Ю, на протяжении около 10 вёрст. Таким образом, Иремель не в пример прочим высоким горных хребтам Уральских гор, не имеет меридионального направления. Хребет Иремеля тянется лишь в восточном направлении. От С же к Ю, вместо хребта, идут друг за другом три громадных сопки, самая высока из которых называется Малым Иремелем или Иремельчиком.
Северный склон главного хребта крут и лишён растительности. Мелкий, уродливый ельник растёт лишь у его подножия, в Тыгынском болоте, которое не ниже, если не выше озера Зираткуля. Высота болота ясно видна лишь тогда, когда вы смотрите на него с отдалённой горы – например, с горы Нургуша. С Иремеля же оно кажется лежащим в глубокой впадине. Южный склон Иремеля, защищённый могучим хребтом от леденящего дыхания северного ветра, покрыт богатой растительностью, среди которой на громадной высоте встречается даже целая группа гигантских лиственниц с обломанными, однако, вершинами. Лес перемежается с луговинами, на которых и косят сено.
Южный склон довольно покат и обращён к Верхнеуральскому уезду. По этому склону идёт со стороны горы Бехты на В, параллельно хребту, отделяясь от него лесом, грандиозная каменная стена, длиною около 3-4 вёрст и высотою от 10 до 15 сажен. Вершина стены, сначала довольно ровная, под конец делается зубчатой. Зубцы поражают громадными размерами и аляповатостью своих форм. Склон Иремеля с этой стеной почему-то называют горой Сукташем.
За последним почва в направлении, параллельном хребту, сильно понижается, а потом опять повышается вплоть до самого «кабана», напротив которого по склону разбросаны в южном направлении более десятка разной величины сопок, называемых Тыгынскими и Синякскими шишками (близ последних – Синякский ключ), хотя самая малая из них не менее двухэтажного дома. Если вы посмотрите на «кабан», ставши на южной стороне горы даже на порядочном от него расстоянии, то он вам покажется чуть выше остальной части хребта, и вы прямо-таки не поверите, что перед вами тот красавец-великан, которым вы так любовались издали. Происходит это оттого, что вас подавляет своей высотой вся масса возвышающегося почти над вами горного хребта. Это – во-первых. Во-вторых, «кабан» на С и В круто опускается в долину и имеет почти круглую форму, отличную от прочей части хребта, благодаря чему издали и кажется значительно выше последней, а впервые видящим его представляется даже отдельной горой с близко подходящей к ней другой горной цепью. На самом деле «кабан» выше смежной с ним части хребта не более, как на 50-60 сажен, при общей высоте в 1 версту 249 сажен. До кабана хребет довольно ровен и имеет три весьма неглубокие седловины, чем резко отличается от Большого Нургуша, кажущегося издали как бы рассечённым в местах седловин на части, от верха до низа.
Вследствие главным образом особенностей строения своего «кабана» Иремель долго считался самой высокой горой Южного Урала. Но позднейшие измерения показали, что находящаяся всего верстах в 60 к ЮЗ от него гора Ямантау на 21 сажен его выше (1 верста 270 сажен). Гора эта, расположенная в непроходимых лесах и болотах, в истоках рек Инзера (притока реки Белой) и Юрюзани, на границе Верхнеуральского и Уфимского уездов, видна с Иремеля. Продолговатая вершина её – с весьма широкой и ровной поверхностью, почему гора эта совсем не импонирует своей высотой; конечно, тут много значит и дальность расстояния.
Близко подходит к «кабану» Иремеля весьма длинная Ягодная гора, идущая с С, чуть ли не от самой Уреньги, на протяжении около 40 вёрст, параллельно Нургушу. Это, сравнительно, низкая гора, но она постепенно повышается к Ю, и под Иремелем высота её доходит до 1 версты 20 сажен. За Ягодной следует Аваляк и, наконец, Уральский хребет или, по-башкирски, Урал-тау. Аваляк вообще ниже Ягодной горы, но, заходя за Иремель, верстах в 20-25 к ЮВ от него имеет 1 версту 100 сажен в высоту. Сам Уралтау, как известно, низок; средняя высота его от 210 до 230 сажен. Но и он, попав в среду высоких гор Уфимской и Оренбургской губерний, понатужился и близ Иремеля достиг наибольшей своей высоты, 470-400 сажен. Именно такую высоту имеют его горные узлы Уйташ и Караташ, от которых берут начало реки Урал, приток Уфы Ай и притоки Тобола Уй с Миасом.
Таким образом, только некоторые горы малодоступного Северного Урала могут конкурировать по своей высоте с Южно-Уральскими горами. Так, гора Сабля одинаковой высоты с горой Ямантау, а Телпос-из даже выше её на 5 сажен (1 верста 275 сажен).
Нельзя сказать, чтобы уже очень легко и скоро можно было ознакомиться хотя бы с главнейшими из вышеописанных горных цепей Южного Урала. Лишь при самых благоприятных атмосферических условиях на это потребуется недели две беспрерывных разъездов. Самое удобное для путешествия время – это, конечно, вторая половина лета, когда снег остаётся лишь в глубоких лесистых горных ущельях и высыхает земля в густом ельнике, окружающем обыкновенно сплошным кольцом подошвы гор, куда затруднён доступ солнцу. Но болота, конечно, не высыхают, и из-за них вы часто бываете лишены возможности подъехать прямо к желаемой вершине, до которой в виду этого вам приходится добираться издалека, карабкаясь по соседним, доступным снизу вершинам.
Затем лето бывает часто дождливым, а высокие горы ведут вообще большую дружбу с облаками. Случается, что в совершенно ясный летний день какое-нибудь маленькое, вдруг откуда-то взявшееся, облачко набежит на горную вершину да и засядет там почти на целый день. Причиняет много неприятностей и жара, особенно ощутительная на горных каменных кручах. Конечно, вы подымаетесь в самой лёгкой одежде, но зато должны нести с собой хотя бы ватную куртку, так как на вершинах почти всегда дует холодный ветер, особенно опасный для разгорячённого трудным подъёмом тела. Сухая же осень в горах – явление более редкое, чем сухое лето. К тому же осень в горах – явление более редкое, чем сухое лето. К тому же осенний ландшафт нравится немногим.
Зимою вершины гор, конечно, недоступны в виду громадных масс покрывающего их снега. Но зато в вашем распоряжении чудные долины рек, по льду которых вы быстро и легко подвигаетесь вперёд, любуясь сковывающими долину горами. Далее следует принять во внимание то обстоятельство, что через некоторые горы есть дороги только зимою, так что вы на ту гору, на которую летом всходите пешком, зимою въезжаете на лошади, запряжённой в сани. Конечно, лошадь не повезёт вас никуда в сторону от дороги, где она сейчас же погрузится в снег по самые уши. Дорога, несомненно, проложена через самых низкий горных перевал, с которого вы многого не увидите и о самой горе надлежащего представления не получите.
Однако по некоторым горным дорогам очень хорошо бывает ездить и зимою. Например, такая дорога есть от деревни Екатериновки Юрюзанской волости в Александровский посад, отстоящий от неё на 30 вёрст. Екатериновка вся окружена болотами, через которые ездят в названный посад в экипажах лишь зимою. Вторая половина дороги пролегает через мрачную и совершенно недоступную для переезда летом гору Зигальгу. Довольно крутой подъём тянется со стороны Екатериновки целых 7 вёрст, да ещё более крутой спуск к посаду растянулся версты на три. С горы открывается красивый вид к СЗ, на окружающие Юрюзанский завод горы, и на восток, на гору Иремель. Да и вообще зимний горный пейзаж имеет свою своеобразную прелесть. Мужички прокладывают зимой означенную дорогу через Зигальгу, конечно, не из любви к такому пейзажу… Они возят этой дорогой тяжёлые возы с углём для Юрюзанского завода, причём изрытая возами и без того трудная дорога становится временами прямо-таки невыносимой. Зимние углевозные дороги имеются и на Малом Нургуше, Суке и Шуйде. Прокладывают зимой высокие горные дороги ещё для возки накошенного в горах сена, как, например, на Зираткуле и Иремеле.
Местные крестьянские лошади невзрачны и малорослы и отличаются по внешнему виду от своих товарок из чернозёмной полосы России только сытостью. Вследствие обилия сена здесь вы не встретите ни одной клячи. Лошадей, на которых возят уголь, руду или железо, кормят, конечно, и овсом. Важное достоинство здешних лошадей – это привычка к горным подъёмам и спускам. Житель равнинной России не может без удивления смотреть на то, как уральские лошадки, бодро взобравшись на довольно высокую горку с 30-пудовыми возами, быстрой рысью спускаются с ними вниз. На хороших же ямщицких лошадях ездить по горам непривычному человеку прямо-таки страшно.
Между тем горы встречаются в изобилии даже на больших трактовых дорогах. Так, по дороге из Сатки в Златоуст, от села Кувашей до Златоуста, на протяжении всех 16 вёрст идут горы, то и дело заставляющие вас спускаться и подыматься (Передовка, Берёзовый взлобок, Берёзовая, Багруш и Уреньга). В особенности крут спуск с Берёзовой горы, протяжением с целую версту.
Интересно отношение к горным пейзажам местного крестьянского населения. Оно не обращает на них никакого внимания и знает только те горы, с которыми, так сказать, имеет дело. Редкий крестьянин хоть раз в жизни взберётся на самую вершину всегда смотрящей на него и расположенной в 3-4 верстах от его жилища горной цепи, чтобы обозреть окрестности. Горы же, виднеющиеся вдали, на горизонте, неизвестны громадному большинству крестьян и по названиям. Так, мне пришлось встретить в селе Рудничном довольно неглупого ямщика, 65 лет, который на своём веку сотни раз ездил из Рудничного в Петропавловку и Первуху и не только не имел ни малейшего представления о горе Иремеле, но и не обратил ни разу на неё своего внимания, хотя, например, при спуске между Сукой и Зигальгой в ту горную котловину, по дну которой раскинулась Петропавловка (иначе называемая Малой Саткой), величественный «кабан» Иремеля (и только он один, без хребта) хорошо виден через Малый Нургуш на ЮВ, несмотря на отделяющие вас от него 25 вёрст, и на протяжении полуверсты мелькают перед вами в просвете лошадиной дуги. Больший район местности известен лесным объездчикам, пастухам и охотникам, которых очень мало (по 5-10 на селение).
Впрочем, в описанной местности попадаются любители если не горных видов, то горного уединения. Так, близ села Месядов, в складках угрюмой и дикой Зигальги имеются несколько келий, в которых живут старики-поморцы из Месядов вместе со своим наставником, обслуживающим не только их, но и всех раскольников этого села. Узнал я об этом впервые совершенно случайно, встретившись раз осенью в лесу близ Месядов с высоким и статным старцем, невольно обращавшим на себя внимание необыкновенно симпатичным и патриархальным лицом, обрамлённым большою чёрною и сильною проседью бородою. Рядом с ним шла дебелая пожилая женщина. Это и был духовный наставник, спешивший со своей женой в Месяды для отправления треб у поморцев. Он первый и сообщил мне о тех кельях. Без сомнения, уединение раскольников в горных кельях является отчасти и пережитком не особенно далёкой старины, когда они, подвергаясь жестоким преследованиям, массами уходили в Уральские горы. В Саткинской и Юрюзанской волостях вообще много поморцев. Встречаются и последователи часовенной секты.
Жители этих волостей – народ рослый и красивый, в особенности в удалённых от заводов селениях. Вне заводов крестьяне не так чистоплотны, но в общем мало отличаются по своему костюму, домашней обстановке и образу жизни от чисто-заводских жителей, хотя последние и гордятся тем, что они – «заводские», презрительно называя незаводских жителей почему-то «пиканниками», а крестьян Рудничной волости – ещё и «батами», за то, что они, передавая чужую речь, часто прибавляют слово «бать», т.е. баит, говорит.
Бросается только в глаза нелепый обычай не вставлять других рам в окна на зиму. Он объясняется обилием дарового топлива, но от этого ни мало не теряет в своей безрассудности. В каждой избе ставится на зиму большая железная печка с такою же трубой, вмазанной свободным концом в боров русской печи. И вот, в подмогу к этой последней и плите, имеющейся почти в каждой избе и называемой почему-то камином, целый день, с небольшими перерывами, и накаливается означенная печка. Жара стоит невыносимая, а от летних оконных рам, зачастую с разбитыми стёклами, несёт холодный ветер. Ночью, когда потухнет огонь в железной печке, жару сменяет стужа и морозит до тех пор, пока прозябшая хозяйка не проснётся и не затопит печки снова. При всём том часть семьи (обыкновенно дети) спит на полу. Даже богатые крестьяне, живущие в больших избах, считают излишней роскошью вставлять зимние рамы. Впрочем, дома без зимних рам попадаются иногда и в самых заводах.
Зиму на Южном Урале нельзя назвать особенно суровой. Температура обыкновенно колеблется между 10-20° Р и только недели на две во всю зиму падает до 25-30°. Морозы в 30-40° бывают очень редко, но и такой холод переносится сравнительно легко, так как сопровождается обыкновенно полнейшим безветрием. Бураны в описанных горах бывают редко и не так страшны путнику, защищённому со всех сторон лесом, как в соседних башкирских степях.
В заключение опишу две своих поездки на горы Иремель и Нургуш. На первую гору мне удалось съездить 24-25 марта 1908 года. Тогда стоял ещё хороший санный путь. Снег в лесах почти не начинал таять, на открытых же местах обтаял лишь его верхний слой, образовав первый лёгкий наст. Только безлесные каменные вершины высоких гор по доступным солнцу склонам полуобнажились от снега; самые же гребни или площадки вершин были ещё покрыты сплошным снегом. Этот снежный покров был тем толще и светлее, чем выше была гора. Вершины менее высоких гор, как, например, Уреньги, Зираткуля и Бакала, уже значительно обтаяли, побурели и потускнели. Вершины же таких гигантских горных хребтов, как Иремель, Нургуш и Зигальга ещё блистали своим ярко-белым зимним покровом.
Приехав вечером 24 марта в село Тюлюк и переночевав тут, я в 5 часов утра следующего дня, на Благовещенье, тронулся в путь на паре лошадей, запряжённых в лёгкую кошевку (кошева, кошевка – местное название саней). Вёз меня Андрей Сырцев, местный крестьянин, лет 50 от роду, обывательский ямщик, бывший пастух. Он уже много раз возил «господ» на Иремель, но всегда летом, мимо Тыгынского болота, к северному крутому склону Иремельского «кабана». Сырцев не верил в успех моей поездки, так как на его памяти никто не взбирался на покрытый снегом «кабан» Иремеля. Я же надеялся на наст, который, по моему мнению, уже должен был образоваться на припекаемом солнцем южном склоне Иремеля, в лесных прогалинах, на луговинах и ещё более на самом «кабане». Конечно, я вёз с собой подшитые мехом лыжи. Был ясный день. Мороз доходил до 12° Р.
Тут же по выезде из Тюлюка дорога ведёт на гору Бехту, которой нужно проехать 5 вёрст к ЮВ, прежде чем свернуть на самый Иремель, на восток. С Бехты вы видите сзади себя Зигальгу, а с левой стороны все три сопки Иремеля, с Малым Иремелем в том числе, который один только и виден из самого Тюлюка, в пролёте между ними – Ягодную гору, а за ними – западный край главного хребта Иремеля. Дорога через Бехту оказалась вся в ухабах, так как этой дорогой крестьяне возят пшеницы мимо Иремеля из Верхнеуральска (в верховьях реки Урала). Надежда была на иремельскую сенокосную дорогу, но и ближайшая часть её была изрыта до невозможности теми же возами с пшеницей, с которыми крестьяне предпочитали проехать по краю Иремеля, чем внизу, по ещё худшей дороге.
Западный край хребта, оказалось, уже значительно обтаял с южной стороны и обнажил камни, разбросанные с небольшими промежутками по всей его поверхности, от вершины до подошвы. Но то не была настоящая россыпь камней. Под россыпями на Урале обыкновенно разумеют сплошные груды нагромождённых друг на друга камней, покрывающих вершины и склоны гор то более или менее ровным слоем, то в виде громадных ворохов, в несколько сажен высотою, имеющих большею частью форму конусообразных сопок. Через толщу таких каменных груд не только не увидите земли, но и не определите более или менее точно, на какой глубине она находится. Подобных россыпей на Иремеле, насколько позволял рассмотреть покрывавший его снег, я не видел.
Дальнейшая часть Иремельского хребта оказалась покрытой снегом. Проталины были столь незначительны и редки, что их можно было рассмотреть лишь при самом подъёме на гору. Миновав Сукташ с его грандиозной, как бы сложенной циклопами, каменной стеной, спустившись под гору и опять поднявшись, мы с Сырцевым доехали, наконец, до луговины, которая ведёт на высокий дол-седловину, отделяющую «кабан» Иремеля от остальной части его хребта, и с которой видны спускающиеся от «кабана» по склону сопки. Все стога сена уже свезены были с луговин, оставив после себя глубокие ямы в снежных сугробах. Снега везде была масса. В лесу наста совсем не замечалось. На луговинах же он стал только образовываться и был тем крепче, чем выше и ближе к хребту была местность.
Нужно представить себе, с каким трудом крестьяне вывозят на своих лошадёнках по глубоком и рыхлому снегу стога сена, сметанные часто в нескольких десятках сажен от дороги. Возка сена продолжается до марта. В начале зимы снега меньше, и доступ к самым стогам легче, но зато первым возчикам приходится прокладывать себе дорогу по всему склону, на протяжении от Бехты до стога, так как по Иремелю ездят лишь за сеном.
По словам Сырцева, вот как крестьяне выручают своё сено из глубокого снега. Они сначала сами ногами утопчут снег между дорогой и стогом и сами же подвезут сани к стогу, обратив их задом к нему, а оглоблями к дороге. Потом уже запрягут в сани лошадь, которой после этого уже не так трудно спустить воз сена по склону к дороге. Одной из таких импровизированных дорог мы и воспользовались, проехав по ней сажен сто кверху, в сторону означенной седловины (стог был самый дальний) и сделав потом привал к громадной яме из-под стога. От последнего осталось несколько охапок сена, которым и воспользовались лошади моего, поехавшего без корма, возницы, найдя себе таким образом и стол, и дом в этой яме. С дороги окружающий яму сугроб снега казался лежавшим почти на ровной плоскости. Между тем подъём к нему был довольно крут, что легко было заметить, глядя назад на всё более и более открывающиеся вдали перспективы.
Когда мы приехали к яме, было 8 часов. Таким образом, пространство в 15-17 вёрст мы проехали ровно в 3 часа. Оставив в санях шубу и привязав к обутым в бурковые сапоги ногам лыжи, я в одной ватной куртке, с длинной палкой в руке, полевым биноклем на перекинутом через плечо ремне и револьвером в кармане отправился в путь. Сырцев остался при лошадях. Наст оказался настолько крепким, что мои лыжи легко скользили по поверхности снега. При дальнейшем подъёме я несколько раз соблазнялся идти без лыж, везя их за собой на верёвке, так как подыматься в гору, таща на ногах крестьянские самодельные саженные лыжи (их я достал у одного охотника в Тюлюке), становилось довольно трудным, но каждый раз, пройдя несколько шагов, проваливался в снег по пояс.
Сначала я намеревался взобраться на седловину и уже с неё на «кабан». Но седловина оказалась настолько крутой, что въехать на неё на лыжах нечего было думать. Идти же по ней без лыж нельзя было вследствие проваливавшегося под ногами глубокого снега. Тогда я повернул к «кабану» и, пройдя сколько мог на лыжах, снял их и привязал вместе с палкой к одной из мелких елей, которые кое-где росли и на луговине. К моему счастью, наст близ «кабана» и на нём самом оказался настолько крепким, что нога ни мало не увязала в снеге, но и не скользила по его поверхности, так как последняя ещё не успела обледенеть. От лошадей до «кабана» я прошёл ровно час и столько же времени употребил на подъём по самому «кабану», на вершине которого я, таким образом, очутился в 10 часов.
Подымался я прямиком, направляясь к самой высшей видимой точке верхней линии «кабана», желая не столько сократить расстояние, сколько встретить на крутом подъёме менее снега. Последнего действительно было мало. Камни попадались часто, почти все с обнажённой от снега поверхностью. Местами встречались и проталины в виде узких и длинных полос, спускавшихся вниз по склону. Проталины были покрыты прошлогодней травой и низким, стелющимся по самой земле ельником, высотой не более полуаршина. У вершины проталин не было совсем. Камни встречались всё чаще и чаще, а у самой вершины, по-видимому, сплошь покрывали землю. Подъём близ вершины был настолько крут, что приходилось работать и ногами, и руками и в виду этого раза три отдохнуть, а в это время и полюбоваться развертывавшейся на юге волшебной панорамой.
Безбрежное море гор и холмов расстилалось перед моими глазами и уходило в необозримую даль, скрытую лёгкой беловатой дымкой. Везде горы и горы, высокие и низкие, синие и тёмные, одноцветные и с белыми снеговыми полосами и пятнами, идущие правильными рядами и скрещивающиеся в хаотическом беспорядке. И из всех этих гор выделялись на ЮЗ длинная Зигальга с отдельными снеговыми вершинами и положительно весь покрытый снегом Ямантау, словно исполинский белый слон, борющийся с обступившими его со всех сторон горами (Машаком, Кумардаком и др.). Обращал на себя внимание и Аваляк, грузно и важно подымающийся на ЮВ. Конечно, лишь сочетание тёмной зелени везде растущей хвои с белизной вкрапленного в неё снега и разнообразие горного рельефа могут внести такое оживление в обычно однообразный и задумчиво-спокойный зимний пейзаж. Впрочем, долго любоваться всей этой картиной не приходилось, так как по мере приближения к вершине всё сильнее и сильнее дул с юга ветерок, леденивший разгорячённое подъёмом тело.
Очутившись на вершине, я ещё более воспрянул духом, хотя цель моего путешествия далеко не была ещё достигнута. Дело в том, что вершина «кабана» Иремеля представляет из себя довольно ровную и большую площадь, так что, когда вы стоите на одной её стороне, ничего не видите ни в одну из других сторон. Между тем я не знал, позволит ли мне снег пробраться и на другие стороны «кабана». Но снег оказался здесь ещё более твёрдым и даже обледенелым. Он тонким чешуйчатым слоем покрывал разбросанные по всей площади камни, величиною от одного до двух аршин в квадрате, едва до половины заполняя промежутки между ними, так что все камни хорошо обрисовывались на поверхности площадки, сверкая на солнце своими ярко-белыми, серебристыми чешуями и придавая снеговой равнине красивый и оригинальный вид волнующегося озера, покрытого кусками только что вскрывшегося весеннего льда.
Перепрыгивая с камня на камень, я через ¼ часа был уже на противоположной, северной, стороне «кабана», с боку большой груды оголённых камней, за которой, в нескольких десятках сажен, виднелась на возвышенном месте другая, ещё большая, груда, заслонявшая вид на СЗ. К северу и СЗ передо мной открылась такая же величественная картина, как и с южной стороны «кабана». Горы и холмы всё так же наполняли и оживляли местность, имея вид волн взбушевавшегося моря. Кабан и с этой стороны гордо командовал над окружающими его горами, из которых единственной высокая Ягодная гора, подходя слишком близко к нему высшей своей вершиной, совсем стушевывалась перед ним. Смутно же видневшаяся вдали, в 60 и 80 верстах к северу от «кабана», Голая гора Уреньгайского хребта и вершина Таганая, за дальностью расстояния, ещё менее импонировали своей высотой, чем белоснежный мастодонт Ямантау.
Под ногами, как бы на дне глубокой бездны, расстилалось почти всё покрытое ельником Тыгынское болото. «Кабан» очень круто спускается в это болото. Вследствие, очевидно, крутизны, снега на этом склоне горы бывает мало, а потому он, хотя и обращён на север, в то время был совершенно свободен от снега в своей верхней половине. Небольшие камни довольно густо покрывали склон, не образуя, однако, настоящей россыпи, так что можно было легко обходить их и спускаться по самой земле. На последней, кроме редкой и короткой прошлогодней травы, никакой растительности не было. Камни как в груде, так и по склону оказались кварцитами однообразного буро-жёлтого цвета.
Полюбовавшись с описанного места видами, я поспешил ко второй, вышеупомянутой каменной груде. А спешить побуждало уже высоко поднявшееся и сильно пригревавшее солнце, грозившее растопить снежный покров и заставить меня нырять в мокром снеге, между камнями. Я не был бы в состоянии ранее себе представить, как может мартовское солнце так сильно припекать при 10-градусном морозе. На горной высоте, за каменным прикрытием оно жгло как июльское солнце. Быстро таявший снег издал своеобразный мягкий, чуть слышный треск. И если бы не дувший всё время на открытых местах вершины ветерок, ничто не напоминало бы о морозе.
Взобравшись на вторую груду камней, я замер от восторга. Неожиданно открывшаяся передо мной на СЗ величавая горная панорама являла собой восхитительное зрелище. Нургуш и следующие за ним правильными меридиональными грядами Сука, Верхний Буландин и Бакал, эти четыре массивные горные цепи, ясно были видны на всём своём протяжении. Три последних горы представлялись колоссальными допотопными чудовищами с широкими, круглыми и полосатыми туловищами, а Нургуш – стерегущим их гигантским драконом с извивающимся зигзагообразным туловищем и высоко и грозно приподнятой на северо-восточном конце седой косматой головой. Из-за его мощной спины боязливо выглядывали одними своими вершинами Зираткуль и несколько южнее – куполообразный Уван. За хвостом Нургуша круто и высоко подымался северный конец Зигальги, уходивший за главный хребет Иремеля, а в пролёте между ней и Сукой виднелись гребни горы Шуйды.
Трудно себе представить более красивое и величественное сочетание горных кряжей и более счастливый пункт для наблюдения над ними. Вообще нужно заметить, что вид с горы тем интереснее, чем более высоких гор с неё видно, хотя бы они и загромождали горизонт, так как при отсутствии их открывающиеся с горы отдалённые перспективы слишком неясно и неопределённо обрисовывают очертания окружающей местности и в состоянии произвести более или менее сильное впечатление только на лиц, впервые сделавших восхождение на высокую гору.
Нургуш приковывает к себе внимание, кроме своей высоты и длины и глубины своих седловин, ещё тем, что с замечательною постепенностью опускается в юго-западном направлении, составляя в этом отношении резкую противоположность Суке и Зигальге. Оборвавшись в седловине, он подымается до высоты ближайшей, оставшейся позади, точки председловинного хребта, снова опускается и т.д. Когда я смотрел на Нургуш с Иремеля, высшая головная вершина Нургуша ещё хорошо сохранила свой зимний облик (раньше я видел её зимой вблизи, с Зираткуля) и была окутана большими и беспорядочными сугробами снега, что и придавало ей сердитый, нахмуренный вид. Вершина Зираткуля представлялась уже тёмной, с небольшими снеговыми пятнами, а у горы Увана вся вершина ещё была в снегу. Отдельные вершины Суки, как и Зигальги, были сплошь покрыты снегом, а на Шуйде, Бакале и В.-Буландине снег виднелся лишь в отдельных местах полосами.
От северо-западной груды камней я повернул обратно и, осмотрев расположенную посредине площади самую высокую каменную груду, направился к южному спуску. Площадь «кабана» имеет в длину, от запада к востоку, около трёх вёрст, а в ширину – около версты и несколько поката к востоку. На восточном конце я, за недостатком времени, не был. Впрочем, вид с этого конца площади едва ли представляет какой-нибудь интерес, так как в той стороне нет сколько-нибудь высоких гор. В разных местах площади разбросаны 5-6 груд крупных камней, не выше 3-4 сажен каждая.
На площади я пробыл два часа и в 12 часов дня стал спускаться. Ещё на площади снег кое-где проваливался под моими ногами. На склоне же просовы случались всё чаще и чаще, так что пришлось удвоить осторожность, дабы не сломать себе ноги между камнями. У подножия «кабана» нога погружалась в снег уже выше колена, и я в одном месте довольно-таки сильно ссадил себе о камень ногу. Спустившись с «кабана», я стал искать свои лыжи, но их нигде видно не было, хотя я обвёл глазами все близрастущие ели. Между тем ошибиться в месте спуска я не мог, так как всё время держал направление на заранее намеченную сопку. Я уже решил было идти далее без лыж, но снег оказался настолько глубоким и рыхлым, что пришлось бы ползти на животе. А так как такой змееподобный способ передвижения по мокрому снегу отнюдь не входил в мои расчёты, то я, вооружившись биноклем, стал снова осматривать ели. И вот, к моей радости, лыжи и палка показались саженях в 80 от меня, позади и сбоку, на снегу, у ели, с которой они упали. Надев их, я быстро спустился к месту привала.
Снег равномерно и большими пластами оседал под моими ногами, издавая такой звук, как если бы под верхним слоем снега находилась пустота. Это значительно облегчило спуск, так как в противном случае лыжи несли бы под гору стрелою и, чтобы не разбиться о деревья, пришлось бы спускаться, делая большие зигзаги. На спуск я употребил час (вдвое меньше, чем на подъём) и, таким образом, восхождение на «кабан» заняло всего 5 часов времени, а вся поездка из Тюлюка на Иремель была совершена, с обратным путём, часов в 11.
За всё это время из представителей животного царства мне удалось увидеть только тетерева и белку на деревьях (первого – на Бехте, а вторую – на Иремеле). Из следов я заметил лишь следы лося и зайца на снегу, в ельнике, под «кабаном» Иремеля. Сырцев уверял, что высота «кабана» не 1 ½ версты, а 2 версты 50 сажен – столько-де намерял от Тюлюка один «учёный господин», приезжавший со «снарядами» и измерявший ими гору при содействии нескольких мужичков.
Поездка моя на Нургуш состоялась в первых числах мая 1908 года. В сущности говоря, я интересовался не столько Нургушем, сколько окружающей его местностью, имеющей дикий, почти девственный характер. От Саткинского завода до Нургуша, в юго-западном направлении, около 35 вёрст, да вёрст 25 будет от Нургуша до Уйташа и текущей на север, через Златоуст, реки Ая. И вот на этом огромном пространстве, шириною от 40 до 50 вёрст, нет ни одного селения. Везде леса, горы, болота, ручьи и реки, широкий и вольный простор для сохатых (лосей), косуль и медведей. И если бы не лесная стража и не рубка леса и сидка из него угля для казённых заводов (производимые, впрочем, в очень скромных размерах), то этот глухой уголок Златоустовского уезда был бы совсем безлюдным местом, лишь изредка посещаемым охотниками или туристами.
Выехав часов в 10 утра из Сатки на паре лошадей, я около 3 часов пополудни подъехал к Нургушу. Был ясный тёплый день. Дорога к Нургушу и через самый Нургуш к лесному кордону на большом протяжении вымощена плитняком и довольно хороша. По пути приходилось переезжать много речек. Малая Сатка, её притоки Чёрная, Каменка и Корелка, Большая Калагаза следовали друг за другом, так же как и невысокие горы и пригорки. Из больших гор сначала виднелся слева и спереди один Зираткуль, затем показалась справа Сука, а когда остались позади ворота между этими горами, передо мной вдруг вырос с правой стороны высокий и стройный красавец Уван, как бы сторожащий вход в огромную 30-верстную долину, отделяющую две названных горы от Нургуша. К воротам Уван обращён свои самым высоким северо-восточным концом, имеющим вид громадной сахарной головы. С этого конца Уван не ниже Зираткуля, но далее сильно понижается. Вся эта гора имеет форму подковы, внутри которой заключена довольно круто спускающаяся к Нургушу долина, поросшая высоким хвойным лесом. Размер горы не велик: около 4 вёрст в квадрате. Напротив южного конца Увана, слева от дороги, близ самой подошвы Нургуша приютилась в низине небольшая гора Москаль, похожая на круглую шляпу.
Между Москалем и Уваном у дороги построены казармы для рабочих – два низеньких одноэтажных деревянных домика (и тут не хватило леса!..) с небольшими окнами, широкими нарами по стенам и большим очагом посредине (устроенным казной, надо полагать, в подражание башкирам). Последний представляет из себя нечто вроде плиты, с вмазанным в неё котлом, но плиты, так сказать, самостоятельной: дым из неё выходит наружу через особую железную трубу, а не через боров печки, которой нет совсем. Там, где рыщут медведи, устройство печей составляло бы, очевидно, непростительную роскошь…
В то время казармы пустовали. Лишь сторож жил в одной из них. Когда я приехал, он варил себе пищу, только что вернувшись из Сатки, куда ездил с припасами. Очаг распространял удушливый смрад. В казарме вообще было мрачно, несмотря на ясный весенний день. Воображаю, что представляет из себя эта казарма, когда бывает битком набита рабочими, при усиленной топке смрадного очага и сушке тут же, над очагом, на подвешенных к потолку шестах мокрой и грязной одежды и онуч рабочих!
Узнав от сторожа, что за Нургушем – лесной кордон, на котором живут два объездчика, я очень обрадовался возможности переночевать у последних и тут же решил перевалить через Нургуш, на который мне и без того пришлось бы подыматься. Дав лошадям двухчасовой роздых, я тронулся в дальнейший путь. Дорога вела через довольно высокую седловину и растянулась по обе стороны хребта вёрст на 10, прорезав узкой и совершенно прямой лентой густую чащу высокого хвойного леса. Деревья плотными стенами подступают с обеих сторон к дороге, как бы собираясь стереть с лица земли эту непрошенную гостью, которая не только сама забралась в их чащу, но и повела за собой толпы невиданных дотоле двуногих животных, сейчас же начавших сечь и рубить направо и налево, бесцеремонно скашивая одно дерево за другим и часто наполняя лес жалобными стонами тех, которые веками пользовались полнейшей неприкосновенностью и наслаждались торжественной тишиной, лишь изредка нарушавшейся порывами ветра или рявканием медведей.
Означенная дорога вёрст на 7-8 южнее самой высокой вершины Нургуша, а так как последний со всех сторон окружён непроходимыми болотами, то, чтобы добраться до этой вершины, нужно было преодолеть несколько соседних вершин и употребить на это часов 10 времени. В виду этого путешествие на ту вершину пришлось отложить до следующего дня, а пока ограничиться восхождение на лежащую вблизи дороги, справа от неё, второстепенную вершину.
Оставив на самом переломе седловины лошадей, я направился к вершине. Дорога оказалась нелёгкой. Ельник был очень густ. Во многих местах лежал полосами снег. То и дело приходилось подымать ветви елей и шагать через снежные сугробы, на каждом шагу опасаясь встретить косолапого мишку. Всего накануне прошёл один медведь мимо вышеупомянутых казарм, самой дорогой.
Но вот я у вершины-россыпи – первой настоящей россыпи, которую я видел на Урале. Камни, от аршина до сажени высотою, в беспорядке были нагромождены друг на друга, образуя кручу высотою в 6-7-этажный дом. Круча кверху суживалась и казалась издали правильным конусом. На самом же деле на верху её была порядочная площадка. Подымаясь на такую россыпь, приходится прыгать с одного камня на другой, обходя слишком большие камни или взбираясь на них наподобие обезьяны. Очутившись на площадке, я ничего нового не увидел, так как спереди горизонт закрывала Ягодная гора, виденная мною и с седловины, назад я насмотрелся, подымаясь на седловину, а с боков вид был загорожен двумя находившимися поблизости более высокими вершинами Нургуша. Виден только был влево от правой вершины «кабан» Иремельского хребта.
Между тем солнце уже садилось, и нужно было позаботиться о скорейшем спуске. Площадка с одной стороны обрывалась отвесной каменной стеной, а с другой – покато спускалась в долину. По этой покатости я и сошёл или, вернее, сбежал вниз, так как и здесь нужно было прыгать с камня на камень. Спускаться же с кручи, конечно, гораздо труднее, потому что приходится, из опасения потерять равновесие, медленно ступать на камни. А если крутая россыпь состоит из мелких камней, то спускаться с неё почти невозможно вследствие того, что при этом необходимо постоянно искать внизу ногами твёрдые точки опоры, чтобы не стать на подвижные камни и не разбиться до смерти, сорвавшись с каменной кручи. Зрение же тут не может оказать такой помощи, как при подъёме.
В утешение не умеющим ни прыгать, ни карабкаться на крутизны могу сказать, что, во-первых, у редкой россыпи нет покатой стороны; во-вторых, можно обойти почти всякий более или менее крупный камень, а если один камень далеко отстоит от другого, то пройти по дну разделяющего эти камни углубления. Конечно, при таком способе передвижения вы вместо одного часа потратите на подъёме целых 3-4, но уже тут за временем гнаться не приходится. Не побывать же на россыпи какой-либо горы – это значит не увидеть и половины того, что можно обозреть с последней. Описанная экскурсия на лежащую в какой-нибудь полуверсте от дороги низкую вершину, несмотря на поспешность, отняла целых 1 ½ часа времени.
Спустившись с Нургуша, я очутился у шумной речки Большого Березяка, которая, начавшись из болот Нургуша, течёт на ЮЗ, между Нургушем и Ягодной горой, забирая по пути бесчисленное множество ручьёв и речек, и, обогнув Нургуш, впадает близ села Тюлюк в Юрюзань. Ягодная гора составляет восточную границу Саткинской казённой лесной дачи. За этой горой идёт на восток, к Уралтау, и на север, к Таганаю, казённая же Златоустовская лесная дача.
Переехав через Березяк по мосту, я сейчас же увидел с левой стороны, в деревьях, небольшой одноэтажный деревянный домик, который и оказался кордоном. Это было весьма кстати: ещё во время спуска с горы стемнелось, и небо вдруг заволокло тучами, а когда лошади уже въезжали во двор кордона, пошёл дождь. Приютивший меня домик разделён на две половины, в которых и живут старший и младший объездчики со своими семьями. Каждая половина состоит из двух небольших комнат, в одной из которых устроена русская печь. В комнатах довольно чисто. Оба объездчика – обыватели Саткинского завода. Из разговора с ними я узнал, что поросшие лесом болота по реке Березяку изобилуют лосями, которые всего несколько лет тому назад, когда за ними тут совсем не охотились, безбоязненно подходили к самому кордону. Раз у дома остался даже как-то телёнок лося. Объездчики взяли телёнка к себе и стали поить его молоком, а когда он подрос и потребовал много пищи, прогнали его в лес, откуда он и не возвратился.
Разложив в одной из комнат кордона свою дорожную кровать, я скоро заснул под звуки частого дождя, барабанившего в оконные стёкла. Проснувшись на другой день довольно рано, я, к великому своему огорчению, увидел, что всё небо обложено тучами, из которых льёт беспрерывный дождь. Когда небо кое-где прояснилось, я под моросящий дождик печально отправился в обратный путь, потеряв всякую надежду побывать на высшей вершине горы Нургуша.
Утром я обратил внимание на незамеченный мной накануне в темноте великолепный шихан, расположенный в нескольких саженях от кордона, в лесной низине. Этот, неизвестно откуда взявшийся, шихан размером не более двухэтажного дома и весь красиво порос соснами и елями, не исключая и своих почти отвесных каменных стен. И такие шиханы нередко можно совершенно неожиданно встретить не только на самых горах Урала, но и в прилегающих к ним долинах – конечно, поблизости от кряжей, с которыми они когда-то составляли одну неразрывную горную цепь.
При обратном спуске с Нургуша привлекла к себе моё внимание длинная россыпь, полосою в несколько сажен ширины, пересекающая дорогу. Эта россыпь идёт по ложбине от ближайшей вершины, из леса, в котором и скрывается за дорогой. Камни, величиной от половины до 2 аршин в квадрате, лежат сплошным слоем в один и два ряда. Под камнями нудит ручей. Россыпь выделяется разноцветностью составляющих её кварцев и кварцитов, причём окраска пронизывает и все внутренние их слои. Я насчитал до 25 разных цветов и оттенков. Между тем россыпь, на которую я поднялся накануне, вся состоит из кварцитов одного грязно-серого цвета снаружи и светло-серого внутри. Зато поверхность этих камней красиво разрисована светло-зелёным лишайником с чёрной каймой по краям узоров. Раскалывая камни означенной цветной россыпи один о другой, я составил из мелких осколков их целую коллекцию, которую и взял с собой на память.
Из обыкновенных камней, встречающихся в большом количестве на Южном Урале, следует ещё отметить блестящие слюдяные сланцы, покрывающие склоны гор Багруша и Уреньги, под г. Златоустом, и красивые разноцветные песчаники, из которых состоит целая Сосновая гора в Юрюзанском заводе, под самыми отвесными стенами которой проложен извилистый рельсовый путь на станцию Вязовая Самаро-Златоустовской железной дороги, а также и чёрный, с белыми кварцевыми прослойками, очень твёрдый песчаник в Карагайской горе Саткинского завода. Близ того же завода имеются горы и с более ценными минералами: белым мрамором и тёмно-зелёной яшмой, которые однако никем не добываются.
Когда я спустился с Нургуша к казармам, облака над Уваном стали рассеиваться, и даже показалось солнце. Вершины же Нургуша, на который дул ветер со стороны Увана, по-прежнему были окутаны облаками. Тогда я решил вместо Нургуша подняться на Уван, вершину которого я видел ещё с Иремеля, а двумя-тремя месяцами раньше – и от сопок Зираткуля, и, оставив лошадей у казарм, направился к главной вершине Увана. Довольно заметный для пешего подъем на эту гору начинается от самых казарм и идёт долиной, между крыльями хребта. В долине никаких дорог нет. Южное низкое крыло обращено к ней отвесными скалами, с красиво лепящимися по их выступам елями и соснами. Везде хвойный лес, среди которого встречаются гигантские лиственницы. Густой ельник растёт лишь у самого хребта, да и то в небольшом количестве. Поэтому в долине снега не было, но вода текла всюду, покрывая кое-где покатости на несколько сажен в ширину. Однако глубоких мест благодаря ровному дну долины и сильному уклону нигде не замечалось.
Дорогой на полянах попались несколько зайцев. В виду обилия более ценной дичи в последних на Южном Урале стреляют весьма редко и не везде, так что они подступают шагов на 20, но и после того как вы приблизитесь к ним на такое расстояние, они не скрываются совсем, а, отбежав на несколько шагов в сторону, спокойно садятся на задние лапы (конечно, если вы не испугаете их сильным шумом). В глубине леса валялся помёт лося. У подошвы вершины я даже наткнулся случайно на их логовище. Здесь несколько елей и сосен образовали тесный полукруг, а упавшее около них дерево придало ещё большую уютность заключённому между ними пространству, которое лоси и облюбовали себе для ночлега, что видно было по большому количеству лежавшего там помёта. Очевидно, лоси приходят в описываемую долину лишь ночевать, так как нужный им мох растёт в болотах.
Дойдя в час с лишком до конусообразной вершины Увана и отдохнув несколько минут, я стал подыматься на покрывающую её россыпь, избрав самый крутой склон, как более интересный. Россыпь, оказалось, состоит из очень мелких камней (кварцитов), в особенности в верхней своей части. В виду этого приходилось сначала испытывать подвижность камня, а потом уже становиться на последний ногой или браться за него рукою. Работать руками и ногами, короче – карабкаться, нужно было почти не переставая.
Местами на этой сплошной каменной круче громадной толщины попадались группы маленьких елей с окружающими их коврами зелени, как бы воспроизводя в миниатюре оазисы пустыни. Иллюзия становилась более полной, когда под таким ельником с шумом и грохотом низвергался по камням невидимый бурный поток. Сильное впечатление производят вначале эти горные ручьи, текущие внутри россыпи, неизвестно где и неизвестно на какой глубине. Ещё издали вы слышите гул воды, бешено мчащийся вниз наподобие водопада. Гул становится всё ближе и ближе. Но вот вы как будто над самым водопадом, ищете глазами воды и нигде её однако не находите. Удивление сменяется досадой, если вы томимы жаждой и уже заранее предвкушали удовольствие утолить её хрустально-чистой ключевой водой. А жажда, и притом очень сильная, появляется при всяком большом подъёме, что нужно иметь в виду всякому экскурсанту, в особенности же такому, который не пьёт сырой или холодной воды. Означенные ручьи не всегда, впрочем, скрываются под россыпью на всем её протяжении. Кое-где они выбиваются между камнями наружу, но сейчас же опять прячутся в глубь россыпи. Иногда на самой её вершине, где слой камней обыкновенно тоньше, можно добраться до воды и через расселины между камнями.
Поднявшись на вершину Увана, я, к своему удивлению, увидел, что она представляет из себя продолговатую площадь, сажен в 80 длиною и до 30 сажен шириною, а посредине её возвышается другая, небольшая конусообразная россыпь высотою в трёхэтажный дом. Между тем издали вершина Увана кажется сплошным и остроконечным конусом. Эта вторая россыпь сопка с одной стороны была ещё покрыта толстым слоем снега – обстоятельство, указывающее на значительную высоту Увана, так как в то время снег сохранялся лишь в густом ельнике и то в виде редких и небольших полос.
Во время подъёма на эту сопку совсем было прояснившееся небо снова заволокло надвигавшимися с ЮЗ облаками, которые, покрывши Нургуш и Зираткуль, захватили постепенно и долину между ними. Полил дождь, подходивший всё ближе и ближе к вершине Увана. На западе ещё светило солнце. Но вот лёгкое облачко забралось и на Уван. На некоторое время потемнело, и пошёл мелкий дождь. Я спрятался под свод, образуемый громадной глыбой камня. Минут через 10 дождь на Уване прекратился, но далее, к востоку, между Уваном и Нургушем продолжал идти. В это время опять засветило солнце, и близ восточного края той площади, на которой я находился, несколько выше его, но ниже меня показалась радуга. Таким образом, я оказался над радугой и всего саженях в 50 от неё. Такого дивного зрелища раньше мне ни разу не приходилось видеть.
На вершине сопки также оказалась маленькая площадка, сажен 5 в квадрате величиною. Всего я употребил на подъём час с лишком, кроме того часа, в течение которого шёл вверх по долине. На такую каменную высоту, кроме хищных птиц и случайного туриста, казалось бы, забираться некому. Между тем на площадке сопки был замечен мною помёт зайца. Косоглазый, вероятно, скрылся сюда от преследования одного из своих многочисленных врагов или, быть может, забежал полюбоваться видами окружающей горной природы…
А виды эти восхитительно хороши! Прежде всего ваш взор приковывают на юге Иремель и Зигальга. Иремельский хребет со своей северной стороны отчётливо виден весь, от верха до низа и от запада к востоку, почему и производит на вас неотразимое впечатление. Сплочённой массой, смело и неуклонно шествует он к таинственному Востоку, но вдруг, как бы разочаровавшись в его тайнах, высоко подымается кверху, словно стремясь, наподобие титана, добраться до неба. Недаром башкиры считают «кабан» Иремеля священным и решаются восходить на него лишь после поста и молитвы.
Тыгынское болото, видное с Иремеля как бы на дне страшно глубокой котловины, с Увана представляет лежащим на довольно высокой покатости, заполняющей пространство между «кабаном» Иремеля и Ягодной горой. И южный конец последней не кажется с Увана такой мизерной горой, как с Иремельской вершины. Несмотря на май месяц, кое-где виднелся ещё снег среди покрывающего Ягодную гору леса.
Иремель вследствие крутизны и обнажённости своего северного склона был совершенно свободен от снега. Соседняя же Зигальга вся пестрела снеговыми пятнами по своим лесистым скатам. Величественное зрелище представляет собою эта гора для наблюдающего её с Увана, с которого видны вдоль оба её склона. Если вы, находясь на Бакале, поражаетесь её длиной, высотой и причудливой извилистостью вершины, то на Уване вас изумляет её грандиозная толщина и массивность. Вообще, чтобы получить ясное представление о форме и размерах какой-либо высокой горы, необходимо не только подняться на неё и полюбоваться открывающимся с неё кругозором, но и посмотреть на неё с разных сторон и притом с высоких же гор.
Вид на Нургуш, Зираткуль и Суку, до которых с Увана чуть не рукой подать, ничего нового не представляет. Обращало на себя внимание только белевшее в отдалении, между Зираткулем и Нургушем (за которым ближайшая гора Лукаш видна не была), на весьма высокой плоскости озеро Зираткуль, на поверхности которого ещё плавали снежные льдины. А за этим озером, в пролёте между теми же горами, вырисовывался на горизонте контур вершины горы Таганая. Во всё время моего пребывания на сопке Увана облака упорно не сходили с неба, как ни старался разогнать их ветер в угоду блиставшему солнцу. Они то мчались по Зираткулю и Нургушу, то клубились вокруг Иремеля и Зигальги, как бы подговаривая все эти горы на какое-либо общее и важное дело, то в испуге рассеивались по сторонам, то в ещё большем количестве появлялись снова.
Спустившись с Увана с другой стороны, по очень крупной и пологой россыпи, я продолжал свой обратный путь в Саткинский завод, куда и вернулся часов в 11 вечера того же дня. К ночи небо совершенно очистилось от облаков, и взошедшая луна своим ровным серебристым светом залила вершины гор, холмы и предгорья и долины, как бы стараясь прогнать сумрак ночи в дебри первобытного леса и тихой лаской успокоить взволнованную землю…
Да, хорош, чудно хорош наш Южный Урал! И долго, долго ещё будет он радовать величественной и девственной красотой своих видов взор истинного любителя природы и печалить некультурностью и бедностью обитающего среди его неисчерпаемых богатств населения сердце каждого мыслящего гражданина!..
А.П. Флеровский
Источник:
Флеровский А.П. От Саткинского завода до горы Иремеля // «Землеведение». 1911. Том. XVIII. Кн. I-II. Стр. 45-91.
Читайте также: