- Дед, а деда! Расскажи, как золото мыли?
Дедуня устал за день, ворчит:
- Заладил: золото, золото! Како к чёрту золото. Глина она и есь глина, чё ешшо скажешь? Ежели перхотинки сухоньки, дак плават, не тонет.
- Да ну? - Вскакиваю с дедовых колен, не замечая подначки.
- А мне робя говорили, что на Азовке стары люди золотом ажник зверя били, будто оно шибко тяжёло?
Молчит дедко. А я то, знаю, охота ему поговорить, повспоминать себя молодым. Но тоже жду, выжидаю…
Дедко, в бороду усмехаясь, разглаживая её, буркает:
- Привяжется, чисто сургучина, али смолянина?!
Это он про меня, значит. Но это так, для начала.
- Помыли мы, золото-то, ой поворочали песочку. Я так думаю, на Азовку потянет, не мене. По за всей Полевушке бузгались. На Чёрной кышкались, за Березовой, в Глубокой, Каменушке тоже мокли. И тут, и там, вода донимала. Откачивали, конечно, да что вспоминать, маята одна да и толькё.
На Церковке, помнится, мужикам шибко подфартило, да и то церковь ту землю быстрёхонько прибрала к рукам да давай под проценты давать. А кому это надо, задарма-то уторкиваться, вот и там заглохло. Одне только ямы, на память и остались.
Бывалочь, артелкой золото сдадим в контору, ну и само собой гульбище устроим. А куды денешься? Артель есть артель! Заскаредничаешь - сторониться станут. А то ославят за вроде как бабы боишься.
Вот так, друг перед дружкой и выставлялися…
Да только ведь мы не токмо золотом промышляли, а и каменья дороги сыскивали. Заразна эта затея, каменья-то самосветныя собирать.
Вроде ты и волен, гуляй себе, а семья-то? Одеть, обуть надо. В срамине детей не пустишь, суседи засмеют, на смех подымут. Чуть бабе огород вспахать - посадить поможешь, тут же убёгом, в лес.
С камешками тоже по-всякому приходилось.
Подфартит на самосвете, хорошо скупщику сдашь! Скупщик-от, хитра бестия, знат, в губерню не поедешь…
Далёко!
Цены скидывает. А куды денешься. Заартачится паскуда: то не так, это не эдак. Всё в брак норовит свалить, хоть сам выбрасывай.
Попервах так и делали, но опосля хитринку сыскали: Вылежаться камешкам-то дашь, схлынет товар - так и выворотишь ему же.
А всё заразно это дело, затягивает как в пучину, - бросить сил не тучки, пока уж совсем здоровье не скрючит.
Щас - от чё? Сидим себе возле лесу, отдыхаем. А ране?
Лес не вырублен был. Комара, паута, овода со слепнем - звон стоит: скотину поедом ели. Та с ума сходила, ревьмя ревела.
Да, внучёк! Каменья-то искать, друг мой ситцевый, цела наука. Это чичас чё только не понаписано, а тогда во всем своим умом доходили. Всяк по своему докумекивал. Искали по приметам тайным, по травке, по росту, по цвету, по запаху. Глину, ту на вкус пробовали! Ну а про скрипы там и прочее говорить бестолку, показом надо. Тамо-ка, значит, так: двое ворот крутят, а третий - слухач, знаток этого дела соображает…
Наши те, золотари, мраморских обучили скрипулю, так те греха не побоялись, могильник весь разворошили.
Ну-к и без тайной силы, конечно же, не обходилось. Про неё, нечистую, тоже много чего понаплетено. Где и вправду со смыслом, ну а где - лишь бы побалаболить, либо страху навести от места кого отвести.
Иной раз сам понять не можешь: то ли и впрямь нечиста сила по лесу водит-крутит, то ли от лесной духмяности угорел.
В другой раз чуешь - место не хорошее, не жди добра, а тя туды так и прёт, так и ташшыт…
Я те вот одну историю побаю!
Наши в тупор, да и сысертски тоже, топазишки добывать зачали. А место друг от дружки утаивают.
Первым-то делом чё делаешь? По речке пробежишься взад-вперёд, посмотришь где чего понамыто да порасбросано, ну и соображаешь, откуль чё.
Вышел из дому раным-ранёшенько, как твоя баушка говаривает, ни свет ни заря.
Охота она пуще не воли, так умны-те люди сказывают.
От Думенки до Чусовой-матушки быстрёхонько долетел.
По взгорочкам да по долам бегу, радуюсь. К Мочаловке подхожу - светать зачало. Заторопился. Дале совсем ходко, в мах пошёл. Дорога знакома, глаз не надо. Солнышко уж росу в елашках с трав сымать стало.
Гомон кругом - не нарадуешься! Птички поют, заливаются!
Душа ликует, слушает - не наслушается!
Пичуженьки друг перед дружкой показаться желают. Котора позвончая - колокольчиком звонким в кустиках назвенивает; друга опеть - пораспевнее, а котора - тенькает да и только, а душе - всё благосно!
А дух-от какой! Не надышишься! На ночных травах настоенный!
Баско кругом да мило! Ни один бы век так жил, птичкой Божией пел…
Жаль вот, что Бога-то по неволе в болезни и вспоминаешь…
Эдак и не заметил, как на Окатышев ручей выбежал, на сысертску половину, значит… Места там, вроде, таки же, как у нас, да не эки же: посветляя лес, повыше. А чисто кругом!!! Сосенки от наших, как бабы, отличку имеют: наши худы да высоки, у их - вдвоем не охватишь.
В рябинник-от, заходить стал, чую, ну чё то не так. Обернулся раз, другой - нет никово. Дале - хуже. Решил спрятаться, притаиться за сосенкой. Думаю: «Нагонит кто, попутчиком будет. Ну а ежели что, поостеречься можно».
Стою, эдак-ту, рассуждаю сам с собой: «Кого это может в эку спозаранку по лесу таскать? От кого хорониться надобно?»
Слушал-слушал… токмо писк комаринный.
Опеть двинулся, а на душе неспокой. Место там горелое. Обернулся, да так и замер - вроде как дымок в воздухе от курева тает…
Тут меня робость обуяла.
Бросил наземь мешок со скарбом, к дымку бегом. Хвать-похвать, дыма-то и нету… и табачищем не пахнет. Поблазнило чё ли?
Вернулся - мешок на месте. Стыднёхонько стало, прости Господи. Дале пошвандил. Иду тепиричь осторожничаю, но не оглядываюсь.
Чую, ну, чую: кто-то зырит в спину…
На само Щучье озеро заходить не стал. Свернул влево, к Бараньим Ушам. До закопушки осталось шага с два, дымок-от передом меня оказался и опеть, блазенью, тает. Поглазел пока не растворился завсе, развязал мешок, разложил всё к месту, за лопатой в болотце сбегал да в задумье вертаюсь…
Глянул рассеяно на старый выброс - а на горушечке-то да на самой-то вершиночке топазишко гранями высверкивает! Граньками переливается, поблёскивает, так прям в ладони тёплые и просится и будто говорит: «Возьми меня, согрей своим теплом, не зря же я в темноте да сырости тебя столько ждал?!»
Лежит, родименькой, у меня на ладони, как дитя малое, улыбается! А я опять, будь ты проклят, думу думаю: «Пошто это он на самом видном месте сиднем сидел, ежели кругом всё изроблено? Ровно ево кто тут подсадил?!»
Только думай - не думай, а робить надо. Раскидал останец, дерновину сложил в сторонку, плахи убрал да в дудку нырнул.
Подрастёшь, дак покажу ямы-то те. Страсть, как в их красиво! Ровно в царских палатах! Тальк так серебром перхотным по стенкам и высвечивает…
Кышкаюсь по-маленечку. Накайлю, навалю в бадейку и - наверх. По солнышку гляжу - время далёко за полдень перевалило, ись приспичило, а сколь не бузгался - жилу, будто дурной телёнок корову высосал. В прошлот раз горсть наскрёб, а ноне - окромя подкидыша пустотель одна. На черешок зарылся, а всё бестолку. Где-то тут матка лежит, а в руки, халера, не дается. Тово гляди земля сядет…
Не зря утресь, до зорьки, бабу некрасиву встретил. Да ещё с пустым подойником. Все приметы - не к добру, сматываться надо…
Напрыгавшись вверх-вниз, ухайдакался. Горько как-то стало. Плюнул в сердцах в дудку-то, тут и зашуршало…
Шарахнулся от испуга к соснам поближе, ан нет, не оввалилось.
Настороженно заглянул в нутро - вроде светит, что-то. Не утерпел, спрыгнул. Разглядеть толком не успел, как тёмно в дудке стало. В верх-от глянул - ёкнула селезёнка: дедушко там стоит!!!
Присел ко краешку, на бадажок олокотился, заглядывая, спрашивает:
- Ну-к чё? Как дела внучек? Наскреб чё, нет ли?!
Хоть и растерялся, все ж ответствую:
- Да нет, дедушко. Хоть тресни, ни единова струганца не сыскал.
- Ой ли сказываешь? Вроде как прячешь чё за пазухой?
Всколыхнулся я. Быстрёхонько поскреб под брюхом, да и показываю ему:
- Не мой это, на верху нашёл, ровно кто подбросил?!
Дедушко заулыбался, морщинки на лице глубже стали, приветливее.
- И верно баешь! Подброшенной он! Я его тебе и подкинул! Издалече за тобой приглядываю. Видал какой радостной шёл, птахами-пичугами, травой-муравой, туманом зыбким любовался. Вот те для радости душевной и дарю. А скажи, мил человек, от любви аль нужды тут колготишься?
Господи! На душе-то как легко стало! Рассмеялся. Как отцу родному всё и обсказал.
- Коли душе, - говорит, - радость приносит, поскребись, покышкайся, а там жилу брось, завали и боле сюда - ни ногой. Вишь - как всё изварначили. Ну а мне недосуг боле с тобой лясы точить, дел у меня, ого…го как много! Где что насухо переложить, где понадёжнее припрятать!
Сказал эдак и растворяться зачал дымом махорочным. Штаны с рубахой уж пропали, только шляпа, ровно кора сосновая, долго ещё плыла по воздуху, пока у самого озера и этот дымок не растаял…
Сел, где стоял, на плаху отдохнуть, тут меня и отельмяшило: да ведь это дед Топазишко ко мне приходил! Удивляйся - не удивляйся, а от старателей-золотарей и не тако услышишь!
Посидел, пожевал тово-сево, за кайло взялся. Не успел и трёх разов вдарить - гнездышко-то и выпало. Робятушки - ровно опятушки: ровнёхоньки да гладеньки, не налюбуешься! Бузгать не надо - как ни вдарю, они всё боле да краше…
Жадность радостна обуяла. Думаю: «Ну, чичас наковыряю!»
Тут как зашуршало ...
Ну нет чтобы остановиться! Так нет, дай думаю, ещё разочек охобочу!…
Как ухнуло!
Тут меня по самы рёбрышки и завалило! Грудь, живот давит, бока скребёт, ноги в сыре… Вроде испужаться надобно, а мне смешно: Дедко меня за жадность пужнул маленько.
Выкарабкался - весь мокрёхонек, а на душе легко так, ну не обсказать!
Обрат засобирался. Что надобно, в заплечину сложил. Назад, к
Думенке, отправился.
С туёй поры тамо и не бывал. Слово дадено!
Ты вот у меня маленечко подрастешь, дак я те покажу, где дед Топазишко живёт, подземным горным хозяйством заведует.
А чичас пойдем-ко, родимый, к дому, ко кровате потихохонькю.
Ишь - с Гнилого Углу потянуло, не простыть бы нам. А про золото я те уж завтре расскажу. Сёдни, вишь, не туды нас занесло. Но ничё, тако по старости быват.
Каки, внучок ты мой сердешный, ишшо наши годы?!
Вот завтре и исправимся...
© Владимир СУРЕНКОВ