8 мая 2015 года исполняется ровно 10 лет, как нет с нами замечательного человека - Александра Петровича Потапова. Он самозабвенно любил свою родину, Северный Урал.
Накануне этой скорбной даты публикуем поэму Александра Потапова "Воля". По мнению друга поэта, Юрия Сысуева, поэму "Воля" можно назвать гимном Уралу. Она прекрасна с литературной точки зрения, и, что интересно, даже вызывает философские споры.
Александр ПОТАПОВ
ВОЛЯ
(поэма)
Он бросит все кумиры века
С их мимолетной мишурой
(Семен Надсон)
Хочу я быть ребенком вольным
И снова жить в родных горах
Скитаться по лесам раздольным
(Джордж Байрон)
Глава 1
Прощай,приют уединенья,
Где я творил, любил, страдал,
Палитрой цвета излагал
Души простые откровенья.
Последний холст в ряду других
Еще далёк до завершенья
И тот, кто в чувствах совершенней,
Продлит ли труд моей руки?
Я совершаю шаг во тьму.
Прощайте, дети озаренья
Часов полуночных творенья,
Я оставляю вас. Кому?
Тому ль кто сердцем не устал
И жить и чувствовать иначе.
Во мне же стал противозначим
Цветку живому льда кристалл.
Я с детства душу населял
Звучаньем солнечного гимна
И крови ток, и бег ноги мне
К восторгу Бог определял.
Я был готов во смуте лет
Для всех заблудших стать пророком.
Увы, и сам не чужд порока,
Я понимал, что слаб мой свет.
Жизнь обрела иные свойства.
Любовь и жалость - все моразм
И низведен энтузиазм
В разряд душевного расстройства.
Мне город в тягость был подчас,
Ничем душа в нем не лелеялась.
Площадность и однолинейность
Мне много лет терзала глаз.
Законы, правила, затворы,
Столпы общественных начал...
Я никогда не заключал
На верность с ними договора.
А сотворенные кумиры
И божества из лиц земных
Меня вели " от сих до сих "
И тихо оставляли с миром.
И вновь я стать хотел покорным
Звезде, блеснувшей вдалеке,
Чтобы взошли в моей руке
Ее просыпанные зерна
Но жил мой светоч путеводный
Один лишь миг и угасал,
Тогда я Голос Бога стал
Искать в обители межзвездной.
Чтоб он мне истину явил
И путь желанный обозначил.
И Голос вдруг я слышать начал,
Но уст живых не уловил.
Кривясь на круге небосвода
Смыкались огненно уста
И Голос мне понятен стал -
То звал меня мой Бог - Природа.
Теснясь в ряду покорном волны
Вздымают вдруг девятый вал,
Что скалы рушит наповал,
Освобожденной силы полный.
Во мне возвысилась волна
И рвет нутро разгулом бунта!
И морем вымытая будто
Душа до воли голодна.
В леса! К ручью, к скале и к древу
Уйду, не принятый толпой,
К моим творениям слепой,
Не духу служащей, но чреву.
Прими стопы мои, Природа,
Под свой торжественный венец
Я не изгнанник, но беглец.
За сим - Илья Великородов
Глава 2
Страна простора и ветров,
Убродных трав, камней вогульских,
Истоков чистых, далей тусклых,
Оленьих пастбищ, волчьих троп.
Равнинный Кваркуш. Здесь царят
Века. Дыхание Урала
Вздымает горные увалы
Во сне, как грудь богатыря.
Бредут отарою ничьей
Здесь можжевеловые кущи,
Из верховых болот текущий
Дитем люлюкает ручей.
То тут, то там стоят черны
Останцы каменные. Тучи
Дробясь о грудь их, мглой летучей
В глухой каньон устремлены.
Живописуемо жива
Страна изветренная Кваркуш.
Смотри, пиши, но вышло так уж,
Что кисть моя почти мертва.
Уж минул год, как в скит лесной
Я обратил стопы, под пену
Зеленых крон, под птичье пенье,
Под серый камень навесной.
Одна зима уже снегами
Остыла на моей судьбе
И путь, что выбрал я себе,
Среди людей непостигаем.
Я с ними встречи избегал,
Я обходил людские тропы,
Лесные опыты и пробы
Я неумело применял.
Багровых зорь календари
Исправно ветры обрывали.
Мне чаще птицы сниться стали,
И утро я благодарил
За то , что кров мой озарило
Я под библейские слова
Святых икон не целовал,
Но чтил божественную силу.
Уж прежняя души усталость
Щенком скулила у дверей
И в дебрях бороды моей
Мирское слово затерялось.
Да память мучит - прячь не прячь.
Но как жилье мне отыскалось ?
Мне в том помог ... собачий плач.
Глава 3
Я был в пути уже три дня,
Я шел без троп, на ощутимость
И к прошлому невозвратимость
Уже не мучила меня.
Я место тайное искал.
И вот по-волчьи заунывный
Меня призвал мотив надрывный,
Собачий плач издалека.
И я пошел на этот зов
Без промедленья, безотчетно,
Свою судьбу с лицом нечетким
Доверив мудрости лесов.
Сыпучий склон, гнилой исток,
Замшелый камень, корневища,
И вот уж признаки жилища
И тот, чей плач меня привлек.
Был вровень с крышею откос
Горы, где в сумраке кедровом
Ничто не выдавало крова
И пес ко мне навстречу полз.
Слегка скулил он и дрожал...
И по-недоброму беззвучен
Был кров. В когтях корней ползучих,
Казалось, кедр его держал.
- Ну, здравствуй, песик, ну, не вой.
Веди, беду свою поведай,
И я еще не исповедан
Своим побегом, как бедой.
Веди, от мук себя избавь.
И вот, послушный мне пошел он
Царапнул по двери тяжелой,
И растворилась нам изба.
Но прежде чем в нее войти,
На выступающие бревна
Повесил я рюкзак объемный,
Давивший плечи мне в пути.
Не ведал я беду какую
Мне этот первый день сулил.
И тяжесть с плеч одну свалив,
Я принял на сердце другую.
- Входи. Ты добр. Я верю псу.
Недобрых так он не встречает.
Скажи мне, прислан ты случаем
Не Богом к моему концу?
Со света видел я с трудом
Того, кто говорил со мною.
Лежал на нарах он спиною
Ко мне, недвижимый при том.
И, в самом деле, как с небес,
Сошел я в этот тяжкий сумрак -
Оконца матовый рисунок
И он, похоже, не жилец.
Глава 4
- Как видишь, я совсем зачах.
Три дня не принимаю пищи,
Не в силах встать, прибрать жилище.
Располагайся, делай чай.
Тут все найдешь. И он провел
Рукою слабою по полкам,
Где провиант был сложен с толком,
И я огонь в печи развел.
Потом достал свою аптеку,
Но он отверг и дух лекарств:
- Налей-ка лучше без лукавств
Мне грамм, какой душе в утеху.
И я с трудом перевалил
Его к печи, чтоб он согрелся
И, наконец, в лицо всмотрелся
И водку горькую налил.
В тайге я не был новичком,
Меня ее крестила осень
И золотое вымя сосен
Густым поило молочком.
Мне были улицы тесны,
В лешачьих дербрях пребывая
И пищу дробью добывая,
Я знал отшельников лесных.
Немногословны, нелюдимы,
К недосказанности чутки
Через бород своих чулки
Они в в упор неразглядимы
И со звездой сверяя глаз,
Они живут звериной пищей.
Их прокопченные жилища
По дебрям прячутся от нас.
Но липкой пеной бытия
Их достает и в глухомани -
К ним души суетные манит
На миг короткий забытья.
Нередко прибывает личность
На джипе или под винтом
В кругу друзей. А кто - о том
В лесу расспрашивать излишне.
Тайга не офис и не дача,
Здесь станет он иным на вид -
И показательно небрит,
И вволю градусом накачан.
Приказом сердца отстранен
От дел, от чуткой секретарши
Здесь кедра гулкого не старше
И бугорка не выше он.
И, снизойдя до откровенья,
Перед отшельником лесным,
Как перед пастырем иным,
Он кается в грехопаденьях.
А растревоженный отшельник,
Смущенный знатью и вином,
Спасенье видит лишь в одном -
В живом и яростном движеньи.
Он прочь под хвойные покровы
Бежит от сладостных неволь.
Лишайник серый для него
Свисает, как рушник махровый.
Умытый ветром трет он им
И плоть, и дух, снимая скверну,
И в том его решенье верно -
Не всякий ангелом храним.
Но здесь, при свете красных заревц
Печного жара предо мной
Лежал , как мощи, неземной
По лику монастырский старец.
Я видел - он почти отходит,
Уж смерть следит за ним в прищур...
И я признался, что ищу
Себе убежище глухое.
Глава 5
Нутро бревенчатых мембран
Весенний голос доносило.
Он приподнялся через силу
И с болью речь свою собрал.
-Уж вечный сон, а не ночлег
Меж зорь багровых ждет меня...
И знак небесного огня
Зарделся на его челе.
- Ты рок мой. По всему видать
Ты сердцем чистый и не лживый
И божья воля положила
Мне все мое тебе отдать.
Я ждал движения руки -
Что все? Мне взгляд явил короткий
Мешки, патронные коробки,
Одежду, шкуры, котелки.
Но тут же он предупредил
Мое не скрытое движенье:
- Не подлежит обнаруженью
Богатство то, что я нажил.
И, помолчав, добавил веско:
- Оно внутри, оно во мне,
Оно, отчасти, на стене.
Открой-ка ту вон занавеску.
И только тут я разглядел
Стеллаж, упрятанный в потемках,
И ткань на проволочках тонких
Раздернул я и обомлел.
Тут книг - под самый потолок!
Смотрю, глазам своим не веря,
Как рядом с Данте Алигьери
Соседствуют Дюма и Блок.
И Библия - духовный свод
Законов божьих и молений.
Ведь только Бога повеленье
В миру заблудшего ведет.
А он мне тихо: поищи
Там папку серенькую справа.
Она все дни мои вобрала...
За слог вот только не взыщи.
А книги чти и береги.
Пока же папочку отложь ты.
И я читаю на обложке:
"Степан Аникин. Дневники".
Глава 6
Он продолжал, устав заметно
- Но прежде чем зажжешь свечу
Мне в изголовьи, я хочу
Тебе открыть тайник заветный.
Там, за ключом, в горе скалистой,
Отсюда саженей за сто
Пещера есть. Туда никто
Пути не знал бы, не явись ты.
Мои листая дневники,
Ее найдешь ты описанье.
Прошу лишь: то мое изданье
От лишних глаз побереги.
К пещере - ни тропы, ни знака.
Два грота есть внутри горы,
Но вход в нее надежно скрыт,
Его найдет моя собака.
Как ступишь - факел под рукой.
И будет первый грот холодный.
Второй - сухой, к жилью пригодный
Но есть, мой друг, и путь другой,
Ведущий прямо к преисподней...
Версты за две, над руслом старым
Еще одна скала стоит,
Как башня древняя на вид,
С вершиной плоской, как гитара.
И в ней пещера. Постарайся
Учесть напутствие мое:
- В пещере, в глубине ее
Есть щель. Ты к ней не приближайся.
Азарту преданный игрок
В ту щель однажды я проник.
Мне грот был нужен под тайник.
И я нашел. Не грот, а гроб.
Я влез под дьявольский покров
И там, за каменным сеченьем
Увидел синее свеченье,
С тех пор и стал я нездоров.
Карамба!
Часто завершал
Он фразу словом этим звучным.
Невольно к истине заученной
Так обращается душа.
Он продолжал: я жил надеждой,
Все ждал я из последних сил
Вогула, что мне приносил
Патроны, курево, одежду.
А я за то ему сбывал
В тайге добытую пушнину,
Зимы почти что половину
Я на охоте пребывал.
Ему собаку завещаю.
Как дар бесценный приношу...
Теперь оставь нас, я прошу,
Я с верным другом попрощаюсь.
Но, дай-ка ручку мне вначале
И дневничок. Я допишу
"Мое последнее преданье".
Я сделал так. И из сеней,
Куда оставив их, ушел я
Услышал монолог тяжелый,
Который душу ранил мне.
Глава 7
- Ну, что, дружище мой, Буран.
Четвероногий мой бродяга,
Таежной пахоты трудяга,
Расстаться нам пришла пора.
Служил ты мне и в дождь и в снег,
Спешил за белкою летучей,
Тонул в болотине вонючей,
Подранка доставая мне.
Ты смертью был не раз испытан,
Познал, швырнутый под сосну,
Когтей медвежьих кривизну
И сталь лосиного копыта.
Когда же я в постель слегал
Ты рядом был. От шкуры теплой
Твой ток целебный в жилы тек мне
И я к делам своим вставал.
Мы славно жили. Так к чему
В твоих глазах я вижу влагу?
Прощай, Буран, Служи во благо
Вогулу, другу моему.
И этот добрый человек
Тут остается, как хозяин,
Послушен будь ему, хотя и
Своё ты держишь в голове.
Во сласть наползались с тобой
И по лесам и по горам мы.
По душу грешную - карамба! -
Уж черти кинулись толпой.
Всегда мне взгляд твой отвечал,
Что до конца лишь мне ты предан.
Прощай, дружище. И при этом
Старик надолго замолчал.
Тогда я в избу сделал шаг,
Где мрак царил настороженный
И молчаливо затаенный
В углах мерещился лешак.
Собака слабенько скулила,
На лапы морду положив.
Чуть шевельнувшись, полужив
Отшельник молвил через силу
- Воды холодной, ключевой
Хочу испить я напоследок.
Сходи к источнику, по следу,
Пробитому моей стопой.
Я взял бидончик жестяной,
Пропела дверь за мной устало.
И, показалось, за стеной
Я мир приснившийся оставил.
Нашел я ключ среди корней,
Набрал воды его кристальной,
Вернулся. А ЕГО НЕ СТАЛО.
Лежал он призрака бледней.
На недописанных листах
Строка оборвана коряво
И непонятное "карамба"
Застыло на его устах.
Вот слово! Все сидит в мозге
И не дознался у него я -
Иль заклинанье то какое,
Иль брань на чуждом языке?
Глава 8
Огни пожаров зоревых
Заполыхали над Уралом,
Востока воссиявшим валом
Его хребты озарены.
Восхода близится пора,
Но мглой полны долин провалы,
Молчат еловые увалы,
В чертогах неба спят ветра.
Но уж не спит лесная тварь
И у ручья по гальке влажной
Уже расхаживает важно,
Глотая камушки, глухарь.
Туман, редея, забродил,
Приоткрывая мрак еловый,
И марьин корень глаз лиловый
Навстречу утру обратил.
В начале лета, в час такой
Я наблюдать люблю рассветы,
Их красок огненность, и это
На холст ложилось под рукой.
Теперь Урал мне даль открыл
С вершины "плоской, как гитара"
Скалы, о коей так недаром
Почивший старец говорил.
К средине верх сужался грифом,
И сосны струнные на нем
Горели золотым огнем
И ветер их касался тихо.
Еще в снегах хребет блистал
Вдали, а здесь в низах корытом
Земля прогнулась и сокрыто
Ютился в нем обжитый стан.
Медвежий угол. Никогда
Сюда не доходили тропы,
Не доносили дух утробный
И лязг железный города.
Ушла условность бытия
И мне несвойственные нравы,
Всесилье зла и слабость Права -
Все, что принять не в силах я.
Терпеть пустые языки
Иных наскучивших знакомых,
В болезни, в лень, в нужду закованных,
Да, к счастью, я не из таких.
Соединясь с ветрами, воля
Меня в скитания звала,
Но жизнь передо мной была
Как невозделанное поле.
Мне суждено тепло и пищу
Делами рук своих добыть
И силы все употребить
На укрепление жилища.
Чтоб не предстать перед зимой,
Как стрекозе, без облаченья.
...И мнилось синее свеченье
В глубоком гроте подо мной.
Глава 9
И вновь изба свой дым клубила,
Где двадцать лет Аникин жил.
Уж дни прошли, как возложил
Я камень сверх его могилы.
В его заветном дневнике
На заключительной странице
Нашел я запись: мне виниться
Перед Богом не в чем. И никем
Я из людей судим не стану,
Поскольку им не докучал...
Пусть тот, кто в дверь мне постучал,
Продолжит путь мой неустанный...
И начал дням я новым счет.
Имел я крышу и к дальнейшим
Лишеньям был готов, да не жил
Я в одиночестве еще.
Я десять лет был в чреве недр,
В горняцкой робе, в черном мате,
В забоях добывал, горбатясь,
За кубом куб, за метром метр.
На рудной натрудясь страде,
Рука и кисть держать умела,
Но без таланта быть у дела
Одним умом - равно беде.
Однако, находили дар
Во мне друзья и труд мой чтили,
И мэтры отзывом учтивым
Меня касались иногда.
...Но - к делу! Был до холодов
Период в целое пространство
И впрягся я в работу страстно.
Вначале - оценил свой кров
И все нехитрое наследство,
Оставленное стариком,
Не полагаясь целиком
На заготовленные средства.
И затаившийся Буран
Следил за мною безучастно
И, лишь поскуливая часто,
Страдал от горя, как от ран.
Сопроводить меня к пещере
Я побуждать его не смел.
Я представленья не имел
Какой в ней клад хранится щедрый.
Глава 10
Мозги и руки загрузив
Работой, знал уж я прекрасно,
Что увлеченье мыслью праздной
Потом потерями грозит.
Когда я думам предавался -
Шумов вершинных мощный вал
Мне сердце страхом обдавал
И я в делах своих спасался.
Уж я друзьям предпочитал
Вещей полезных окруженье.
Как Робинзон после крушенья,
Я все хозяйство просчитал.
Итак, актив: пила, топор,
Дрова, запасы круп на полках,
Собака верная, двухстволка...
Жить можно до каких-то пор.
К тому же, глянув на чердак,
Я там нашел под старой толью
Капканы и пол-пуда соли,
И рыбы вяленой рюкзак.
Но жил всему наперекор
Упрямый зов пещерной тайны.
И встал Буран, как неприкаянный,
Как видно, чуя мой укор.
И проводил меня к скале,
И встал у каменного скола.
Ни знака, ни следа людского
Лишь плоский камень в полумгле.
Его я тронул, он подался,
Как дверь на кованой петле,
И в черной выемки пятне
Открылся лаз. Буран смотался .
Поспешно в сторону избы
Унес свое худое тело.
И тут я факел закоптелый
Нашел у ног и свет добыл.
А озаренный ход манил
Какой-то силою недоброй.
Сырые каменные ребра
Давили ребра мне мои.
В забоях с чистого листа
Читал я кровли нрав коварный.
При мне раздавлен был напарник
Плитою, крика не издав.
Там каждый знал куда стремил
Он направленье штреков тесных,
Но здесь творцом путей безвестных
Был произвол природных сил.
Трудились ветер и вода
Здесь эры дружно и неистово.
И с суеверным любопытством
Я их творенье наблюдал.
При свете факела вперед
Ступал я поступью несмелой,
И вот под свод обледенелый
Меня уж принял первый грот.
Глава 11
Едва мой факел мог разъять
Холодный мрак в оковах камня
И то, что виделось слегка мне,
Сначала я не мог понять.
Весь грот был в отблесках стекла
Воды застывшей и... О, боже!
Передо мной вдоль стен разложен
Съестных припасов целый склад.
Порубленную на куски
Тут вижу лося половину,
Кадушку ягод, солонину,
В берестяном ведре - груздки.
И все свежо тут. Не реликт,
Не стылые котлеты Скотта.
Свой вид не потеряв нисколько,
Они бы вечность обрели,
Когда бы путь не указал
Сюда старик мне благосклонный.
А ход, спускавшийся наклонно,
Куда-то звал и исчезал.
Глубокий грот напоминал
Ледник безмолвный. Только факел
Слегка потрескивал и капал,
И воздух пламя колебал.
О, друг мой! Целый год ты жил
Не для себя в работе черной.
Прости. И дальше в мрак пещерный
Я, благодарный, поспешил.
И уж не скользкою была
Пещеры почва под ногами.
Чем дальше - тем поверхность камня
От льда свободнее была.
Вдруг кверху лаз и я, как крот,
Пополз, о факел свой обжегшись,
С самим собой от страха шепчась,
И распахнулся новый грот.
Вдруг выступ в бок меня поддел,
Как будто, рылом поросячьим.
И факелов, огня просящих,
Тут целый ряд я разглядел.
И я вложил в их пасть огонь
И то, что вдруг в их полыханьи
Открылось, сжало мне дыханье,
Как чья-то жесткая ладонь.
Глава 12
Я оказался в окруженьи
Каких-то битых черепков,
Костей, собольих черепов -
Богам вогульским приношений.
А на стене я, чуть подальше,
В мельканьи света и теней
Увидел бубен на стене.
И ожерелием медяшек
И косточек был он украшен.
К нему привешенная, тут же
Была для боя колотушка.
Зачем, не соблюдя наказа,
Я снял тот адский барабан,
В него ударил - бам, бам, бам...
И тут же был за то наказан.
Я бил все чаще , все быстрей.
Под бубна бой метались тени,
Росли и множились виденья
Каких-то гадких упырей.
Чьей воле мог я уступить?
И не шаманская ль то сила
Над бубном руку заносила
И заставляла бить и бить?
О, как же позабыть я мог
Прочесть пещеры описанье!
"Опасно к бубну прикасанье" -
Гласила в нем одна из строк.
Пока же сил безвестных власть
Всецело мною овладела
И мне неведомое дело
Я выполнял легко и всласть.
Все больше тени бесновались,
Из камня пялилась сова.
Глухие, дикие слова -
Хост-геге - с губ моих срывались.
И я, усилье приложив,
Отбросил этот страшный бубен
И тут же пал на камень грубый
В изнеможеньи, еле жив.
Как видно, тут молились манси,
И я их духов жертвой стал.
Невольно это ритуал
Был мною совершен шаманский.
Когда же отходить я начал -
На место бубен водрузил.
И, чтоб он больше не грозил,
Его крестом я обозначил.
И, показалось, проворчал
Внутри его утробный голос...
Но этим не обеспокоясь,
Я грот уж дальше изучал.
В нем было сухо и тепло
Ни льда по стенам и ни влаги.
Куда-то по воздушной тяге
Дым уходил от факелов.
Я покидал подземный зал,
Уж успокоясь постепенно,
И вдруг мне бросился настенный
Рисунок каменный в глаза.
Изображение совы!
Что в лихорадочном огне,
Как призрак вдруг явилась мне,
Как непонятный знак судьбы.
Глава 13
Холодный каменный массив
Туманы небу приоткрыли.
Из глухомани с треском крыльев
Взлетает царственный мансин.
Тепло струится утра синь,
Во мхах болота забродили,
Питая клюквы изобилье
Парною брагою трясин.
Спешит уж всяка божья тварь
На сбор природного богатства.
Тут все - и пища, и лекарства,
Орехов охра, смол янтарь.
И ежевики алой сласть,
И горечь жимолости синей.
И тащат, что кому по силам
В дупло и в нору про запас.
С ружьем и пайвой за плечом
Иду и я вослед Бурану.
Вокруг меня - куда ни гляну -
Все в первозданности еще.
То в сумрак пряный и густой
Нас ельник хмурый приглашает.
С тяжелых лап его лишайник
Свисает серой бородой.
То развернется рушничком
Полянка светлая в купавках,
То лежбище корней горбатых
Вдруг забормочет ручейком.
Добуду ль что на прожитье?
Куда ведет Буран - не знаю...
В какую даль страна лесная
Его направила чутье?
Я выбираю путь не сам.
И часто выводок рябчиный
Не в силах взвиться до вершины
Шрапнелью сыплет по низам.
И замирает на ветвях
Вблизи, за хвойною завесой.
И вдруг открылась кромка леса,
Березнячками осветясь.
И враз прорвался мрак ночной
Огнем приюта зорь вчерашних,
И ногу бивший мне коряжник
Сменился галькою речной.
Буран, ты вел меня не зря
На переката звонкий говор:
Чистейшей влаги родниковой
Полна глубокая Сурья.
У черной глуби омутка
В кустах я вижу удилище
И таганочек над кострищем,
Под корнем - снасти рыбака
Смотрю - находкой потрясен -
В берестяном упругом свитке
Моток лесы, сачок и слитки
Истертых травами блесен.
Святое дело - чай в пути,
Вдвойне святое, если чаем
Мы путь оконченный венчаем,
Глотком, пылающим в груди.
Как дар от Бога, чай такой,
Когда вода не из-под крана,
А из ручья, да с травкой пряной,
Растущей прямо под рукой.
И вот горит мой костерок,
Недолгий знак жилого стана,
И, с дымом смешиваясь странно,
От котелка идет парок.
Буран устроился рядком
И все недавнее, плохое
Забыл, занявшись требухою
В пути подстреленных рябков.
О, воля! Я узнать хочу
Какой ценой платить за эту
Страну березового света
И за сосновую парчу?
Кедровых лап язык шершавый
Остудой камня приглушен.
Не я ли править приглашен
Необозначенной державой?
Широк рубеж ее, протянутый
По вольно брошенной руке.
И, как на стяге, на сучке
С гербами дыр мои портянки.
Природа, я в тебе во всем.
В ручье - струей его потока,
В чащобе - птицей одинокой,
А в небе - тучкой пронесен.
Везде присутствие мое:
В болотце - тихою дремотой,
Над полем - ветреной свободой,
В землице - зернышком ее.
Я - тихий сон, я - непокой,
Я - океан земной, я - атом,
Я в звездном облаке, я рядом,
Я - серый камень под ногой.
Кто я такой?
Глава 15
В полдень дома я был однажды.
Правил крышу, колол дрова.
Вдруг послышалось мне едва,
Будто выстрелил кто-то дважды.
И Буран навострил чутье,
Морду узкую вдаль нацелил.
Эхо слабое принял север
В ухо каменное свое.
Мой топор звенел в исступленьи,
И зубами из пасти чурок
Отливая янтарным чудом,
Выпадали к ногам поленья.
Может час миновал (давно
уж не ставлю я больше время)
Как собака, лежавшая дремля,
Возбудилась и... вот оно!
Существо из-под елки вышло
Серым выворотнем. Не лгу,
Я струхнул. Но - гляжу - вогул
В совике своем серой мышью.
Одностволка, мешок заплечный...
Осторожен, обеспокоен.
И тогда показал рукою
Я приветствия знак сердечный.
Чтоб греха не почуял вдруг он
Я сказал: я не из врагов.
Проходи. Ты не тот Прокоп,
Что Степану был лучшим другом?
- Та, Прокопа, Прокопа я.
Почему не вижу Анику? -
И тогда, головой поникнув,
Молвил я, что в земле закопан он.
Сразу весь он обвис тоскою.
Подошел. Низкоросл. Несуетен.
Мало вымысла. Много сути.
И спросил: почему такое.
Сели. Налил я два стакана.
Помянули. И я поведал,
Как шумнула, подобно ветру
Верхолесьем душа Степана.
Посидели под грустным знаком,
И сказал мне вогул, помешкав,
- Тута двое моих олешков.
Разгрузить их пора, однако.
Обороты мансийской речи
Неуклюжие по-медвежьи...
Так доносится ветер свежий
Из-за каменного заплечья.
Глава 16
Итак, живу. И хлеб пеку.
Ушел Прокоп, в лесах истаял,
Уж не Степану, мне оставил
Патроны, свечи и муку.
Три дня он жил со мной в избе,
И, как завещано, Бурана
Он взял себе и, как ни странно,
Тот не противился судьбе.
Разлука мне дала понять
Как одиночество несладко.
Не от людского недостатка,
А от непознанности дня.
С трудом избавясь от житья,
Где одолела коммунальность,
Где весь расчет не на реальность,
А на банальность бытия,
Я здесь не мог предугадать
Теченье дня с его рассвета.
И чей-то взор из черных веток
Решал: мне жить иль пропадать.
Мятежным духом укрепясь,
И все потребности умерив,
Я за своей тяжелой дверью
Учился жить не торопясь.
Как кедр живет, как колонок,
Древесных жил смолистым током,
Норой, дуплом, пробитым с толком,
Имея корм около ног.
Но сердце рвется шире жить.
И дятел мне протараторил,
Что смотр державных территорий
Уже пора бы совершить.
Однажды как-то наугад
Открыв аникинский дневник,
Я в нем наткнулся напрямик
На описанье водопадов.
Старик рассказу отдавал
Весь пыл души и слог дремучий.
И я решил найти кипучей
Воды низвергнувшейся вал.
О, где ты, речка Джигала?
На дневниковой бледной схеме
Игривой ниточкой на север
По склону гор ты пролегла.
Глава 17
Я цель свою определил
В два дня пути с таким расчетом,
Что нет к ней ни визиры четкой,
Ни пса, что шел бы впереди.
Избу, решаясь на поход,
Я оставлял без опасенья:
Ограждена от разоренья
Она безвестностью болот.
Был от нее далек соблазн
Седых вершин и длинных траверс.
На их застылость, в путь отправясь,
Сориентировал я глаз.
К тому ж, наказ восприняв чутко,
Я знал, что близко к Джигале
Избушка есть в таежной мгле
И в ней душа ее - печурка.
Вершинный шум, рябчиный вспорх,
Ключей подножных колокольца,
Паучьи солнечные кольца
Да хруст шагов моих нескорых.
Держась вблизи иссохших русл,
Как направлений путеводных,
Лишь в пору мая полноводных
Все дальше отстранял я груз
Своих картин, чужих квартир
Во слепоте слезливых окон...
К живым корням, к своим истокам
Всего себя я обратил.
Так шел я в думах напролом
Через чащобники и камни
И, свету дня непроникаем,
Меня запутал бурелом.
О, где ты, речка Джигала?
И вдруг на три руки простертых
Медвежьей захмурелой мордой
Коряжесть дебри ожила.
То был один лишь краткий миг,
Один лишь выдох пасти жаркой.
Не отступив ни на полшага,
Мы встали, взоры устремиив
Навстречу.
Но, клыком блеснув,
Он развернулся бурой бурей -
Вогулов покровитель мудрый,
Влепившись мордою в сосну.
Как ледокол корежит льды,
Так он, ломясь через чащобник
Оставил в вековой трущобе,
Как просеку, свои следы.
Я человек, который слаб,
Не ждал такого поворота.
Был в бегстве прародитель рода
Потешно глуп и косолап.
В лесном народе на виду
Медведь не тушею мясистой -
Воспет он песнею мансийской,
Торумом поселенный Дух.
В преданьях он и добр и лют,
Лесной старик, иль ойка-старец,
Провидцем и судьей представясь,
Хранит и судит грешный люд.
И мне священной зыбью той
Глаза медвежьи колыхнулись,
Познаньем Духа обернулись,
А не угрозой иль бедой.
И я не мог быть жертвой зла.
Меня он пищей безразличной
Воспринял. Соком голубичным
Вся пасть окрашена была.
Века веков вогульский род
Посланцу Бога, ойке-зверю
Слагает песни и поверья,
В прощенье веря наперед.
А нас во тщете суеты
Кто жить молитвою научит?
Как мало и как редко мучит
Нас несвершенность доброты!
Глав 18
И день я шел, и утро шел
Другого дня, пока услышал
Широкий шум, идущий свыше.
Как говор гор он был тяжел.
Но, тайный нрав не выдавая,
Все так же речка Джигала
Потоком радужным текла,
Бурливо камни омывая.
Которых в русле череда
Бугрилась, будто великаны
По брови в землю эту канув,
Крутые мыли черепа.
А шум воды все нарастал,
Волнуя папоротник горный,
Который кроною узорной
Меня по голову скрывал.
И вот скала береговая
Над лесом круто поднялась
И Джигала оборвалась.
Все грохотом перекрывая.
Паденьем вод рожденный гром
Не заглушил бы даже выстрел,
И солнце радугою быстрой
Играло в воздухе сыром.
И, вниз низвергнувшись, поток
Кипел ключом в котле глубоком
И, обессилевший, в широком
Разливе струй он дальше тек.
А создавала Джигала
Четыре бурных водопада.
Был жаркий полдень, и прохлада
Воды к себе меня звала.
Крутой измучась высотой,
Я сбросил свой рюкзак тягчайший
К ногам, где каменные чаши
Прозрачной полнились водой.
И не смущаясь никого,
Я обнажил свою природу
И в ледяную ванну сходу
Я погрузился с головой.
Вода мне тело обожгла,
Схватила каменной остудой
И вмиг я выскочил оттуда,
Где застоялась Джигала.
Так у черты моих начал
Природа плоть мою пытала,
И перед ней ничтожно мало,
Как существо, я означал.
Но плоть давно я закалял.
Еще вода, не успокоясь,
Кружилась, а уж я по пояс
По камню донному гулял.
И гранью ломаных зеркал
Вода мое ломало тело
И сделать каменным хотела,
Чтоб надо мной поток сверкал.
Потом был чай необычайный
И сон, и тела новизна,
И я ни устали не знал,
Ни одинокого отчаяния.
Глава 19
Я выше шел, и был не прост
Мой путь в чащобных перевалах,
То ляга шаг мой прерывала,
То камня вздыбленный торос.
То с двух сторон, как шар голы,
Щебенкой сопки осыпались,
То травы в рост мой поднимались...
В избе в версте от Джигалы
Я ночь вторую ночевал.
Степан, избу упоминая,
Не рек, что та изба иная
И печь - не печь в ней, а чувал.
А было то передо мной
Становье манси Нерватпауль.
Уж время все поистрепало
В поселке, брошенном давно.
Хожу, экзотикой дивлюсь,
Оконца слепы, стены глухи,
Поселок бросили и Духи,
(но этой мысли побоюсь).
Невдалеке вздымался вал
Предгорья пастбищем оленьим.
Как след вогульских поколений,
Я, все что видел, принимал.
И глиной связанные плотно
Остовы башен дымовых,
И шитых крыш берестяных
Со срубов сползшие полотна.
На них собольи черепа,
Как знаки доблестной охоты.
Времен крутые повороты
Не перенес мансийский паул.
И лишь одна изба пока,
Что мне ночлегом послужила,
Шитьем лосиных сухожилий
И вязью лоз была крепка.
И, опершись на ноги свай,
Лабаз - хранилище припасов -
Страдая старческой гримасой,
Своим добром не зазывал.
Еще не вызрел образ дня,
Как я отправился обратно,
И неотступно дух попятный
В пути преследовал меня.
То на стволах сопры резной
Рисунок видел я недобрый,
Как символ идолоподобный,
Заплывший желтою смолой.
То катпос, как уж повелось,
С изображеньем зверя, чтобы
Узнали все, что здесь был добыт
Медведь или огромный лось.
Потом иное Дух явил:
Под рядом нарт полуистлевших
Почивших манси в их одеждах,
Ушедших в небо без могил.
Откочевал вогульский род
Кто к богу своему Торуму,
Кто землю отыскав вторую,
От предков сделал отворот.
Забыв тайгу и скрипы нарт
Ушел от образа лесного,
Сполна изведав жизни новой
Цивилизованный азарт.
Где жил их род на месте том
Уж заповедник Заозерье
В угодья их закрыл им двери,
Как в храм святой, как в отчий дом.
И уж немногие вогулы
За стадом в горы подались
И, поглотив их, заперлись
За ними каменные скулы.
Глава 20
То в мрак лощин, то в осыпь скал
Я направлял свой путь обратный,
И цвет и корень ароматный
Я в буйстве зелени искал.
Немало в зиму запасал
И прежде я корней съедобных
И трав целительных и добрых,
Чем дух и тело укреплял.
От магазинов и аптек
Уйдя во скит на отчужденье,
Я знал, что от происхожденья
Природой вскормлен человек.
Безмерен клад ее щедрот,
Лишь постигай ее полезность -
И плоть избавишь от болезней
И напитаешь свой живот.
Однако, здесь предположить
Могу упрек я ироничный:
Ты рассуждаешь так логично
Пока в пещере лось лежит
И прочей пищи на полгода
Во льду упрятанный запас.
Но, может, Богом не про нас
Тот знак благословенный подан?
Так шел я в думах и делах,
Определенных человеку:
К земле клонясь, от века к веку
В ней находить источник благ.
Как вдруг на убыли лесов
Меня прохладою обдало,
И туча гнуса приотстала
Мое терзавшая лицо.
И вот уж берег гол и крут
Восстал над светлою рекою
И слышу свист я куличковый
И перекатную игру.
И в то не веря - нет и нет! -
Зачем, о Боже, и откуда
У чистых струй на скальных грудах
Девичий вижу силуэт?
Чернеет полуобнажен
Точеный стан в луче обратном
И, в водах множась многократно,
Он в стайку нимф преображен.
Я поражен был небывалым
Виденьем феи молодой.
Она же горною водой
Свои колени омывала.
О, что цветы простые те,
Что я искал для излеченья,
Пред этим, полным излученья
Цветком, склонившимся к воде!
Где в миг короткий красоты
Мои подрамники и краски!
Вы спите в этот миг прекрасный...
И не художник больше ты!
И вот по камушкам она
Ногою быстрой и босою,
С полураспущенной косою
Уже к тропе устремлена.
И за скалой в одно мгновенье
Исчезла птицею лесной,
Цветком, подаренным весной,
Души нежданным озареньем.
Глава 21
Итак, откуда же она?
И, впрямь, не птицей же залетной
Явилась средь тайги болотной
Сюда, едва облачена.
И я на карте отыскал
Район, где пребывал теперь я:
Здесь заповедник Заозерье
К реке границей примыкал.
От сред губительных вдали
Здесь охранялась дикость, как бы
Природы радужная капля
В ладонях выпитой земли.
И за спасительную дверь,
В свою извечную обитель
От истребленья и обиды
Стремились бабочка и зверь.
Кедровка голосом трескучим
Здесь оглашала свой простор,
И певчих птиц согласный хор
Перед зарей звучал могуче.
И я последовал, таясь,
За феей утреннею следом,
Ее колеблющимся светом
До дна души воспламенясь.
И в чистых помыслах пока
Владела мной одна лишь тайна.
Ее, конечно, разболтала
Ручьям и камушкам река.
Но путь выслеживанья мой
Недолог был. С рекою рядом
Уж вижу я, себя упрятав
За ель, кордон сторожевой.
Среди тайги - жилой причал:
Изба, крыльцо, воротца, банька.
Поодаль - два железных бака
И гусеница тягача.
Но где ж она? И вот в окне
Ее движенье вижу. В сенцы
Она идет. И снова сердце
Мое пылает, как в огне.
И дверь тихонько отперлась,
Она сошла, крыльцо покинув.
Без колебанья той богине
Себя бы отдал я во власть.
И тут она - то явь иль сон?
Вдруг озарилась легким нимбом.
То для игры, для дела либо
Над ней сачок был вознесен.
Вблизи, светло озарена
Была полянка вся в цветеньи,
От ветерочка чуть в смятеньи,
Порханьем бабочек полна.
Одна присела в тень куста,
И на нее не очень метко
Она нацеливала сетку,
Игриво свой ломая стан.
Но вот окончилась охота,
Она блокнотик извлекла,
И понял я, что то была
Ее научная работа.
Глава 22
Стыдись, художник! Как дошел
Ты до того, что, словно хищник,
Таишься в предвкушеньи пищи,
Пусть не утробой, но душой.
Спешишь на всякий огонек,
Когда тебе едва за сорок,
Когда и ум и взгляд твой зорок,
Когда ты сердцем одинок.
Своей свободой дорожа,
И ты страдал любовной скверной,
Когда от лживой и неверной,
Жеманной женщины бежал.
Но! Снова дверь отворена
И, что, скажите мне, случилось?
Вся в камуфляже вдруг явилась
Уже не феею она.
И тут догадка мне пришла:
Что, как для женщины ни странно,
Она инспектором охраны,
Как видно службу здесь несла.
Как строг кордон - я знал про это.
Как эта женщина страшна!
К тому же вооружена
По праву стража пистолетом.
Я к ели голову притер
В момент такой весьма дурную.
Она же в сторону иную
Пошла, как видимо, в дозор.
О, как хотел бы я теперь
Перед ней речным туманом сеяться!
Но, осмелев, вошел я в сенцы
Через незапертую дверь.
И были сенцы, как пролог,
Лесного сумрачного быта.
А в избу дверь была закрыта
На символический замок.
Что недостроен был кордон
Все говорило здесь о том мне:
Для обустройства приготовлен
В углу прессованный картон.
И у бревенчатой стены
На верстачке мелки цветные...
И гаммы, все еще живые,
Во мне опять возбуждены.
Картон пусть служит мне холстом.
Мелки - как кисть в какой-то мере.
А что писать я был намерен -
Сомнений не было уж в том.
Она. Конечно же Она
Должна мне образом явиться.
И стал я весело трудиться,
Как пробужденная струна.
Вот лес зеленою стеной.
Штрихом. Вот русла синий прочерк,
И скромный ряд деталей прочих
В гротеске, без полутонов.
И вот уже всего поверх
Вся из особенного цвета
Она, исполненная света,
Чей образ в страсть меня поверг.
Над серой плоскостью с мелком
Рука уверенно скользила,
И вдохновенной страсти сила
Владела мною целиком.
Так было сладостно в душе
В минуты пламенные эти!
И вот она в другом сюжете,
С сачком и бабочкой уже.
И вот стоят мои листы
В углу сеней, как в галерее,
И я убрался поскорее,
Как вор и пленник красоты.
Глава 23
И вновь- привет тебе привет,
Мое наследное жилище!
Я так устал, я жажду пищи
И сна, уже не на траве,
А на ковре из шкур оленьих
Во всю длину широких нар
Лежу, печной умерив жар,
Совик накинув на колени.
Уж задремал слегка, как вдруг
Меня встревожил недалекий
Трескучий рокот вертолетный,
Стальной машины мощный звук.
Не скрою - на какой-то миг
Я от того пришел в смятенье.
Лишь в снах, и то неясной тенью
Мне приходил вчерашний мир.
В тревоге я воображал,
Что роковое это нечто.
Набросив наскоро одежды
На этот звук я побежал.
А доносился голос крыл
От первой карстовой пещеры...
И вот я там, и камень серый
На этот раз меня укрыл.
В тайге кочующий варяг
Я все таюсь, подобно зверю,
Предвидя зло, в добро не веря,
Но дело божие творя.
То улыбнусь цветку в росе,
То птице весело присвистну,
В одно уверовав, что истинно
Живу с природою в родстве.
Но - вижу я - над лугом ровным
Винта провисшую дугу,
Людей, толпящихся в кругу,
Над грудой груза распакованного.
И, носом чуя керосин,
Смотрю, как все идет порядком
Уже зеленая палатка
Под ветром яхтой парусит.
Но не пойму - среди вещей
Зачем лопаты, ведра, кайлы?
И смех девичий несмолкаем
И важен бас бородачей.
И с беспокойством на лице
Я удалился от десанта,
И было мне слегка досадно,
Что не раскрыл его я цель.
Теперь забота предстоит
Мое владенье мне не выдать,
Пришельцам не подать и вида,
Что за версту от них мой скит.
И снова рокот вертолета
Леса и горы огласил,
И под шатром моих лесин
Мне стало грустно от чего-то.
Глава 24
А между тем уж на хвосте
Опять висят заботы быта.
И с ними стал на миг забытым
Визит таинственных гостей.
Мне предстояло пережить
Зимы суровой испытанье,
Я увлечен был стен латаньем
И жаркой пищей очага.
Росла поленниц белизна,
И кадка полнилась брусникой.
Уж солнце снизилось и сникло,
И все готовилось для сна.
Но зрел во мне еще один
Проект довольно дерзновенный,
Который необыкновенно
Меня увлек и возбудил.
Предмет мечтаний и забот!
Увы, не козы Робинзона,
А в пору летнего сезона
С картошкой ранней огород.
Так я, усердствуя, мечтал,
Трудился до соленой влаги
И думал все: зачем тот лагерь
Расположился возле скал?
Весьма серьезно оснащен
Для продолжительной работы.
И вдруг - я как бы вновь у грота
Свеченьем синим освещен.
О, кто мне память притупил!
И вот кричит мне чей-то голос:
Спеши, покуда спелеолог
Черту беды не преступил!
Да. Целью тех людей была
Как видно, древняя пещера.
Земли нетронутая эра
Сюда их поиск привела.
И я спешу предупредить
Их от опасного вторженья.
Добра сердечное движенье
Нельзя рассудком укротить.
И вот уж руку мне пожал
Той экспедиции начальник,
Представив штат ее вначале
С любезностью и неспеша.
Давно друзей я не встречал!
Расположась под красным тентом
Я с ними пью интеллегентно
Без сахаров зеленый чай.
Напиток в сущности дрянной
После лесных моих настоев,
Но, в поведении пристоен,
Я пью и слушаю умно.
Что археологи они,
Что стал их важною задачей
Пещерный комплекс, что означен
В анналах их ученых книг.
Но, наперед беседы оной
Я про свеченье доложил.
И тут же он предположил,
Что то проделки гамма-фона.
Но кто я есть - я не открыл,
Лесным прикинувшись бродягой,
Признавшись, что природной тягой
Еще я с детства болен был.
Глава 25
Но возвращусь на Кваркуш, где
Я начинал повествованье.
Передо мною вновь вставали
Хребты в туманной череде.
На угасаньи дня они
Уж розовели вечным снегом.
Я озабочен был ночлегом
На плато, где ветра одни
Да чащи карликовой ивы,
Да валом буйная трава...
И вот ищу я на дрова
Сушняк у речки говорливой.
Но, вдруг, из мглы явилось мне
Вблизи какое-то строенье
И дым над крышей, и движенье
Неясных в сумраке теней.
Влекомый близостью огня,
Я на него взирал с опаской:
Уж то не духи ли в пространство
Своих теней зовут меня?
И все ж я плоти уступил,
Она во власти здравых правил,
И я с надеждою направил
К дымку усталые стопы.
Через кустарник прямиком
Пробрался я к тому ковчегу,
Бездумно радуясь ночлегу.
И кто навстречу мне - Прокоп!
С душой открытой вот он, весь он!
С улыбкой и с приветом рук...
О, здравствуй, здравствуй, воли друг!
Как все же мир бывает тесен.
Мне не забылось и доселе
Твое каленое лицо.
Своим безжалостным резцом
Его ваял суровый Север.
Но кто так рвется и скулит
Там, приарканенный к коряге?
Буран! - Но, в чем вина бедняги?
- Та он с олешками шалит.
Тут воплощением теней
Ко мне еще выходят двое
Чуть диковатые собою,
Но колоритные вполне.
Сыны изветренной земли
Чьи жилы скручены, как свили,
Глядят на наших чувств обилье
И это взор их веселит.
Или радехоньки, небось,
Тому, что чувствуют заране,
Что будет водочка в стакане
При встрече, как уж повелось?
Как ритуал здесь этот нужен!
К тому ж (чему я тоже рад)
В горе и этого добра
Запас я скромный обнаружил.
И вот на нарах мы сидим
За исполнением традиций.
И так семейно - лица в лица -
И пьем и дикий лук едим.
И молодую оленинку
Мы извлекаем из шурпы.
Так по наитию тропы
Нашел я радости крупинку.
Глава 26
Утихла хижина. Уж ночь
Достигла среднего предела.
Давно уж печка прогудела,
Проснулся я. Мне спать невмочь.
Усталость мой сломала сон,
Она в простертом теле бродит.
Как ночь не тяготит мне брови -
Во мне все свет, все синий звон.
От неба, ветра и ручья
Разбередилось подсознанье
И не доносит больше снами
Мне голос тайного ключа.
И свой измученный смычок
Застенный мир теребит резко.
Я слышу дождь по крыше веский,
Как сотен пальцев дробный щелк.
О, дождь, смывай мои следы
С камней холодных и покатых!
Свои потоки льешь пока ты
Не будет в сердце пустоты.
Погасла печь, остыла жесть,
Но спят вогулы тесной кучей,
И густ от тел их дух дремучий,
Как зверя взъяренного шерсть.
И я с трудом себя извлек
Из ряда их, как из обоймы,
И огонек, лучинкой пойманный,
Уж будит в печке уголек.
А дождь все льет, по крыше бьет
Тяжелый, плотный, неумолчный
И долгим голосом по-волчьи
Труба железная поет.
Не в сонном мнится ли бреду
Все, чем живу и с чем расстался?
И тени каменных останцев
В воображении бредут.
Не в силах я преодолеть
Их магнетическую тягу.
- Оставьте, идолы, бродягу
Своею волею болеть!
Мне эта боль порой велит
Придумать каменного бога,
Повесить череп у порога
И о спасении молить.
Чтобы без крови оторвать
От жил сердечных мир вчерашний,
Что совершил свой выбор страшный
От благ безмерных умирать
От яри ядерных громов,
От слепоты всепокоренья
От ограблений поколенья
От истощения умов!
Чтоб мог уста я прилагать
К устам цветущего купона
И по вогульскому закону
Природу не опровергать.
Я там стою, где встать хотел!
У изначала, на изломе,
Когда кромешной ночи кроме
Один лишь дождь да стоны стен.
Да путь мой, прерванный вчера,
Который сам я избираю,
Да жизни миг, что измеряю
Я личной мерою добра.
Глава 27
И утро вновь разъяло веки,
И в блеске первого луча
Из-за елового плеча
Туманы хлынули, как реки.
С рассветом я уже не ждал,
Как в детстве, солнечного гимна:
Уже давным-давно другими
Глазами мир я наблюдал.
Бугря хребты, дремал Урал -
За валом вал, за Камнем Камень,
И разгорающийся пламень
Зари его не пробуждал.
Казалось, то не солнца лик
Восходит ввысь, а зверь берложный
Встает, охотником встревоженный,
И лют, и огненн, и велик.
- Уймись, Урал - ярился он -
Твоих долин кривые руки,
Твоих глубин глухие звуки
Срывают мой священный сон!
Встаю на новую борьбу
С тобою, вечный мой соперник,
Пока никто не стал в ней первым,
Но я тебя перешибу!
Я остротой лучей когтистых
Твои хребты перегрызу.
И был ответ: мою красу
Приемли и угомонись ты.
Катилось солнце за увал,
Но Камень, так же все холодный,
Неотогретый и бесплодный
К борьбе извечной призывал.
А рядом, жмурясь на лучи,
Стоят мои оленеводы.
Куда ж стекли ночные воды?
В туманы, в травы и в ручьи.
На влажных утренних ветрах
Вблизи ручья пасется стадо.
К нему и мне сходить бы надо,
Но прежде - завтрак у костра.
Запарен корень золотой,
В горах накопанный по-осени,
Сидим на нартах, подполозник
Истертый светит белизной.
Сухого полдня подождав,
Сегодня вновь уйду по тропам,
Ну, а пока идем с Прокопом
К олешкам, мокрым от дождя.
Ведем душевный разговор,
Он про свое талдычит горе,
Что позабыт на плоскогорье
Оленевод с недавних пор.
Что вот оставили ему
Ружьишко вместо карабина.
И так за жизнь свою обидно,
За всю за эту кутерьму.
Еще берет его досада,
Что стал и порох дорожать
И волка нечем отражать
От малочисленного стада.
Но хуже волка человек-
Варнак оленей истребляет,
На перегоне их стреляет
И не скрывает свой набег.
И сам он дышит уж на ладан,
И ждет его вогульский бог...
Его резиновый сапог
Суровой ниткою залатан.
Дорога, будь со мной всегда.
Печатай шаг мой неторопкий
И, изойдя тончайшей тропкой,
Не обрывайся в никуда.
Когда иду, колесам чужд,
Моторам чужд, себе лишь верен,
То каждый мускул петь намерен
Во мне веселенькую чушь.
В пути и легче и спокойней
Определить свой тяжкий крест.
Как указующий мне перст.
Монахом камень встал на склоне.
Все ново в этой стороне:
И лес, и скалы, и поляны.
Пейзаж меняется полярно,
Как память чуткая во мне.
И чаще прочего лучом
В ней образ вспыхивает милый,
Которым я с безумной силой
Был на кордоне увлечен.
Я приходил туда не раз
И все следил за нею тайно,
А сердце маялось и таяло
И мало было только глаз.
Испить хотелось бы сполна
Ее любовного участья.
Увы! В отшельническом счастье
Не предусмотрена она.
Придя к реке, я долго жду
Когда она на камни выйдет
И, красоту ее увидя,
Я к ней навстречу не иду.
Но, путь немалый одолев,
Ее я не нашел однажды,
Не утолил сердечной жажды,
Так сладко ею заболев.
Моя богиня, как тогда,
Под перекатом не купалась.
И тут заметил я, что стала
Струя речная чуть желта.
Тогда, с предчувствием беды,
Свое оставив заточенье,
Пошел я выше по теченью
Воды, лишенной чистоты.
И вот уже тревожный звук
Через густой пробился лапник.
Приток реки. На нем залатанный
Вагончик, трактор и вокруг
Помятый бор, мазута вонь,
Глубокий след через брусничник...
Теряясь в ямах безграничных,
Ручей ушел из русла вон.
И, люди, ястребов пестрей,
Терзают жертвою природу.
И понял я - то мутит воду
Артель лихих золотарей.
Без очистительных заград
Природа губится спокойно,
И не исполнен, как отстойник,
Хвоею выстланный каскад.
В камнях, в корнях бежал ручей
И золотой копил песочек.
Неиссякаемый источник,
Живая влага кедрачей.
Он чистотой своей питал
Поток реки хариусовой,
Но, вот, бульдозером спрессован
Над ним тяжелой глины вал.
Течет и рушится забой
Под силой гидромонитора
И на компььютере контора
Металл считает дорогой.
Ну, что ж! Простите, небеса,
Мое крутое своеволье.
Река не станет гибнуть более!
И - да цветут ЕЕ глаза.
Глава 29
О, роковая связь вещей!
Назавтра праздник был престольный.
Золотари - народец вольный,
Пустились в путь на тягаче
К своим домам, чтоб с банным паром
Грехи отмыть, бокал налить.
Тогда с напутствием молитв
Я приступил к свершенью кары.
Я на трактор высокий влез,
Мне машина знакома эта.
Птичью мелочь осыпал с веток
Пускача пулеметный треск.
И железным норовом крут
Зарычал по-медвежьи дизель,
И бульдозерный нож приблизил
Я к сплетению ржавых труб.
Долго гнул я их и таскал,
И мой нож все искал металла.
Разворот - и уже не стало
Шлам плюющего гусака.
И уж не через тяги связь -
Через пульс мне послушен трактор.
И вминал он яростным траком
Гидру зла в золотую грязь!
Дорогие золотари,
Нет, природу Вы не поймете.
Вы - котята в ее помете,
Чрево жрущие изнутри.
В груду хлама я обратил
И железный ваш стол и вашгерт,
Где навар от добычи вашей
Золотою брагой бродил.
Божья милость, ты терпелива.
В миг такой не оставь меня.
И пустил я стального коня
В котлован глубокий с обрыва!
Кувыркнувшись, он на бок лег...
Да, артельщики, то не радость,
Но не тронул я ваш генератор
И заплеванный ваш балок.
Благодарно, благословенно
Мне нашептывала тайга,
Что карал я ее врага
Справедливо и очень верно.
Откуда зло и шаг такой?
Я жил с добром всегда согласно,
Но ныне кто-то свыше властно
И грубо мстил моей рукой.
Потом молву я услыхал,
Что это дело конкурентов.
Но я подобных аргументов,
Понятно, не опревергал.
Глава 30
И вот опять ЕЕ струя
Полна прозрачности студеной.
И в ожиданьи, как влюбленный,
Поденный раб скрываюсь я.
И, вдруг, девичий голос сзади:
- Вставайте! Кто вы и зачем
Пришли сюда? И, вообще,
Чего вы прячетесь в засаде?
Предполагая, что рука
Ее лежит на пистолете
Я издаю притворный лепет,
Что я художник... что река...
Что этих скал великолепье...
- Ах, это вы в мой дом тогда
Проникли тайно, словно взломщик!
Писать полотна. Между прочим,
Уж очень я на них худа.
А я в лицо смотрю ей нежно,
Что белизной сияет снежной
В кайме волос и глубока
Их чернота. Чернее ночи.
Так познакомились, короче.
И понял я, что иногда
Бывает в тягость ей безлюдье.
И я, как свежий фрукт на блюде,
Был подан вовремя сюда.
К тому же чувств моих пожар,
Как видно, ею был замечен.
Лишь после третьей нашей встречи
Отозвалась ее душа.
Мы ночевали не в дому,
А во времянке отдаленной:
Гостям случайным на кордоне
Нас видеть было ни к чему.
Был жар сердец и печки жар
Под крышей низенькой и ветхой.
И это нам в избушке этой
Стелили мех на доски нар!
Случилась ветреная ночь.
Под стоны гнущегося кедра
Мы чувств своих, как буйства ветра,
Не в силах были превозмочь.
Природа нами овладела
И пыл взаимной страсти рос,
И щекотал олений ворс
Ее ласкаемое тело.
Рассудок наш превозмогло
Любви властительное чувство.
И счастье, что ища, мечусь я
Уже не пряталось за мглой.
Оно сегодня было с нами,
И белизну ее плеча
Лила лиловая свеча,
И не кончалось это пламя!
Нам мнились шепоты в углах
И, что вокруг все кто-то бродит,
В оконце смотрит и наводит
На нас двоих колючий страх.
Но мы с ней были неподвластны
Потусторонним силам зла.
И ночь, что вместе нас свела,
Была для нас, как светлый праздник!
Глава 31
Второй ночлег мой был в избе
Осевшей набок и замшелой.
Восстановив покоем тело,
Я утром - снова на тропе.
Я был еще во власти снов
И влез в чащобу бурелома,
Где лес застойный переломан
Налетом северных ветров.
Завал тропы я обходил,
Свернув на высохшее русло,
Вдруг под ногами сухо хрустнул
Ветвей предательский настил.
И вот - одна душа жива -
Изодран в кровь, избит в паденьи
Лежу, собою не владея,
В забое старого шурфа.
В подобьи смятого комка...
И черным устьем надо мною
Замкнулось небо голубое,
Как замыкается капкан.
Лежу зажат в его тисах,
В оковах влажного крепленья.
Неогражденной ямы пленник.
На мне ружье, со мной рюкзак.
Немного сладив с болью плоти,
Решил я: действовать пора,
Но взять не может топора
Рука, извернутая в локте.
Кто мне на выручку придет?
Тропа осталась в отдаленьи,
И нет поблизости селенья,
Лишь ель косу свою прядет.
Примите душу, небеса!
А для могилы шурф годится
И тем утешусь я, что птицы
Мне здесь не выклюют глаза.
И вот уж смерти страх утих,
И снизошло успокоенье.
И душу ангельское пенье
Уже готовило к пути.
Но через тот кадильный дым
Мне кто-то выговорил властно,
Что с божьим даром так напрасно
Нельзя пропасть мне молодым.
До устья было метров семь.
Сочились влагою оклады,
И эта мерзкая прохлада
Меня измучила совсем.
Ногами в стенки упершись,
Пытался я по скользким бревнам
Подняться вверх, но падал, словно
Мотыль, боровшийся за жизнь.
Тогда, из гильз отсыпав дробь,
Я стал стрелять в просвет колодца:
Быть может, кто-то отзовется
На мой призыв с ближайших троп.
Три частых выстрела подряд
Пусть каждый час округу будят.
Лишь к наступленью ночи будет
Последний выпущен заряд.
Но шурф глубокий глушит звук
И привлеку ль я чье вниманье?
И в полутьму полусознанья
Я стал проваливаться вдруг.
И счет часам я потерял,
Как счет отстрелянным патронам.
И скоро ночь своим покровом
Спустилась, звездами горя.
Глава 32
Я видел только три звезды,
Сиявших в устье надо мною.
И то пространство неземное
Влекло в безмерность высоты.
Мы будем там, среди дымов
И звезд загадочной спирали,
Где в пыль галактики стирают
Проникновение умов.
Где мы без крови и без лиц
Приобретем в миру размытом
Неподчиненное орбитам
Движенье бешеных частиц.
Стремленье душ вселяться вновь,
Врываться в гавань магнетизма,
Где свет раскалывает призма
На жизнь. На боль и на любовь.
Мы путь свой бренный повторим
С иным лицом и с новью глаза,
Коль в пропасть черную коллапса,
Чтоб в ней пропасть, не угодим.
Частиц непознанный заряд
Пронзит планет любые тверди,
И даже грешники отверженные
Для новой жизни возгорят.
Я шар земной пробью частицей,
А вместе с ним и бытие
Незавершенное свое
И вдаль умчусь, чтоб возвратиться.
Ну, а пока я за чертой
Еще земной, с горячей кровью,
И я не сделал то, что кроме
Меня не сделает никто.
О, дай мне, Бог, надежд и сил,
Молитв, чтоб дух мой возносили.
Борьбы последние усилья
С рассветом я возобновил.
С трудом я стал рубить ступени
В гнилом крепленьи, но от ран,
От боли злой из-под ребра
Ослабевал я постепенно.
Колодца черного зрачок
Восходом высветился робко
И замаячил вдруг над бровкой
Бурундучок-лесовичок.
Зверек смешной и полосатый
На лапки тонкие привстал
И, как мальчишка, просвистал
И скрылся снова. Вот досада!
Меня увидев, никому
Не скажет он, что гибнет узник.
И я на этом ложе узеньком
Уйду в песок, уйду во тьму.
И снова взвел курок я трижды,
И сжег последний провиант,
И стал кричать, но хрипловат
Был голос мой, чтоб быть услышанным.
Я в транс впадал. Его прервал
Песок, осыпавшийся с бровки.
Конец капроновой веревки
Мне кто-то сверху подавал.
И я услышал голоса,
Собачий визг нетерпеливый...
Себя веревкой запетлил я,
Потом - слепящий свет в глаза.
В кругу - народ полувоенный,
На каждом - бронь и автомат.
И стали грязь мне отмывать
И что-то вкалывать мне в вены.
Глава 33
По всей России, там где глушит
Тоска задворий божий свет,
Глухие зоны много лет
Гнетут отверженные души.
И ловят стражи взором цепким
К свободе всяческий порыв.
И хмуро ждут своей поры
За ржавой проволокой зэки.
Не по вине, не по суду
Я оказался за колючкой.
В шурфе сыром от боли скрюченный
Не зря я призывал Звезду.
В то время лагерный конвой
Ловил в округе этой беглых,
Когда померк уж свет мой белый
Меня учуял пес их злой.
И вот я в лагерной больнице.
Спасибо, добрые стрелки,
Что вы не дали из тайги
Мне в мир иной переселиться.
Но до какого-то момента
Я здесь - сомнительный типаж,
Поскольку мой лесной багаж
Не обнаружил документа.
Моя изодранная плоть
И бороды моей лишайник
Меня доверия лишали
И приближали к зэкам вплоть.
Но щедро подавались мне
Бинты и лагерная каша.
И солнце загоралось даже
На зарешеченном окне.
Сестрицы нежная рука
На лоб ложилась воспаленный,
И просыпалось удивленно,
То, затаенное пока.
Бродила под ее халатом
Тугая чувственность груди...
И живы мы, коль бередит
Нас то мужское, что нам свято!
О, эскулапы! Удалите
Хоть зуб, хоть пятое ребро,
Но, только, сделайте добро,
Нам встречи милые продлите
При полном здравии мужском...
Ну, а пока мне было трудно,
Несвойственно и неуютно
В суровом обществе таком.
Но не открылся я и здесь...
Не для того я в дебри канул.
Чем прошлое нести, как камень -
Уж лучше мне на нары сесть.
Сосед мой справа все пытал
Меня пустыми словесами.
О, боже! Я под небесами
Таких болтливых не видал.
Изнеможденный, истощенный
Он был здоров лишь на язык.
От слов, что нес он напрямик
Сестрички ежились смущенно.
Он вызывал во мне накал.
Другой больной в углу палаты
За "наркоту" терпел расплату.
Но тот, что слева - привлекал.
Я чувствовал, что он мой имидж
Весьма пристрастно изучал.
И я затылком ощущал,
Что интерес его не снимешь.
Потом в общеньи с ним нашел
Я нечто родственное даже.
Никто и никогда не скажет
К чему приблизишься душой.
Глава 34
Когда к выздоровленью близок
Ходить я начал без труда,
Мне разрешили иногда
Смотреть служебный телевизор.
Отвыкший от людской возни
Однажды, лишь экран включил я,
На нем весьма красноречивый
Избранник общества возник.
Со лживой грустью он пенял,
Что депутатство - это кара.
О, если б кресло он на нары,
А холл на зону поменял!
По всем статьям того он стоил.
Хоть вор, а неприкосновенн!
Как верно, что я сбросил плен
И власть общественного стойла.
Потом всобачили рекламу.
И вот - очередной сюжет
Означен титрами уже,
И в шоке я лечу, как в яму.
На первых кадрах - мой портрет!
Моя оставленная келья,
Где страсти творчества кипели,
Где смешивались мрак и свет.
Где в озарении хмельном
Мне краску разбавляли слезы,
Где не был труд, как баба с возу,
А был, как дева под венцом.
А на экране, речью тих,
Вдруг объявился Костя Краев -
Художник мне противных правил
И возмутитель чувств моих.
Он сообщил, что не погиб
Художник, сгинувший однажды,
А, склонный к выходкам отважным,
Он объявился средь тайги.
Что подтверждает эту быль
Портретный ряд сенсационный,
Что в серии прелестной оной -
Его художественный стиль.
И что уже приобщены
Шедевры эти меловые
К его работам, что впервые
Все воедино сведены.
Что эта выставка успех
Приобретает небывалый.
И панорамою по залу
Идет показ творений тех.
...А в завершение - сошлись
Мои друзья в кругу едином
У коих был я подсудимым
За каждый штрих. Но тех же лиц
Не узнаю я выраженья.
Со странной тяжестью вины
Они твердили как трудны
Пути их самоутвержденья.
Что невозможно жить любя,
Считаясь белою вороной,
И, что бежал Великородов
Не от людей, а от себя.
И, каждой клеткой возбужден
От столь внезапного величья
Я зоны мрачное обличье
Воспринимаю, будто сон.
Глава 35
Так значит вновь я на коне!
И не прошло и получаса
Как с расторопностью примчался
Чиновник лагерный ко мне.
С ним, угождать во всем готов,
Больничный белый персоналий.
- Ну, что, наш гений? Мы узнали
Тебя без всяких паспортов.
Как жив? Как здравие твое?
- Спасибо. Выжил, слава Богу.
А он, смеясь: тогда до сроку
Тебе свободу мы даем.
Но прежде ждет тебя к себе
Наш главный лагерный начальник.
И я привычно отвечаю
Непротивлением судьбе.
...Раскошный светский кабинет.
Часы напольные, как башня.
Хозяин с чуткостью домашней
Предупредителен ко мне.
И блеск полковничьих погон
Не гасит чувственного блеска.
- Так вот. Я не без интереса
Вас принимаю - начал он.
И стены он обвел рукой,
Где классики томились в рамах,
Где рядом сочетались странно
Цари с натурою нагой.
- Хотел бы я картинный ряд
Родной тематикой дополнить.
И за окно кивнул полковник,
Где стыла графика оград.
Где вышки целились в упор
Железной выдержкой прицела,
Где черной птицею присела
Неволя на тюремный двор.
Ну, что ж? Судьба своей игрой
Сюда вела меня не в гости.
Я кисть свою окрашу злостью
Чтоб ярче выделить добро.
- А что до красок и кистей -
Он продолжал - то в наших силах.
Вам в помощь - лагерный мазила
Со всею кухнею своей.
...Три дня водил меня по зоне
"Мазила" - гид мой и конвой.
При том удел ему такой
Почетен был, а не позорен.
Повсюду проникали мы,
Служили пищею наброску
И телогреечки в полоску,
И небо в клеточку тюрьмы.
Но среди лиц - все нет и нет
Того, в ком все могло бы слиться.
И мне пришла на ум больница,
Тот проницательный сосед.
Глава 36
На уговор он был покладист
И принял замысел такой.
И вот сидит он в мастерской,
Чуть перед зеркалом пригладясь.
Пишу в присутствии охраны
(Поскольку, мол, непрост типаж).
Сперва мой быстрый карандаш
Его лица отметил шрамы.
Его ухмылку - знак злосчастной
Судьбы: мол знай себе, малюй,
А я цыгарку посмолю,
Почифирю за счет начальства.
И здесь в тюремной мастерской
Обрел он полную свободу,
Табак и чай, и бутерброды,
И вольность лексики мужской.
Охрана дремлет в коридоре.
Все ближе я к его душе
И с осторожностью уже
Он откровенничает вскоре.
Но надо мной он подхитрил
И самого меня изведал.
Я заключенному поведал,
Что и на исповеди б скрыл!
Я принимал его гипноз,
Покорно, без сопротивленья
Покуда он - предмет творенья
О воле слов не произнес.
Что Воля значит для тебя?!
Воскликнул я. То не свобода!
То - верховенство небосвода
Тех сил, что властвуют любя.
Я вижу - молвишь ты о Духе -
На то герой мой отвечал -
Да, взор к нему я обращал,
Когда сдыхал от голодухи.
Мол, воля божья, помоги,
Я буду раб твой жив доколе.
Все зря! И предпочел я воле
Свободу сердца и руки.
Гулял я вольно с той свободой
Среди общественных свобод,
Уложенных в законов свод.
И что? Засел здесь на три года.
Для ловких, избранных, лихих
Был писан Кодекс Государства.
Он не возносит благодарства
Труду работников своих!
А здесь, в тюряге - свой резон.
В ее прострельных коридорах
Душа не лишена простора.
Все в срок - работа, пища, сон.
Я здесь не бомж, не волочу
В чужой подъезд свою подачку.
Но, извини, художник, пачкай
Мой образ дальше. Я молчу.
И вот я все соединил -
Его лицо, луну и вышки,
И небосвод, колючкой вышитый,
И про погоны не забыл.
Полковник рад. Его до слез
Моя растрогала картина.
- Ну, до чего хорош, скотина! -
Он в адрес зэка произнес.
- Мы не чиним тебе преграды.
Хоть ты и беглый, но не наш.
А если вдруг здоровьем сдашь
Иль что еще - тебе мы рады.
И с этой шуткой и с добром,
Что содержалось в предложеньи,
Я снова в радостном движеньи,
Где по тропе, где напролом.
Глава 37
Чтоб не застаивалась кровь
Я часто рву с привычным бытом
И к археологам с визитом
Решил наведаться я вновь.
Еще рассветная заря
В туманы кутает округу.
Как звезды по небу, по лугу
Палатки яркие горят.
В росе протоптаны дорожки,
Котел подвешен на огонь,
И у раскопа на ладонь
Беру я каменные крошки.
И вся огромность мира - мимо.
Все, чем живу, чему молюсь,
И я мельчаю, как моллюск -
Продукт отсева и отмыва.
Природы древние плоды...
И вот, открыв палатки полог,
Выходит главный археолог
В окладе черной бороды.
Он бросил вольное словцо
Студенткам, чистящим картошку,
Со сна зевающим немножко,
И обратил ко мне лицо.
Сказал, какие дорогие
Находки были на скале:
Нашли святилище и след,
Дымившей там металлургии.
Надлом эпох неуловим.
И сообщил он с гордым видом,
Что был откопан медный идол
Из двух раздельных половин.
Потом раскрыл он свой планшет
С набором косточек и бляшек,
При виде коих был он даже
Не просто счастлив, а блажен.
И среди камушков - увы -
На первый взгляд пустых и бросовых,
Был этот Бог из белой бронзы
В знакомом образе совы.
Глава 38
...И снова лагерь полевой
Кипит в обыденной работе.
Кто на святилище, кто в гроте
Над бурной некогда рекой.
Но испита ее вода
Одним глотком сухого карста.
Какому идолу подвластно
Молиться люди шли сюда?
Пятнадцать тысяч лет назад
Здесь глухо бил шаманский бубен.
И вот - обломки древних буден
На белом ватмане лежат.
Среди степей, предгорий близ
На заливных лугах широких
Стада шерстистых носорогов
И толпы мамонтов паслись.
И полз с кровавой антилопой
В обжитый грот пещерный лев.
Но, тьму времен преодолев,
Раскоп ушел всего по локоть.
Смотрю на дно его. Внизу
Под кистью - кости, и биолог
Мне повествует, как был долог
Наш путь к венцу. Или к концу...
Как в том пути соединить
И нож из кременя и лазер?
Лишь медный бог с совиным глазом
Тянул связующую нить.
Четыре линии вели
В нем сверху вниз, к подобью гура.
Антропоморфная фигура
На нем мужской являла лик.
Соединенье двух миров!
И я, и три звезды. Безмерность...
И обращение в бессмертность,
Где снова - жертвенная кровь.
Что красной крошкой на пальцах...
Я растираю плоти семя
И чувствую провал во Время,
Где ни начала, ни конца.
Мой палец эрою испачкан.
Не мы ль - костей мышиных пыль?
В степях, где ветер гнул ковыль,
Шумит тайга кедровой пачкой.
Из грота, где царила мгла,
Смотрела в небо щель, как око,
Напротив, в нише неглубокой
Обсерватория была.
Там в треугольнике костей
Пластинка тонкая из бивня
Сквозь щель пещерную в глубины
Вселенной целилась, к звезде.
Или в момент солнцестоянья
Ловила азимут. Зачем
Астроном древний в том луче
Искал иные мирозданья?
Дикарь пытливый. Не меня ль
Он знать хотел, как антипода,
Как человеческого рода
Непостижимый идеал?
Так и меня зовет звезда
К нему. К нему со дна колодца!
И двум мирам не расколоться,
И круг наш замкнут навсегда!
Глава 39
В той экспедиции был гость,
Голландец, странствующий инок.
В науках сведущий детина,
Европу знающий насквозь.
Искатель ветреных удач,
Он был России другом близким
И знал язык его английский
Один лишь главный бородач.
Он речь его передавал,
Они давно друзьями были.
Когда продукт раскопа мыли,
Голландец в этом помогал.
С большим стараньем извлекал
Крупицы в прах истертой эры.
Уж был обед, и суп консервный
Чуть неолитом отдавал.
И я вопрос ему задал:
- Правдив ли смысл такой вот байки:
Когда корова красивей хозяйки,
То ты в Голландию попал?
- Не знаю, кто кого красивей -
Он мне ответствовал на то -
Когда четыре у авто
Педали видишь - ты в России.
Ну поразил! Ну насмешил!
Молчал, молчал себе и - на вот!
А с виду, вроде, глух, как мамонт.
И он мне душу изложил.
Что уж не радует совсем
Его опрятный вид Европы,
Где в переводе слово - тропы,
Примерно то же, что шоссе.
Где хлеб не надо пробивать,
Где все умно и калорийно.
Но здесь, на тризне комариной
Он кровь согласен проливать.
Здесь можно вволю подичать,
Забыв песочные дорожки,
И можно воду из ладошки
Пить возле каждого ручья.
Но все же я ему подать
Свои пытался аргументы,
Что в первобытные моменты
Была почище благодать.
И я стремлюсь обратно к ней,
Чтоб черпать истину из молний.
Ведь медных идолов безмолвных
Живые идолы страшней.
Глава 40
Зима... Была б лицом она
Прекрасна, если б не колола
Морозом леса векового,
И не была бы так длинна.
Непросто путь в снегах торить,
Крошить резцы ледовых заструг.
Случиться может так, что завтра
Вчерашний путь не повторить.
Одна надежда - на очаг,
На здравость плоти, на припасы.
Зима. Была б она прекрасна,
Когда б не скука по ночам.
Короткий день продернет вскользь
По небу зыбкой парусинкой,
И я сижу при керосинке
Один, как в стену вбитый гвоздь.
Но не до скуки мне, пока
Со мною мудрость книги древней.
Как искру высекает кремень,
Так высекает мысль строка.
И душу озаряет вдруг
Мне благостью такой нечастой
То проповедь Екклесиаста,
То Данте рая новый круг.
Пусть ветер воет, снег валит -
От книги не отнять лица мне.
Над ней под белыми лесами
Я то ничтожен, то велик.
Я и один - не одинок.
Когда ж Аникинское чтиво
На полку я кладу учтиво -
Мне сны являют лики строк.
А утром - солнце! Ветер стих.
От чая кровь кипит живая
И бодро я себе желаю
Успехов в деле рук моих.
Я сруб рублю. За рядом ряд
Кладу на мох зеленый бревна.
Пазы в них, пройденные ровно,
Смолою желтою горят.
Топор врубается звеня,
И крошкой мерзлой брызжут стены,
И банный дух благословенный
Уже вселяется в меня.
Мечтою он моею был
И, чтоб вода в таежной баньке
Была бы в омуте - не в баке,
Под ней ручей я запрудил.
Восходит сруб мой неспеша,
Как дым, как суть натуры русской,
Где расстается с перегрузкой
И обретает блеск душа.
Зима кристаллами горит
И точит лезвие морозцем,
И кличет с нею побороться
На белый и жестокий ринг.
Я прочной крепь свою храню,
Нет надо мной руки судейской.
Я жив земным крестьянским действом
Пока топор не уроню.
Глава 41
Давно ль мне Бог ее послал?
И вот пришло к нам расставанье.
Но не подвластный расстояньям,
Огонь любви лишь ярче стал.
Колючей мглой зима дымится
И сердце к ней рванется вдруг,
Стезей естественных наук
Она увлечена в столицу.
В академических кругах
За кандидата ей сражаться.
Здесь - в глади вод ей отражаться,
А там - в очках аспирантур.
Она с рожденья знала лес,
Как дочь потомственных лесничих.
Под шум деревьев лиственничных
В ней рос к природе интерес.
И зверь ей страха не внушал,
Ни разу ей не угрожал он,
И гнус, как многих горожанок,
Ее сознанья не лишал.
Кордон и егерская должность
Ей позволяли наблюдать
Не только леса благодать,
Но смысл и связь природных множеств.
Теперь она в толпе столичной,
И, как бесценное тепло,
Хранит изба, хранит дупло,
Так я храню ее обличье.
Перемешались страсть и грусть
Под нашею прощальной крышей...
Из жарких уст ее я слышал
- Весенней ласточкой вернусь.
Верши, зима, свои права!
Но, как жестоко ты не студишь -
Черту сердец не переступишь.
Под снегом зелена трава.
Взойдут цветы, в ковры сплетясь,
И вновь сплетутся наши руки.
Пока же - постигай науки.
Я жду тебя - твой белый князь.
И, впрямь, белы, закуржевелы
Мои одежды и пути.
Зовет меня мой крест нести
Мое некняжеское дело.
По снегу белому скольжу,
И не сдает назад мой камус,
От дел своих не отвлекаясь,
Я про себя одно твержу.
- Трудись, крутись, поменьше спи ты.
Здесь грех от голода пропасть.
Здесь столько зайцев, что тропа
Их так тверда, как тракт избитый.
Не зря Аникин их петлил,
Не истребить взрывной приплод их
Вольготно им в местах болотных.
И я петлю употребил.
Стал жить с зайчатинкой парной.
К тому ж от заячьего меха
Тепло зимою - не помеха.
И было ль то моей виной?
Но я и гроты не забыл
И проходил туда нередко,
Припасы брал и лики предков
На стенах факелом коптил.
Глава 42
В раскопках есть закон и строгость,
Как мне поведал бородач:
Сверх обозначенных задач
Не все позволено им трогать.
Чтоб нить времен не оборвать
Несовершенным инструментом,
Бывает, в самом сокровенном
Их ограничены права.
Смыкает эры шар огромный,
И поколенье их коллег
На взрытой ими колее
Упреком вспомнит их, добром ли?
Им не придется грубо рвать
Слои культур из-под колена.
Остылость каменного гена
В руках их будет оживать.
И потому я не открыл
Им своды мной хранимых гротов.
И сам таюсь я, тих и кроток
В тени окаменелых крыл.
Боюсь разгадки роковой
Совы загадочной и бубна.
Дороже мне живой и трубный
Зов лося в чаще вековой.
Назад к природе возвратясь,
Я обретаю гармоничность
С ручьем, с полянкой земляничной
И укрепляю эту связь.
В какой-то миг внушила страх
Мне человеческая близость,
Соблазном в сердце вновь вонзилось
Все то, что бросил второпях.
Все то, чем был богат и бедствен -
И толщи толп, и гарь у горл -
Боюсь, что выдержу укор
Страны, открывшейся мне в бегстве.
И потому не навещал
Я больше красные палатки.
Ушли из сердца неполадки
От сладкой памяти начал.
Мне было чем себя занять.
Я сочетал топор и кисти,
А вечерами - пыльных истин
Глубины силился понять.
Мне был Аникинский дневник
В тайге, как книга домовая,
Тепло и пищу добывая,
Я вышел к предку напрямик.
Я влагу пил, я силы брал
Из чаши каменно-древесной.
И зрело славою безвестной
Все то, что кистью создавал.
О, нет. Я не был одинок.
Я зверя знал, я горы слышал.
И у трубы моей на крыше
Однажды грелся колонок.
Так что ж! Не кликать ли в леса,
В его оставшиеся кущи
Всех, обезумевше бегущих,
В толпе рассыпавших глаза?
С тоскою властной трущих кресла
- Вставай! Нутро свое встряхни
От этой гари и возни,
Уйди в природу ходом крестным!
Продли дела, умерь язык,
Оставь пустое многоречье.
И предок каменный навстречу
Тебе откроет чистый лик.
Увы. На всех не хватит девства.
Ни кедрачей, ни родников
Пока под каждою рукой
Не возрастет по три деревца.
Пока Земля свой дымный круг
Не разорвет, не свалит трубы...
Так перед сном, на шкуре грубой
Мне размечталось что-то вдруг.
Глава 43
Равнинный Кваркуш. Путь назад
Из Богом позабытой зоны,
Где в омут горестно-зловонный
Я погрузил свои глаза.
Где я, измученный отшельник,
Предстал исповедльно-чист,
И узники желез и числ
Мне душ явили обнаженье.
И я поверх ковыльных трав,
Поверх долин и их туманов,
По-ангельски парящий странно,
Несу грехи их не во страх -
Во искупление себя же.
Не разберусь: то или рай,
Или земли предельный край,
Где снежник лег крылом лебяжьим.
Но, воспаря, я опущусь
Опять в подножные болота,
Где лес сохатыми обглодан,
Где кладь моих заветных чувств.
Где гонит стебель испокон
Тугой поток зеленой крови,
Пред коим опускаю брови
Покаянно, как у икон.
Придем ли мы к своим началам
Острить свой каменный топор?
До безрассудных наших пор
Земля нас бережно качала.
Но, отряхнувшись в черный космос,
От наших непосильных уз,
Возобновит ли вновь союз
Она с властителем раскосым?
Или уйдет ребром орбит
Без нас в межзвездные пучины,
Чтоб вновь не стали мы причиной
Ее погибельных обид?
Земля цвела для наших глаз
По формуле одной из тысяч,
А мы, ей слепо в брюхо тычась,
Пожрали вечное за час!
Ей все равно какой принять
Планетный вид. Пустынно-лунный,
Незримый ли, как лик Нептуна
Окраинный. И вновь, и вспять...
Туманы чистые прольются
На груды гор, где спят вожди.
Лишь зверь придет сюда дожди
Лакать из каменного блюдца.
И что мой след, мой свет и кисть!
На ком побег мой отразится?
Но, надо! Надо отрезвиться
От дум и обратиться в жизнь.
Никто мне не зажжет очаг
И не подаст в беде руки мне.
И часто я свою богиню
Зову с надеждою в очах.
Нередко, как бы невзначай
Я захожу к могиле старца.
Он, как и я, с людьми расстался
И мне свой жребий назначал.
И не его ли продолженьем
Однажды призван я сюда?
Живет наследием следа
В природе всякое движенье.
Встряхни, сова, седые перья
И, бубен, скалы огласи.
Живым дыханьем воскреси
Быльем поросшие поверья.
В своей дремучей бороде
Смеюсь я с жалостью над теми,
Кто сыт, но слеп. А я - эндемик -
Возможен в этой лишь среде.
К своим корням по зову воли
Назад от будущего мчусь,
У зверя мудрости учусь,
Как жить, не умножая боли.
11 декабря 1998 - 27 декабря 1999 года.
© Александр Потапов
Смотрите также:
Александр Потапов. Стихи о Северном Урале
